Страж. Тетралогия - Алексей Пехов

Я побежал через площадь, заколотил в дверь. Отперли тут же. Испуганный и бледный Тобиас мог лишь заикаться — узнать у него, что случилось, не вышло, и я, отпихнув слугу с дороги, бросился по коридору, пытаясь определить источник.

— Людвиг, слава богу! — Проповедник с перекошенным от ужаса лицом торчал перед лестницей на второй этаж. — Там Мириам с Пугалом сцепилась!

Его слова прибавили мне скорости, я, сам не знаю как, оказался рядом со своей комнатой, у которой кто-то вынес дверь.

Мебель превратилась в щепки, занавески и тюль сгорели, каменная плитка пола лопнула, трещины разбежались по потолку, часть стен обуглилась, а от моих вещей остались лишь воспоминания. Самое удивительное, что при этом разгроме уцелели все стекла в окнах и цветочные горшки на подоконниках.

Мириам, растрепанная, в платье с обожженным подолом, создавала в воздухе очередной знак, намереваясь швырнуть его в запертое в углу Пугало. На того было наложено, по крайней мере, три замедляющих, одна развоплощающая, несколько раздирающих, ослабляющих и еще черт знает каких фигур, и, судя по отметинам на стене и мундире, оно уже успело ощутить на себе какое-то количество знаков, которые по всей теории должны были отправить одушевленного в небытие, но на практике все выходило несколько иначе.

Пугало все еще пребывало здесь, в нашем мире, в общем-то, без особых изменений и даже не думало сбегать обратно в свою оболочку, торчащую где-то на полях Фирвальдена. Ему мог повредить только кинжал, но страшило каким-то образом успело отнять у Мириам ее стилет, который теперь валялся у него в ногах.

Мириам не могла подойти туда из-за собственных фигур, столь мощных, что они становились видимы даже для тех, кто не обладал даром. И ей приходилось все время атаковать, сдерживая Пугало в углу и не давая тому и шага ступить. Впрочем, самое удивительно было то, что серп так и остался за солдатским поясом — одушевленный даже не думал переходить в наступление. Он просто терпеливо ждал, когда моей учительнице это надоест, а пока лишь с интересом поглядывал на то, что она способна сделать, правда, испытывая при этом некоторую толику неудобств.

Я не собирался ждать, чем все это закончится. Поэтому бесцеремонно сгреб Мириам и, не слушая ее гневных воплей, вынес в коридор, сказав ошеломленному Тобиасу:

— Даже не суйся в мою комнату!

— Людвиг, ты с ума сошел?! Да что на тебя нашло?! Пусти меня немедленно!

Она вырывалась и готова была все спалить своей яростью, но я пихнул ногой дверь ее апартаментов, внес и только здесь поставил учительницу на ноги, загородив выход.

— Прочь с дороги, пока я тебя не убила! — прорычала она.

— Сперва остынь немного, — посоветовал я ей. — Одушевленный со мной, и я не собираюсь давать его в обиду, пока ты толком не объяснишь мне, что здесь произошло.

Это спокойствие далось мне непросто. Не так-то легко быть беспечным, когда твоей крови жаждет разъяренная медведица.

— Недалекий тупоголовый кретин!

— Придумай что-нибудь новенькое. Это я слышал довольно часто.

— Клянусь ветром полей, если ты не шутишь и эта тварь с тобой, у тебя крупные неприятности!

— «Кодекс теней» не нарушен.

— Он темный одушевленный, способный покидать свою оболочку, идиот!

— Я это заметил уже год как, но спасибо за разъяснения тупоголовому кретину. И что с того?

— Он опасен!

— Чем?

Мириам задохнулась от возмущения, сжала кулаки:

— Тем, что он темный!

— Тогда вспоминай свод законов стражей, выработанный после раскола, и те ограничения, что ввели для нас. Одушевленные не являются нашей основной задачей. Темные или светлые — неважно. Даже темные одушевленные могут существовать до тех пор, пока не причиняют вред людям и находятся под наблюдением стражей. Пугало под моим наблюдением. Он кому-то здесь причинил вред?

Она нахмурилась, подошла к столику, налила себе воды, жадно выпила и сказала спокойнее:

— Все равно ты кретин. За такие фокусы я отправлю тебя на самый север Золяна.

— Все в твоей власти.

— Ты знаешь, чего он хочет?

— Развлечений, — буркнул я. — Он под моим контролем…

— Черта с два. Не будь идиотом. Какой, к дьяволу, контроль, если он в девяти фигурах сохраняет стабильную форму и не распадается на части, а от знаков лишь вздрагивает. — Мириам села на стул. — Я с такими не встречалась. Но все равно я его прикончу.

— Посмотри, на тебе лица нет. Приканчивая его, прикончишь себя, ты кучу сил на него потратила.

— Это не повод оставлять одушевленного здесь.

— Ты нарушишь кодекс.

— Плевать я на него хотела.

— А вот об этом я точно доложу другим магистрам.

Она посмотрела на меня с недоброй усмешкой:

— Вот, значит, как ты заговорил. Эта тварь важнее моих ошибок в Прогансу, раз ты умалчиваешь о них, но собираешься известить Арденау о такой мелочи? Она, что ли, твоя тетушка, что ты ее так защищаешь?

— Эта «тварь» пару раз спасла меня от могилы, к тому же я привык к ее компании и не желаю, чтобы ты в очередной раз лезла в мою жизнь. Однажды ты уже умудрилась ее испортить, и дважды сделать одно и то же я тебе не позволю. Тронешь моего одушевленного — я подам жалобу в совет магистров.

— Не зарывайся. Я тоже магистр, а ты страж…

— Который знает законы. Сбор одушевленного такой силы даст тебе сколько? Дополнительных три-четыре месяца жизни? Я помню, как ты не любишь, когда назначают проверку правильности твоей работы. А проверки я тебе обещаю, Мириам.

Она вздохнула:

— Ты глуп, порой чрезмерно. Есть вещи, которые не стоит оставлять поблизости от себя. Они опасны.

— Даже опасные вещи могут быть полезны.

— Я не готова вступать в пустой диспут.

Я был равнодушен ко всем ее словам:

— Тогда советую тебе не лезть к Пугалу, потому что в следующий раз оно может и ответить.

— Пусть вернет мой стилет, — наконец процедила она. — И не попадается мне на глаза. А о том, что делать с тобой, я подумаю позже.

Я вернулся в комнату, где рядом с Пугалом крутился Проповедник, разрушил фигуры и сказал одушевленному:

— Спасибо тебе, приятель. Теперь неприятностей у меня выше крыши. Надеюсь, тебе понравится Золян. Верни ее оружие.

Оно сочувственно хлопнуло меня по плечу, протянув стилет Мириам.

— Лучше бы тебе уйти на какое-то время, — посоветовал я ему. — Проповедник, в двух словах. С чего начался весь сыр-бор?