Мао Цзэдун - Александр Панцов

И Чжоу энергично последовал «совету» Мао, хотя до того придерживался уклончивой позиции в вопросе об отношении к СССР. Встретившись с Хрущевым, Булганиным и Микояном, которые оказали ему «великолепный и грандиозный прием», он уже на второй день перешел в атаку. Начал он с того, что изложил им новую позицию своего Политбюро в вопросе о Сталине, обратив внимание на недавнюю статью в «Жэньминь жибао». Но, как позже он докладывал Мао, все трое заявили, что «критика Сталина», содержавшаяся в этой статье, «вызвала их неудовлетворение (или поставила в трудное положение, я не могу вспомнить, как они точно выразились)»182.

Тем не менее, почувствовав опасность, Хрущев попытался смягчить свою позицию в отношении Сталина. 17 января 1957 года, выступая с приветственной речью на приеме в посольстве КНР по случаю приезда делегации Чжоу, он неожиданно опять стал говорить о Сталине. По словам корреспондента «Правды» Льва Петровича Делюсина, стоявшего недалеко от него, он был сильно пьян и часто оговаривался183. Но главную мысль все же смог донести до окружающих. Она заключалась в том, что советские коммунисты по-прежнему «сталинисты». «Мы критиковали Сталина не за то, что он был плохим коммунистом, — сказал Хрущев. — …Имя Сталина неотделимо от марксизма-ленинизма»184.

Чжоу, однако, это не тронуло. Вот что он докладывал позже Мао Цзэдуну: «Произнеся целый ряд неприличных слов [что Чжоу имел в виду, остается только догадываться], он не выступил с самокритикой. Мы же надавили на него, спросив… почему товарищи, особенно члены Политбюро, работавшие со Сталиным, отказываются брать на себя долю ответственности?» На это Хрущев и Булганин просто ответили, что они боялись расстрела, а потому и «не могли ничего сделать, чтобы урезонить Сталина или предотвратить его от ошибок». Однако Чжоу продолжал настаивать на своем: «Я… выразил убеждение нашей китайской партии в том, что открытая самокритика не только не повредит, но и укрепит доверие к партии и ее авторитет». Подводя, однако, черту под всем сказанным, Хрущев уже в аэропорту, «перед тем как выйти из машины», объяснил Чжоу, что «они не могут заниматься такой же самокритикой», как китайские коммунисты, а «если они будут это делать», то «их ждут неприятности»185.

Мао на это отреагировал достаточно взвешенно. И хотя не изменил негативного отношения к Хрущеву, которого по-прежнему считал «дураком», тем не менее дал распоряжение не допускать «перегибов» в пропаганде. «В будущем, — указал он, — мы всегда будем осторожными и скромными, хорошенько пряча хвосты между ног. Нам все еще надо учиться у Советского Союза. Но мы будем учиться у них избранно: воспринимать только хорошее, избегая в то же время плохого»186. Несмотря на это, в конце января — начале февраля 1957 года он усилил нападки на Советский Союз в ряде закрытых выступлений187. Тогда же в закрытых информационных вестниках стало появляться большое количество негативной информации о жизни в СССР, о советской внешней политике, особенно накануне Великой Отечественной войны (вторжении в Польшу, Финляндию, Румынию и Чехословакию)188.

В конце февраля, однако, он несколько сбавил волну критики. Выступая с открытой речью «О правильном разрешении противоречий внутри народа» на расширенном заседании Верховного государственного совещания 27 февраля, он вновь призвал «серьезно изучать передовой опыт Советского Союза». Правда, он уточнил, что имел в виду только тот опыт, который соответствует условиям Китая189. 17 марта в беседе с руководящими работниками города Тяньцзиня Мао объяснит, что особое ударение ставил на слове «передовой»190. Советская тема, правда, не была для него главной в то время. Своей речью на совещании Мао заложил теоретические основы пересмотра политического и экономического курсов VIII съезда. Вновь через голову высших партийных органов он апеллировал к ганьбу среднего звена: именно такого рода функционеры присутствовали на совещании. Он старался завоевать их на свою сторону, рассуждая, хотя и кратко, о дальнейшем ускорении модернизации. Его речь была непоследовательной: с одной стороны, он подтвердил победу социализма, с другой — выразил сомнение в способности партии превратить страну в великую военную и экономическую державу в исторически короткое время. С тем чтобы вдохнуть в партию новые силы, он призвал массы непартийных, в особенности членов «демократических» партий и других интеллигентов, выступить с критикой марксизма и членов КПК, дать смелую и честную оценку партийной политике. Он выступил за развертывание широкого идеологического движения, которое было бы направлено против бюрократизма. На самом же деле он надеялся направить критику снизу против своих оппонентов в коммунистическом руководстве. Предполагалось, что кампания развернется под лозунгом «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ»191.

Этот лозунг был впервые выдвинут Мао еще в декабре 1955 года на заседании Политбюро, но в то время не был реализован из-за оппозиции партийного аппарата и скептического отношения к нему интеллигенции192. Теперь же Мао предпринял еще одну попытку навязать эту кампанию. Хотя речь его и не была опубликована вплоть до июня, Центральный комитет уже 27 апреля 1957 года принял меры к выполнению указаний Мао, положив их в основу «Решения о движении за упорядочение стиля». Это решение стало программой обновления КПК, которая, как считал Мао, была слишком консервативной и забюрократизированной, а потому неспособной воспринять его радикальные политические и экономические принципы. Внутрипартийные «бюрократизм, субъективизм и сектантство» стали объектами наиболее суровой критики.

10 мая 1957 года ЦК опубликовал новое решение, призывавшее партийные кадры вернуться к популистской практике «яньаньского пути», с тем чтобы преодолеть нынешние «буржуазные замашки». «Яньаньский путь» подразумевал гармонические отношения между кадрами партии и массами, что, по мысли Мао, было характерно для обстановки периода антияпонской войны 1937–1945 годов. В качестве средства возрождения «яньаньского духа» ЦК предлагал, чтобы все ганьбу вне зависимости от их положения отдавали определенное количество времени физическому труду вместе с рабочими и крестьянами193. Накануне нового и беспрецедентного подъема в области экономического и социального строительства партия должна была быть готова полностью пересмотреть традиционный советский опыт общественного развития.

В мае 1957 года новая кампания «ста цветов» была официально развернута. Мао, похоже, даровал населению полную свободу слова: он выступал теперь за идеологический и политический плюрализм. С начала мая 1957 года на протяжении почти месяца все китайские газеты и другие средства массовой пропаганды были открыты для тех, кто выражал критические взгляды по политическим вопросам. Многие, однако, начали критиковать не «отдельные ошибки», а всю систему коммунистической диктатуры. Сама идеологическая основа КПК, марксизм-ленинизм, оказалась под огнем интенсивной критики. Такие члены демократических партий, как Чжан Найци, Чжан Боцзюнь и Ло Лунцзи были особенно активны. Их антикоммунистические статьи вызывали сочувствие многих университетских преподавателей. Волнения охватили студенческую молодежь.