Падение кумиров - Фридрих Вильгельм Ницше
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
597
Предпосылка научной работы – вера в солидарность и непрерывность научной работы; так что каждая единица, на каком бы незначительном месте она ни работала, может верить, что работает не напрасно.
Больше всего парализует энергию напрасная работа, напрасная борьба.
Накопляющие времена, когда люди запасаются теми силами и средствами власти, которыми когда-нибудь воспользуется будущее; наука как промежуточная станция, где находят свое естественное облегчение и удовлетворение средние, более многогранные и более сложные существа, все те, кому деятельность не по нутру.
598
Философ отдыхает иначе и на другом, он отдыхает, например, на нигилизме. Вера, что не существует никакой истины, вера нигилистов – величайшее отдохновение для того, кто, как борец познания, находится в постоянной борьбе с целым рядом безобразных истин. Ибо истина безобразна.
599
«Бессмысленность совершающегося» – вера в нее есть следствие проникновения в ложность прежних истолкований, обобщение малодушия и слабости, – она не есть необходимая вера.
Нескромность человека – где он не усматривает смысла, она его отрицает!
600
Бесконечная толкуемость мира – всякое истолкование есть симптом роста или падения.
Единство (монизм) – потребность, внушаемая inertia; множественность объяснений есть признак силы. Не стремиться оспаривать у мира его беспокойный, загадочный характер!
601
Против желания примирения и миролюбия. Сюда относится также и всякая попытка монизма.
602
Этот перспективный мир, этот мир зрения, осязания и слуха покажется весьма лживым, если подойти к нему со сравнительно более тонким аппаратом чувств. Но его понятность, обозримость, его пригодность для практики, его красота начинают пропадать по мере того, как мы утончаем наши чувства; подобным же образом теряется красота, когда мы пытаемся продумать исторические события; порядок цели есть уже иллюзия. Словом, чем поверхностнее и грубее понимать мир, тем он является нам ценнее, определеннее, красивее, значительнее. Чем глубже мы всматриваемся в него, тем более исчезает наша оценка его, – надвигается бессмыслица! Мы создали мир, который имеет ценность! Поняв это, мы поймем также, что уважение к истине есть уже следствие иллюзии – и что мы должны ценить образующую, упрощающую, формирующую, изобретающую силу больше, чем истину.
«Все ложно! Все дозволено!»
Лишь при известной тупости взгляда, при известной воле к простоте получается прекрасное и «ценное»; что оно представляет само по себе, этого я не знаю.
603
Мы знаем, что разрушение какой-нибудь иллюзии еще не дает нам никакой истины, но лишь увеличивает наше незнание, расширяет наше «пустое пространство», раздвигает границы нашей пустыни.
604
Чем исключительно может быть познание? «Толкованием», осмысливанием – не «объяснением» (в большинстве случаев новое толкование старого толкования, которое сделалось непонятным и является теперь само лишь знаком). Нет устойчивых фактов, все течет, недоступно, удалено: наиболее прочны еще, пожалуй, наши мнения.
605
Различение «истинного» и «неистинного», установление вообще известных фактов в корне отлично от творческого полагания, от создания образов, форм, от преодолевания, воли, составляющих сущность философии. Влагать известный смысл – эта задача, безусловно, все еще остается, если предположить, что смысла нет налицо. Так дело обстоит со звуками, но также и с судьбами народов – они допускают самые различные толкования для самых различных целей.
Еще высшая степень есть полагание цели и обработка соответственно ей фактов; следовательно, толкование посредством дела, а не только преобразование понятий.
606
Человек в конце концов находит в вещах лишь то, что он сам вложил в них, – это обретение называет себя наукой, а вкладывание – искусством, религией, любовью, гордостью. И то и другое, будь это даже детская игра, надо продолжать и иметь смелость и для того и для другого; одни будут смело находить, а другие – мы – эти другие! – вкладывать!
607
Наука, две ее стороны: в отношении к индивиду; в отношении к комплексу культуры («среде») – противоположная оценка с той или другой стороны.
608
Развитие науки все более и более превращает «известное» в неизвестное, а стремится она как раз к обратному и исходит из инстинкта сведения неизвестного к известному. In summa: наука подготовляет высший род незнания – чувство, что «познания» совсем не бывает, что было своего рода высокомерием мечтать об этом; даже более: что у нас не остается ни малейшего понятия, дающего нам право считать «познание» хотя бы только возможным, что «познание» само есть противоречивое представление. Мы заменяем древнюю мифологию и тщеславие человека твердыми фактами – как мало допустима теперь «вещь в себе», столь же мало допустимо «познание в себе» как понятие. Соблазн «числа и логики», соблазн «законов».
«Мудрость» как попытка преодолеть перспективные ценности (то есть волю к власти) – враждебный жизни и разрушающий принцип, симптом, как, например, у индусов и т. д., ослабление силы усвоения.
609
Мало того, что ты понимаешь, в каком неведении живут человек и животное, ты должен иметь еще и волю к неведению и научиться ей. Необходимо понимать, что вне такого рода неведения была бы невозможна сама жизнь, что оно есть условие, при котором все живущее только и может сохраняться и преуспевать, – нас должен покрывать большой, прочный колокол неведения.
610
Наука есть превращение природы в понятия в целях господства над природой – она относится к рубрике «средства». Но цель и воля человека должны также расти, его намерения – по отношению к целому.
611
Мы находим на всех ступенях жизни, как нечто наиболее сильное и непрерывно применяемое, мышление, даже во всяком перципировании[348] и кажущейся пассивности! Очевидно, что благодаря этому оно становится весьма властным и требовательным и долгое время тиранизирует все другие силы. Оно наконец становится «страстью в себе».
612
Надо снова завоевать для познающего право на сильные аффекты после того, как самоотречение и культ «объективного» создали в этой сфере ложный порядок рангов!
Ошибка особенно обострилась, когда Шопенгауэр начал учить, что именно в освобождении от аффекта, от воли лежит единственный путь к «истине», к познанию; интеллект, по его мнению, свободный от воли, не может видеть ничего иного, кроме истинной, действительной сущности вещей.
Та же ошибка in arte[349] – как будто все будет прекрасным, если только созерцать его без участия воли.
613
Соревнование аффектов и господствование одного аффекта над интеллектом.
614
Очеловечить мир, то есть чувствовать себя в нем все более и более властелином.
615
Познание у существ высшего рода выльется в новые формы, которые сейчас еще не нужны.
616
Что ценность мира лежит в нашей интерпретации (что, может быть, возможны где-нибудь еще и другие интерпретации, кроме человеческих); что бывшие до сих пор в ходу интерпретации суть перспективные оценки, с
