Мой роман, или Разнообразие английской жизни - Эдвард Бульвер-Литтон

– О, нет! воскликнул Эджертон, готовясь делать полное признание. – Поверь мне, она никогда не любила тебя. Да, да! будь уверен! Она любила другого, убежала с ним, может быть, вышла за него замуж.

– Замолчи! вскричал Гарлей. в сильном порыве страсти:– ты убиваешь ее для меня дважды, говоря это! Я еще мог бы мечтать, что она живет здесь, в моем сердце, представлять себе, что она любила меня, что ничьи еще уста не прикасались к ней, не подарившей меня поцалуем. Но если ты заставляешь меня сомневаться в этом…. ты, ты….

Страдания молодого человека были слишком сильны для его организма; он упал на руки к Одлею; прилив крови к сердцу лишил его чувств. В продолжение нескольких дней он находился в опасности и все это время не спускал глаз с Одлея.

– Скажи мне, повторял он: – скажи мне, что ты не убежден в том, что ты говорил. Скажи мне, что ты не имел основания утверждать, будто она любила другого, принадлежала другому.

– Успокойся, успокойся: я, в самом деле, говорил не по убеждению. Я думал этим отвлечь твои мысли от одного и того же предмета. Какое безразсудство, в самом деле! повторял несчастный друг.

И с этой минуты Одлей отказался вовсе от мысли оправдаться перед самим собою; он чувствовал, что бесстыдно лжет – он, высокомерный джентльмен.

Пока Гарлей не успел еще избавиться от своей болезни, мистер Дэль прибыл в полдень, с тем, чтобы видеться с Эджертоном. Пастор, обещая мистеру Эвенелю сохранить тайну, сделал это с условием, чтобы подобная скрытность не послужила к унижению прав сына Норы. Что, если они в самом деле были женаты? Не следовало ли наконец узнать имя отца ребенка? Современем отец ему понадобится. Мистрисс Эвенель должна была подчиниться подобным убеждениям. Впрочем, она уговаривала мистера Дэля не делать поисков. Что могло из них выйти? Если Нора действительно была обвенчана, то муж её, без сомнения, сам объявил бы свое имя; если ее обольстили и бросили, то открытие отца ребенка, о существовании которого свет еще ничего не знал, только оскорбило бы память покойницы Подобные доводы заставляли доброго пастора колебаться. Но Джэн Ферфильд имела какое-то инстинктивное убеждение в невинности своей сестры, и все её подозрения были направлены на лорда л'Эстренджа. Точно того же мнения была и мистрисс Эвенель, хотя она и не признавалась в этом. В справедливости этих предположений мистер Дэль был совершенно уверен: восторженность молодого лорда, опасения леди Лэнсмер были слишком очевидны человеку, который часто посещал Парк; внезапный отъезд Гарлея перед самым возвращением Норы к родителям, неожиданное уклонение Эджертона от представительства за местечко, прежде чем оппозиция была объявлена, с целию не разлучаться с своим другом в самый день смерти Норы, – все подтверждало мысль, что Гарлей был или обольстителем, или супругом. Может быть, тут был брак, совершонный за границей, так как Гарлею недоставало нескольких годов до совершеннолетия. Пастор Дэль желал во всяком случае увидаться с лордом л'Эстренджен и попытаться узнать истину. Узнав о болезни Гарлея, мистер Дэль решился увериться, в какой мере может он проникнуть в эту тайну чрез разговор с Эджертоном. В огромной репутации, которою пользовался этот человек, и в странном эксцентрическом характере, соединенном в нем с чувством правоты и истины, заключалась причина, почему пастор решился на неловкую попытку. Он увиделся с Эджертоном, как будто с целию дипломатическою – выведать от нового представителя Лэнсмеров, какой выгоды для себя может ожидать семейство избирателей, которые дали ему большинство двух голосов.

Он начал с того, что представил ему в трогательном виде, как бедный Джон Эвенель, удрученный горестью о потери дочери и болезнию, поразившею его организм и расстроившею его умственные способности, несмотря на то, встал с постели, лишь бы сдержать данное слово. Чувства, выказанные при этом Одлеем, показались ему столь глубокими и естественными, что пастор шел в своих объяснениях все далее и далее. Он выразил догадку, что Нора была обманута, выразил надежду, что она, может быт, была тайно обвенчана, и тогда Одлей, по собственной ему способности владеть собою, показал только должную степень участия, не более. Мистер Дэль открыл ему наконец, что у Норы был ребенок.

– Не продолжайте далее своих розысканий! сказал светский человек. – Уважайте чувства и требования мистрисс Эвенель; они совершенно понятны. Предоставьте остальное мне. В моем положении – я разумею свое положение в Лондоне – я могу скорее и легче узнать истину, чем вы, не производя никакого скандала. Если мне удастся оправдать эту… эту… эту несчастную (голос его дрожал) эту несчастную мать, или оставшееся дитя, то, рано или поздно, вы услышите обо мне; если же нет, то похороните эту тайну на том месте, где она теперь кроется, – в могиле, которую еще не успела оскорбить молва. Но ребенок – дайте мне адрес, где его найти – на случай, если я нападу на след отца и успею тронуть его сердце….

– Ах, мистер Эджертон, не позволите ли вы мне высказать догадку, где вы можете найти его и узнать кто он такой?

– Сэр!

– Не сердитесь; впрочем, я в самом деле не имею права распрашивать вас о том, что вам доверял друг наш. Я знаю, как вы, знатные люди, щекотливы в отношениях ваших друг к другу. Нет…. нет…. еще раз прошу извинения. Я все предоставляю вашим попечениям. В таком случае я еще услышу об вас.

– А если нет, то это значит, что все поиски напрасны. Друг мой, одно могу сказать вам, что лорд л'Эстрендж невинен в этом деле. Я…. я…. (голос изменял ему) я в этом уверен.

Пастор вздохнул, но не отвечал ни слова. Он дал адрес, которого требовал представитель Лэнсмеров, отправился назад и никогда уже не слыхал более обе Одлее Эджертоне. Мистер Дэль убедился, что человек, который выказал в разговоре с ним столько участия к чужому горю, без сомнения, не имел удачи в действиях своих на совесть Гарлея, или, может быть, почел за лучшее оставит имя Норы в покое, а дитя её вверить попечению родственников и милосердию судьбы.

Гарлей л'Эстрендж, едва поправившись в своем здоровья, поспешил присоединиться к английским войскам на континенте, с целию найти там смерть, которая редко приходит, когда ее зовешь. Тотчас по отъезде Гарлея, Эджертон прибыл в деревню, указанную ему мистером Дэлем, желая отыскать ребенка Норы. Но здесь он впал в ошибку, которая имела значительное влияние на его жизнь и на будущую судьбу Леонарда. Мистрисс Ферфильд получила от матери своей приказание жить под другим именем в деревне, в которую она удалилась с двумя детьми, так что её отношения к семейству Эвенелей, оставаясь в тайне, не могли подать повода к розысканиям и праздным слухам. Грусть и тревога, которые она испытала в последнее время, лишили ее способности кормить грудью младенца. Она отдала ребенка Норы в дом одного фермера, жившего в недальнем расстоянии от деревни, и переехала из своего прежнего жительства, чтобы быть ближе к детям. её собственный сын был так слаб и болезнен, что его нельзя было поручить попечениям чужих людей. Он, впрочем, скоро умер. Марк с женой не могли видеть могилу своего детища: они поспешили возвратиться в Гэзельден и взяли Леонарда с собою. С этих пор Леонард считался сыном, которого они потеряли.

Когда Эджертон приехал в деревню, ему указали хижину, в которой женщина, воспитывавшая ребенка, провела последние дни; ему объявили, что она не задолго уехала, похоронив свое дитя. Эджертон не стал более распрашивать, и таким образом он ничего не узнал о ребенке, отданном на руки к кормилице. Он тихими шагами отправился на кладбище и несколько минут безмолвно смотрел на свежую могилу; потом, приложив руку к сердцу, которому запрещены были все сильные ощущения, он снова сел в дилижанс и возвратился в Лондон. Теперь и последний повод к объявлению о своем браке для него не существовал. Имя Норы избежало упреков.

Одлей механически продолжал свою жизнь – старался обратить свои попытки к возвышенным интересам честолюбивых людей. Бедность все еще лежала на нем тяжелым гнетом. Денежный долг Гарлею по-прежнему оскорблял его чувство чести. Он не видел другого средства поправить свое состояние и заплатить долг своему другу, как помощию богатой женитьбы. Умерев для любви, он смотрел на эту перспективу сначала с отвращением, потом с бесстрастным равнодушием.

Брак с богатой девицей, со всеми благоприятными последствиями промотавшегося джентльмена, был заключен. Эджертон был нежным и достойным мужем в глазах света; жена любила его до безумия. Это общая участь людей подобных Одлею – быть любимыми слишком горячо, свыше собственных достоинств.

У смертного одра жены сердце его затронуто было её грустным упреком. «Я не успела достигнуть того, чтобы заставить тебя любить меня!» сказала ему жена, прощаясь с ним на веки. «Правда!» отвечал Одлей, с навернувшимися на глазах слезами. «Природа дала мне маленькую частицу того, что женщины, подобные тебе, зовут любовью, и эту маленькую частицу я успел уже истратить.» Тогда он рассказал ей, с благоразумною умеренностью, часть истории своей жизни: это утешило умирающую. Когда она узнала, что он любил, и что он в состоянии грустить о потере любимой женщины, она увидала в нем признаки человеческого сердца, которого прежде не находила в нем. Она умерла, простив ему его равнодушие и благословляя его. Одлей был очень поражен этою новою потерей. Он дал себе слово не жениться уже более. Он вздумал было сделать молодого Рандаля Лесли своим наследником. Но, увидев итонского воспитанника, он не возымел к нему особенной привязанности, хотя и ценил его обширные способности. Он ограничился тем, что стал покровительствовать Рандалю, как дальнему родственнику своей покойной жены. Отличаясь постоянною беспечностью в денежных делах, будучи щедрым и великодушным не из личного побуждения делать добро другим, но по свойственному вельможе сознанию собственного долга и преимуществ своего положения, Одлей делал самое прихотливое употребление из огромного богатства, которым владел. Болезненные припадки сердца его обратились в органический недуг. Конечно, он мог еще прожить долго и умереть потом от другой, совершенно естественной причины, но развитию болезни способствовали душевные беспокойства и волнения, которым он подвергался. Единственный доктор, которому он открыл то, что желал бы утаить от всего света (потому что честолюбивые люди желают, чтобы их считали бессмертными), сказал ему откровенно, что очень невероятно, чтобы, при всех тревогах и трудах политической карьеры, он мог достигнуть даже зрелых лет. Таким образом, не видя перед собой сына, которому бы он мог предоставить свое состояние, имея в числе ближайших родственников людей большею частью очень богатых, Эджертон предался своему врожденному пренебрежению к деньгам. Он не занимался собственными делами, предоставляя их попечениям Леви. Ростовщик продолжал сохранять решительное влияние на властолюбивого лорда. Он знал тайну Одлея и, следовательно, мог открыть ее Гарлею. А единственная нежная, восприимчивая сторона натуры государственного человека, единственный уголок его организма, еще не погруженный в Стикс прозаической жизни, делающий человека недоступным для любви, была полная раскаяния привязанность его к школьному товарищу, которого он обманул.