Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

Рассеянно разговаривая с Шарлем, я искала в толпе его… пестрая, многоголовая, она шумным роем двигалась по зале, – и нелегко было в ней найти его.

У меня уже начинала кружиться голова и глаза устали от этого беспрерывно движущегося потока, как вдруг вновь мелькнули китайские костюмы. Это он! и я скользнула за ним, как тень, увлекая за собой недоумевающего Шарля, который никак понять не мог, зачем я вдруг оставила ложу.

– C’est pour m’amuser255, Charles, – уверяла я, смотря, не отрываясь, вперед.

Кругом веселье разгоралось… женщины – молодые, красивые, накрашенные – и все доступные.

Я начинала понимать, что это за бал… и к чувству радости при виде его примешивалось острое сострадание.

А он шел вперед все такой же серьезный и важный, – не обращая внимания на женщин…

– Зачем он пришел сюда, зачем? ведь он знает, что это за бал, и все-таки пошел… значит…

Я чувствовала, если только увижу, что он, как и все, развратничает с женщинами – я не вынесу этого… убью ее, его, себя…

Я задыхалась… рука инстинктивно искала какого-нибудь оружия, а его не было: я никогда не употребляю и не ношу его из принципа.

А теперь… о будь они прокляты эти принципы! шагу мы, русские, никуда без них ступить не можем!

Полина Декурсель. полуиспанка, прямо сказала мне, что в день свадьбы покупает себе кинжал и револьвер, чтобы убить мужа в случае измены. Она так рассуждает:

– Если я выйду замуж – не иначе как по любви. А если он изменит мне, то за мою разбитую жизнь – сам не должен жить.

Я люблю его… он должен быть лучше других… а если ничем не лучше, так пусть погибнет и он, и я сама.

Мозг мой горел, в глазах заходили красные круги…

И вдруг меня осенила блестящая мысль, именно блестящая, как когда-то Кларанс… Я вспомнила, как Шарль вместе с носовым платком и портмоне взял еще и большой перочинный нож и положил все это в карман, который кое-как приколол булавкой под тунику.

– Шарль, дайте мне, пожалуйста, носовой платок. Я своего не взяла, у меня кармана нет…

Я знала, что неловкий Шарль, вынимая платок, наверное выронит и нож… Так и вышло. Он выворотил весь карман, и на пол выпал и нож, и портмоне, и какие-то бумажки и кажется, даже… шпилька! Я наклонилась и, быстро подобрав нож, спрятала его в складки пеплума.

– Так вот как! вы приходите на бал точно в классы – с перочинным ножом – так не отдам же я его вам.

Смущенный Шарль оправдывался, возился с карманом и просил отдать нож. Я отказалась наотрез.

– В наказание оставлю его у себя до завтра. – А сама, под складками пеплума, потихоньку открыла его и сжала ручку. И странно: я сразу успокоилась, словно какая-то сила и твердость от него сообщилась мне.

Но два китайца шли все вдвоем. Danet разыскивал нас в толпе.

– Скоро полночь! пойдут процессии; пока очередь не дошла до нас – пойдем в ложу, Lydia, и посмотрим, – предложил он.

Чтобы он ничего не мог заподозрить, я тотчас же согласилась.

Мы с трудом нашли место у барьера ложи; она была переполнена.

Женщины – хорошенькие, веселые, в самых разнообразных костюмах – начиная от величавой египетской жрицы и кончая простой белой фланелевой туникой – рассыпались по ложе.

Вдруг одна из них, сидевшая рядом со мной, исчезла и через минуту вновь появилась в одной газовой тунике, уже без шелковой подкладки. Она спокойно прошлась по ложе. Две другие последовали ее примеру: тоже сняли подкладку своих туник и отнесли в угол ложи.

Простота и непринужденность, с какими эти женщины разделись тут же, на глазах у всех – заставили и меня отнестись к этому совершенно спокойно. В такой атмосфере, в такой обстановке – это являлось естественным… Я осмотрелась: кругом мелькали голые женские фигуры или вовсе без одежды, или едва прикрытые прозрачным газом…

Сердце у меня почти остановилось: он входит в нашу ложу…

А вдруг он узнает меня? как ни было нелепо подобное предположение – он близорук и никогда не видал меня без шляпы – я все-таки инстинктивно прижалась к Danet. Тот прикрыл меня своим плащом.

– Qu’as-tu, ma petite Lydia?256

– Так, ничего… мне хорошо с тобой… зачем только ты все бегаешь к этим женщинам?

– Mais pour m’amuser257.

Он со своим спутником вышли из ложи; очевидно, приходили только посмотреть живопись, не обратив никакого внимания на женщин, которые бегали в ложе.

Я вздохнула свободно! Так он не такой, как большинство… какое счастье! И я совсем забыла, что не он один вел себя вполне прилично, что многие интерны были тоже одни, не приставали к женщинам, что хорошенький интерн с грустным лицом, который ехал с нами в карете, тоже был все время один…

Чем было объяснить такое поведение? Принципами, или только пресыщением благами жизни? или же – верностью своим любовницам, которых не могли почему-нибудь взять на этот бал? Кто их знает… я об этом не думала, – я видела только, что он все время один – со своим товарищем, что очевидно бояться больше нечего…

Пестрая толпа заколыхалась, раздвигаемая распорядителями. Шествие начиналось.

С другого конца залы показалась колесница… ее окружала веселая толпа пляшущих, играющих, поющих жрецов и жриц… Красота и откровенность этого зрелища – совершенно ошеломили меня… Колесница медленно двигалась кругом… и гигантская фигура из красной меди и бархата, окруженная женщинами, гордо высилась над толпой.

Следующая колесница заставила меня вздрогнуть от ужаса и отвращения. На операционном столе лежала кукла, покрытая полотенцем. Рядом с ней, с высоко поднятой рукой – врач… его передник и полотенце были покрыты пятнами крови.

– Это госпиталь «des Enfants Malades»258 – вот программа, Lydia, – совал Danet мне в руки какую-то бумажку.

Что-то еще будет?! – с ужасом подумала я и, обернувшись, вдруг заметила вверху безобразный рисунок…

– Пойдем, пойдем скорее, Lydia – скоро наша очередь! – торопил меня Danet и, схватив меня и Шарля, потащил нас обоих куда-то.

В той части зала, где формировался кортеж, помещается летний сад, было страшно холодно. Кругом суетились люди, накрашенные женщины взбирались на колесницы. На нашей уже лежал Помпеянец – высокий, рослый, красивый юноша, по типу – настоящий наследник римлян.

В первом ряду его друзей должен был идти Danet, и с ним – я, его вольноотпущенница – Lydia. Нас окружили патриции, клиенты, рабы, сзади – нищие.