Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Милый ты мой, а ведь Ванька Елагин тебе не компания. Он матерый хищник с душой рабовладельца, а ты поэт,— говорил Южаков.
— Кто сказал, что я поэт?
— А Феона и сказала. Поэты же всегда певцы свободы.
— Ну не все и не всегда.
— Должны быть, иначе на кой черт поэзия!
— Я ведь тоже из отряда Елагина,—напомнил Андрей.
— Так же похож на елагинского молодчика, как я на красного волка белого Севера,— рассмеялся Южаков. — А ведь меня красным волком окрестил Елагин. У меня просьба. — Южаков выволок из угла тугую кожаную сумку. Поставил перед Донауровым. — Тут сорок фунтов золотого песка, прими артельное добро на хранение.
— Доверяешь встречному-поперечному? Я, может, жулик первостатейный? — Донауров приподнял сумку, определил ее вес. — Да, фунтов сорок, не меньше.
— Если тебя любит Феона, если ты друг Ильи Петровича, если дерешься с Матвейкой Пауком из-за неотрезанных чужих ушей, то этакому жулику можно довериться...
— Ух ты, сколько «если»! Но я перебираюсь в Охотск, куда девать ваше золото?
— Суму к седлу приторочь. В конце концов и мы нынешней зимой на Побережье объявимся,— многозначительно сказал Южаков.
— Будете, когда рак на горе свистнет.
— А рак вот-вот да и свистнет. Последние события свидетельствуют: власть полковника Широкого на Побережье скоро лопнет. Время-то нынче оборотистое: сегодня наверху белые, завтра — красные.
— Откуда известно про события-то?
— Илья Петрович славные радиограммы перехватывает. Красные гонят адмирала, он покинул Омск и с золотым эшелоном тащится в Иркутск. Знаешь, сколько у Колчака русского золота? Почти семьдесят тысяч пудов, не считая драгоценностей из царских сокровищниц.
— Боюсь, у твоих артельщиков не хватит силенок сковырнуть полковника Широкого.
— Как знать, как знать! Про большевиков тоже трещали: захватили-де власть на три дня, а они уже четвертый год... Когда думаешь подаваться в Охотск? — спросил Южаков, меняя тему разговора.
— Зовет Феона, и я не стану задерживаться.
— Никому не болтай про наше золото. Упаси боже, а то твои же дружки тебя же к стенке.
Андрей забил жердями хижину, навьючил свое и чужое добро на лошадей и отправился в путь на заре, когда вспыхивали бликами сопки и напряженное безмолвие сдавливало тайгу.
Первые два дня он ехал, не замечая таинственных перемен в природе. На третьи сутки его неподалеку от Охотска настигла пурга. Сперва заколебался, застонал примороженный воздух, во всех направлениях помчались шепоты и вздохи, солнечный диск начал пересекать ржавые полосы, и потемнели окрестности, й мир погрузился в белую тьму. С горных вершин сорвался ветер, деревья согнулись, выпрямились, зашумели, вихрь опрокинул Андрея и поволок по снежным сугробам. ,
Андрей цеплялся за кусты таволожника, ветер отрывал и тащил, пока не скинул его в какую-то трещину. Андрей очнулся, когда уже воцарилась тишина, поднял голову, осмотрелся: «Попал в ловушку, из нее не просто выбраться. А где же лошади?» Теплая куртка из пыжика, толстые чулки, на которые он надел оленьи торбаса, спасали от мороза.
Андрей пошел было по дну трещины, но тут же уперся в ледяную стену. Присел на глыбу, слегка ошеломленный безвыходностью положения, в которое попал. Через полчаса пространство и время отодвинулись, и он перестал быть самим собой: стало чудиться — в ледяной ловушке сидит не Он, а кто-то другой, и тот другой не звал на помощь, не искал выхода из своего бедственного состояния.
В трещину падал пушистый, мягкий снежок, в белом полусумраке возникли зеленые точки, чье-то упругое прикосновение к щеке вывело Андрея из оцепенения. Две лисицы стояли около, высунув языки. Андрей протянул руку, звери отскочили. Он вскрикнул, лисицы не испугались голоса. Андрей обессиленно растянулся на снегу, одна из лисиц лязгнула зубами. «Они меня не боятся. Как только замерзну, сожрут». Едва он представил такую картину — мгновенно приготовился к борьбе. В этот момент ледяная трещина наполнилась громким криком:
— Эй, кто тут, однако?..
— Это я, это я,— прохрипел Донауров.
Кто-то соскользнул на дно трещины, обхватил Андрея за
плечи, приподнял на ноги. Вскоре Донауров лежал на нартах, укутанный в оленью малицу.
— Ты сапсем дурной, в метель на таежной тропе один оказался? Сапсем глупый.нюча. Кто и откуда?
Андрей назвал себя.
— А я Элляй из Булгина. Скоро в яранге согреешься. — Эл-ляй привязал лошадей Донаурова к своим нартам.
Под резкое поскрипыванье полозьев Андрей устало смотрел в черное, с заиндевелыми звездами небо, слушал, как шуршит стылый воздух, но чувствовал, что озноб его сменился жаром.
— Неужели воспаление легких? — пробормотал он тоскливо.
В яранге Андрею стало совсем скверно, тело горело, и все казалось, что он куда-то падает и не может дождаться конца своего падения.
— Где это я? — спросил Андрей, отодвигая кружку крепкого чая, поданного Элляем.
— На тордохе 1 в Булгине.
Андрей обрадовался, что скоро увидит Феону: ведь от Охотска его отделяет только река Кухтуй.
— Болен ты, однако, а лечить нечем. — Элляй положил на его лоб сухую ладонь.
Новость о том, что Элляй спас человека, распространилась, как пламя; ярангу заполнили посетители и. о чем-то разговаривали, сокрушенно покачивая головами. Дверь с визгом распахнулась, вошел новый посетитель, обобрал сосульки с бороды, спросил:
— Капсэ есть, Элляй?
— Нет новостей. Рассказывай сам,— сумрачно отозвался оленевод.
Вошедший с многозначительным видом раздвинул толпу, сел на скамью у камелька, покосился на Андрея плоским, в в сетке морщин, лицом. Яранга притихла в ожидании новостей. Андрей знал великое значение капсэ — таежной почты, которая работала постоянно, быстро, безотказно.
Всякую новость первый услышавший ее человек спешит передать другому. Он садится на лошадь или запрягает в нарты оленей н торопится к соседу, иногда верст за полтораста. Метель, мороз, дождь, распутица не препятствия для передачи
