Моя жизнь. Мои современники - Владимир Оболенский

— Помните ли вы, Александр Васильевич, сказку Щедрина о том, как медведь чижика съел? — спросил я по этому поводу Кривошеина.

— Помню, — ответил он, — а почему вы меня об этом спрашиваете?

— А вот подумайте: в Мелитопольском уезде идут кровавые бои с Красной армией, здесь, в тылу, зеленые засели в горах и дня не проходит без вооруженных нападений с их стороны, экономическое и финансовое положение ухудшается с каждым днем и т. д., а ваше правительство занимается репрессивными мерами против мирных мировых судей, и притом за два месяца до окончания их полномочий. Между тем, такие меры вносят раздражение в общественную среду, а большевикам доставляют удовольствие: «Мишка» мол, чижика съел».

Кривошеин улыбнулся и подергал щекой, что у него всегда предшествовало язвительной реплике.

— Может быть вы и правы, что этого не следовало делать, — сказал он, — но ведь автор этой меры ваш же либерал Н. Н. Таганцев…

Как-никак Врангель и Кривошеин старались производить хорошее впечатление на общественное мнение и дорожили поддержкой периодической печати. Однако выходило так, что не печать поддерживала правительство, а правительство поддерживало печать.

Правда, «Осваг», на содержание которого правительство Деникина тратило огромные средства, был ликвидирован, но многие из деятелей этого недоброй славы учреждения прибыли в Крым и стали добиваться казенного иждивения и субсидий. И хотя Осваг как учреждение не был восстановлен, но дух его ожил в многочисленных получавших казенную субсидию газетах. Они росли как грибы. Сколько их издавалось в Крыму в период Врангеля — точно не знаю, но наверное не меньше двадцати. (Газет пять или шесть в Севастополе, четыре — в Симферополе, две — в Евпатории, а там еще в Ялте, Феодосии, Керчи… Насколько знаю, совершенно без казенной субсидии, в форме денежных дотаций или льготного отпуска бумаги, обходились только две: «Южные Ведомости» в Симферополе, субсидировавшиеся кооперативами, и вскоре закрытый «Ялтинский Курьер»). Из остальных газет более или менее независимо себя держали: севастопольская — «Юг России», большая газета демократического направления, и издававшиеся в Симферополе «Известия Крестьянского Союза». Эти газеты страдали от цензуры, часто выходили с белыми полосами и хотя поддерживали правительство Врангеля в его борьбе с большевиками, но не подхалимствовали. Вся остальная печать имела определенный рептильный характер. Злоба, клевета и доносы, с одной стороны, и бахвальство и «шапками закидаем», с другой — были основными чертами этой ужасной прессы. А если говорить о направлении, то, за исключением «Таврического Голоса», допускавшего некоторый либерализм суждений, «Великой России», старавшейся сохрадоть умеренность, и вышеупомянутых более независимых газет, все это были листовки определенно правые, с монархическим уклоном.

Преобладание правых газет среди субсидировавшихся правительством, конечно, не было простой случайностью, ибо если правые руки еще могли бы творить левую практическую политику, то правые головы не могли говорить левые слова. Иногда даже самому Врангелю приходилось осаживать своих правых рептилий, если они уже слишком распоясывались.

В деле устной агитации происходило приблизительно то же. Правительство оплачивало услуги целого ряда агитаторов, выступавших на митингах в тылу и на солдатских собраниях на фронте. Среди них люди, поддерживавшие официальный лозунг правительства — объединение всех против общего врага, — составляли исключение. В большинстве случаев проповедь велась в определенно монархическом духе, со злобой и ненавистью ко всем иначе мыслящим.

Мой хороший знакомый, К. К. Ворошилов, глубоко преданный Белому движению и отдавший все силы своего ораторского дарования на дело агитации в пользу армии, говорил мне, что порой приходит в отчаяние, видя, как постепенно из пропагандистской работы вытесняются культурные и прогрессивные люди, заменяясь черносотенными демагогами. Демагогия агитаторов, конечно, направлялась в сторону наименьшего сопротивления, используя стихийно возраставший в армии и в широких слоях населения антисемитизм.

Особенно опасные формы приняла антисемитская агитация, когда она стала распространяться с церковного амвона.

В Симферополе появился известный московский священник Востоков, бежавший от большевиков на юг. Каждое воскресенье после службы он произносил горячие проповеди, призывавшие к борьбе с еврейством, закабалившим русский народ при посредстве большевиков. Речи его были сильны, талантливы и производили огромное впечатление. Народ валом валил в собор уже не на молитву, а только для того, чтобы слушать человеконенавистнические речи церковного пастыря. На третье воскресенье народ уже не вмещался в собор. Тогда Востоков вышел на паперть, откуда говорил перед огромной толпой. Толпа возбуждалась все больше и больше, в ней начались истерические взвизгивания женщин и послышались крики — «бей жидов».

Над Симферополем нависла серьезная опасность еврейского погрома.

Я экстренно поехал в Севастополь, где застал П. Б. Струве, и мы вместе с ним отправились к генералу Врангелю. Врангель обещал обуздать неистового протоиерея Востокова и сообщил нам, что уже беседовал на эту тему с главным вдохновителем церковного антисемитизма епископом Вениамином — об опасности антисемитской пропаганды в тылу армии, но, добавил он, «я ничего не могу поделать с этим Слащевым в юбке».

На следующий день он издал приказ, грозивший карами за возбуждение одной части населения против другой, а отцу Востокову было запрещено выступать со своими проповедями с паперти собора. Вероятно, Врангель еще раз сделал внушение и епископу Вениамину.[22]

Атмосфера после этого несколько прочистилась, опасность погрома миновала, но дух злобной реакции в субсидировавшейся правительством устной и печатной агитации не только не ослабевал, но все более усиливался. Этот дух развивался стихийно, как в самой армии, так и во всем окружении Врангеля, и нужно думать, что никто бы не усидел во главе управления, если бы вздумал серьезно с ним бороться. К тому же ведь и сам Врангель был выдвинут на свой пост реакционными кругами.

Кривошеин играл среди этих волн разыгравшейся реакции умеряющую роль, но невольно тоже держал руль своей внутренней политики в правом направлении. Мысли его, впрочем, были заняты не текущими делами внутренней политики, а основной перестройкой всего государственного строя на новой социальной базе, каковой должно было, по не раз высказанной им мне мысли, стать среднее и зажиточное консервативное крестьянство. Этому крестьянству, составлявшему подавляющее большинство во вновь учрежденных земельных комитетах, должны были перейти в собственность частновладельческие земли, и оно же должно было стать хозяином земских самоуправлений.

Я уже говорил о том, какие препятствия встретились на пути к восстановлению нормальных функций земских самоуправлений в Крыму. Демократические земства, давно уже утратившие свой революционный пыл, все же продолжали внушать страх и ненависть правящим кругам при Врангеле, как это было и при Деникине. И даже к исполнительным органам распущенных земских собраний, к земским управам, продолжали относиться подозрительно, несмотря на то, что состав их за два года уже значительно изменился. Служба в земствах, страдавших хроническим безденежьем, была в то время в материальном отношении очень тяжелой, и понятно, что многие из земцев покидали земскую службу и устраивались иначе. Благодаря тому, что социалисты легко находили себе хорошо оплачивавшиеся должности в кооперативных учреждениях, земские управы стали пополняться людьми беспартийными, частью из третьего элемента, частью из прежних цензовых гласных. За невозможностью производить выборы, пополнения происходили путем кооптации с последующим утверждением губернатора. На этой почве, впрочем, у нас с администрацией конфликтов не происходило. Но, повторяю, нас продолжали считать плотью от плоти «революционной демократии».

В центральных учреждениях всех ведомств, где меня всегда любезно принимали, я все-таки чувствовал подозрительное отношение к представляемому мною учреждению и стремление урезать земскую работу или дискредитировать ее руководителей. Скрытая борьба с земствами выражалась в различных формах: в попытках прекратить отпуск средств на определенные отрасли работы, чтобы отдать заведование ими в руки правительства, в назначении ревизий, в учреждении постоянного контроля за исполнением смет и т. д.

Помню, как управляющий контрольной палатой Гординский, старый и опытный чиновник весьма правых взглядов, возмущался возложенной на него обязанностью постоянного контроля за нашими расходами. Он хорошо понимал, что соблюдение сметных предложений при стремительно падавшей валюте совершенно невозможно и обещал мне смотреть сквозь пальцы на неизбежные перерасходы. Тем не менее в земские управы были назначены особые контрольные чиновники, подпись которых требовалась под расходными ордерами. Они очень мешали работе, а иногда вмешивались даже и по существу в земские дела. Добродушный Гординский помогал мне улаживать возникавшие на этой почве конфликты. Очень вероятно, что, удержись Врангель в Крыму еще несколько месяцев, многие из нас попали бы на скамью подсудимых за неправильное расходование казенных денег.