Воин - Дмитрий Колосов

— Так не сражаются.

Царь усмехнулся.

— А жаль. Владей ты подобными приемами, и тебе не были б страшны даже десять врагов, вооруженных копьями. — Еврит почесал ладонью голову и не нашелся, что сказать. — Ладно, иди, — велел Леонид. — Смажь царапины и готовься в дорогу. Мы выступаем.

Юноша, не прекословя, пошел к дому. Дождавшись, когда он скроется за углом, афинянин подошел к Леониду.

— Итак, царь Спарты с ничтожным отрядом воинов намеревается преградить путь врагу.

— Почему же с ничтожным? — спросил Леонид, рассматривая царапину на руке. Он нагнулся, сорвал лист подорожника и, послюнявив, прилепил к поврежденному месту; затем с едва заметной усмешкой взглянул на Фемистокла. — Если все эллины поспешат выполнить свои обещания, не пройдет и пятнадцати дней, как у Фермопил соберется огромное войско.

— А если не поспешат?

— Тогда я встречу врага со своими тремястами спартиатами.

— Но ведь это слишком мало!

— Для того дела, на которое мы идем, даже слишком много.

Этот спокойно сказанный ответ, равный признанию, слегка ошеломил Фемистокла. Архонт погладил рукой небольшую окладистую бороду, исподлобья взглянул на спартиата и спросил:

— Я слышал, спартиаты намереваются праздновать Карнеи?[213]

— А мне сказали, что афиняне не отменили Олимпийских игр! — не остался в долгу Леонид.

— Афиняне — безумцы, — признался Фемистокл. — Они надеются на чудо, не понимая, что пришло время творить чудеса самим. Выходит, мы все дружно подставляем тебя, царь, с твоими воинами на верную погибель?

— Выходит.

— И ты так спокойно говоришь об этом? — после небольшого замешательства поинтересовался афинянин.

— А что, я должен визжать от восторга?

Фемистокл не нашелся что ответить. Голубые глаза царя усмехались.

— Я вижу, афинянин, совесть мучает тебя. Успокой ее. Ты ни в чем не виновен. Даже пожелай ты встать в наши ряды с копьем в руке, это принесло бы лишь вред Элладе. Ты нужен на море, где спартиаты робки и нерешительны. А осуждать этих людей… — Леонид пожал могучими плечами, на которых еще не высохли капельки пота. — Никому не хочется спешить умирать, архонт. Даже несколько дней, отнятые у смерти — огромная жизнь. Ситуация требует НАШЕЙ смерти. Красивой смерти. Эта смерть докажет робким, что не стоит бояться ее. Я верю, что эллины не посрамят доблестной памяти братьев, которые предпочли смерть позору.

— Меня ужасает твое спокойствие, спартиат.

— Это спокойствие спартиата, спокойствие воина. Смерть не заслуживает того, чтоб пред ней ползали на коленях. И потому львы всегда умирают стоя.

Афинянин кивнул. Леонид отсалютовал ему блестящим клинком.

— Прощай, архонт! И когда придет твоя смерть, встреть ее стоя!

Фемистокл возвращался в Афины и в голове его звучали слова: «Встреть ее стоя».

Через день он уже стоял на палубе судна, державшего путь к берегам Эвбеи.

Повелителя Парсы распирало от самодовольства.

— Артабан, меня удивляют эти эллины. Сдается, что переправа через Геллеспонт была самой трудной частью этого похода.

— Великий царь прав, Геллеспонт оказался единственным достойным противником. — Хазарапат чуть склонил голову и дернул за уздцы, заставляя своего коня идти в ногу с белым жеребцом Ксеркса.

Этот краткий разговор произошел на въезде в Ларису, очередной эллинский город, давший воду и землю. Уже покорились и принесли клятву на верность Ферма и Пелла, Эгия и Питна, Берроя и Метона, Гераклея и Дион. Парсийское войско прошло через Фракию, Македонию и вышло на фессалийскую равнину, не встретив даже ничтожного сопротивления. Землю Эллады не окропила кровь ни одного парса или мидянина. Погибло лишь несколько эфиопов, насильничавших над женщинами в одном из прибрежных селений. Одного из них убили местные жители, еще с десяток были казнены по приказу Артабана, как, впрочем, были удавлены и эллины, дерзнувшие поднять меч на завоевателей. Этот поход скорей напоминал обычную прогулку по сатрапии.

Парсы преисполнились величайшего презрения к эллинам. Вельможи брезгливо поглядывали на склоняющих головы городских старейшин и с презрением восклицали:

— Нам обещали львов, а мы встречаем зайцев!

Насмехались над Демаратом, бывшим тут же, в царской свите. Ведь он и никто другой утверждал, что эллины грудью встанут на защиту родных очагов.

— Эй, Демарат! — кричали вельможи. — Где твои герои? Уж не они ли?

Парсы со смехом указывали на понуро плетущихся фракийцев, долопов, бригов и македонян, по повелению царя присоединившихся к великому войску. Демарат был спокоен.

— Герои ждут нас впереди, — бесстрастно отвечал он.

— Надеемся, они не забыли приготовить нам вкусный ужин и теплую постель!

— Ужин будет кровав, а постель — жестким камнем.

Оскорбленные парсы рычали, с трудом удерживаясь от желания схватиться за рукоять меча. О, как хотелось надменным ариям снести голову дерзкому эллину! Но они понимали, что Демарата не стоит трогать. К нему благоволил царь, он был доверенным лицом Мардония. Поговаривали, что получив в управление покоренную Элладу, Мардоний намеревается вернуть изгнаннику царский престол, а возможно даже поручить ему управлять всем Пелопоннесом. Поэтому вельможи ограничивались бранными словами.

Уже пришло время жатвы, когда парсы вступили в земли пеласгов. На границе Пирии и Пеласгиотиды их ждали делегации Ларисы, Ганна и Фер. Ксеркс милостиво допустил послов к своим стопам и выслушал их. Пеласги, как и прочие, дали землю и воду, моля о пощаде. За добрую весть послы были вознаграждены и отправлены восвояси, чтобы подготовить достойную встречу войску. Передохнув, мидяне последовали за ними и через три дня достигли одного из прекраснейших городов Эллады — Ларисы. Войско стало лагерем у городских стен, Ксеркс в сопровождении свиты и первой тысячи церемонно въехал в город. Здесь парсов ждали низкие поклоны, заискивающие улыбки и накрытые столы. Царь принял именитых горожан, пообещав им приструнить чернь, после чего соизволил отобедать. За трапезой он беседовал с Артабаном, Мардонием и македонским царьком Александром. Последний изрядно потешил Ксеркса рассказом о том, как перепугалось эллинское войско, посланное в Фессалию, узнав о приближении мидян.

— Едва я сказал им, что видел передовые отряды войска великого царя, они бежали как последние трусы! — кричал македонянин.

— Как последние трусы! — с хохотом повторял царь.

Одарив рассказчика золотой чашей, Ксеркс пожелал отправиться спать. Он переел и изрядно выпил, сон его был беспокоен.