Голубой пакет - Георгий Брянцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…за обнаружение названных лиц или за их поимку назначена большая денежная премия и бесплатная двухнедельная экскурсия в одну из западноевропейских стран. Бургомистр Юрст.
15 июня 1942 года, г. Горелов.
Чернопятов вторично прочел объявление, еще раз всмотрелся в снимок и застыл в полном недоумении.
«Ничего не понимаю, — признался он сам себе. — Ровным счетом ничего! Значит, она бежала, она на свободе? Как же это произошло? Кто и как мог ее вырвать из тюрьмы?»
Совершенно сбитый с толку, Чернопятов не знал, что предпринять. Потом спустился в котельную, переоделся и торопливо зашагал к центру города.
Спустя полчаса он уже заходил в городскую парикмахерскую.
Все мастера были заняты. Чернопятов сел у круглого столика, взял в руки иллюстрированный журнал крупного формата и принялся его перелистывать. Но рисунки двоились в глазах, на страницах журнала всплывало грустное лицо 304
Валентины. Изредка он поглядывал на первое кресло, где Заболотный добривал немецкого артиллериста. Заболотный уже приметил Чернопятова, но и вида не подавал. Руки его работали ритмично, уверенно, только несколько быстрее обычного. Он торопился.
Музыка, лившаяся из репродуктора, умолкла. Голос диктора вначале на немецком, затем на русском языке объявил:
— Кто желает совершить приятную прогулку в одну из стран Европы и получить необходимые средства для этой цели, тот должен оказать реальное содействие оккупационной администрации в розыске и поимке преступников Самойлова, Шкурбы, Зуева, Тюрина, Пестова, Лисичкина, Бугаенко и Готовцевой, скрывающихся в городе и угрожающих безопасности мирных жителей. Всякий, кто предоставит им убежище, подлежит смертной казни.
В репродукторе послышалось щелканье и снова заиграл оркестр.
Заболотный спрыснул своего клиента одеколоном, припудрил, сдернул простыню и сказал:
— Готово!…
Артиллерист встал не сразу. Он приблизил лицо к зеркалу, осмотрелся, погладил облезший нос и, бросив мастеру смятую бумажку, вышел.
— Прошу! — пригласил Заболотный Чернопятова.
Тот сел в кресло и, улучив удобную минуту, тихонько шепнул:
— Мне срочно нужен Скиталец!
Заболотный кивнул.
— Повидай его во что бы то ни стало. Пусть скажет, где можно встретиться. А теперь царапай, в один заход!
54
В начале двенадцатого Чернопятов деловито вошел во двор полуразрушенного, нежилого домика и, пройдя бурьянами, углубился в густой, разросшийся малинник. Здесь он улегся в тени старого, щелистого забора. Забор этот граничил с садиком дома, выходившего на параллельную улицу, где квартировал Генрих Гроссе.
Тюремный надзиратель любил в свободное от дежурства время повозиться в хозяйском саду. Вот и сейчас он с ножом в руке, мурлыча солдатский марш, обходил густой вишенник вдоль забора.
За забором послышалось легкое троекратное покашливание. Генрих лениво осмотрелся, зевнул и улегся в траву, прислонив голову к широкой заборной щели.
— В моем распоряжении двадцать минут, — тихо предупредил Генрих. — В двенадцать я должен заступать. Здесь никого. Говори, Григорий!
Чернопятов опросил:
— Слышал?
— Что слышал? — в свою очередь спросил Генрих.
— По радио передавали…
— А… насчет побега?… — Генрих достал сигарету и закурил. — Я кое-что разузнал. Готовцеву действительно усадили в суматохе бомбежки не в «пятерку», а в «шестерку». Но на «шестерку» тоже был налет. Готовцева и трое мужчин как в воду канули. Ищут бежавших с обеих машин.
Лицо Чернопятова вытянулось.
— Что все это значит?
Генрих, глядя в небо, проговорил:
— Видно, в городе, кроме нас, нашлись еще порядочные ребята…
После долгой паузы Чернопятов продолжал:
— Если бы нам удалось напасть на след Готовцевой! Она нужна нам позарез. Документы в голубом пакете все еще лежат…
— Подумаю об этом, — заверил Генрих. — Есть один шанс, ненадежный, правда, но ничего не поделаешь.
— Что? Говори!… — обрадовался Чернопятов.
— Пока не скажу. Не сердись, Григорий! Вот когда проверю, тогда…
— Но ты же пойми, что дорога каждая минута! — убеждал его Чернопятов.
— Понимаю, — ответил Генрих. — Но выкладывать тебе сплетни не стану. Я слышал кое-что, совсем немножко, а вот повидаю сменщика — проверю. Иди, Григорий! — он встал. — Мне пора…
— А когда ты сменишься?
— В восемь.
Чернопятов знал, что Генрих упрям и уж если не хочет чего-нибудь сказать, то не скажет.
— Желаю удачи! — Чернопятов направился к выходу.
— Не унывай! — бросил ему вдогонку Генрих. — Думаю, что мы отыщем эту хорошую девушку!
55
Солнце припекало основательно. Чернопятов чувствовал, что рубаха его взмокла, а по лицу змеились ручейки пота. Возле бани он огляделся и, не заметив ничего подозрительного, стал шарить в кармане, отыскивая ключ. На дверях котельной по-прежнему висело объявление, извещавшее о побеге «опасных преступников». Крайней в ряду была фотография Готовцевой. Все так же грустно смотрели ее большие глаза.
«Вот где загадочная история, — подумал Чернопятов. — Исчез человек! Ищи теперь! А где искать? Если Генрих ничего не сообразит, придется своими силами, через старших групп что-нибудь предпринять».
Чернопятов стал отворять дверь, и в эту минуту сзади послышался голос:
— Я хочу вам предложить фитили для керосинок. Тридцать фитилей.
Точно молния прожгла мозг Чернопятова. Пароль! Это же пароль! Он резко повернулся.
Перед ним стояла молодая женщина в обычной деревенской одежде, с сильно набеленным лицом, подведенными бровями, с простым ситцевым платком на голове. Белая кофта свободно лежала на ее плечах, а пестрая широкая юбка спускалась чуть ли не до щиколоток.
Сердце у Чернопятова обмерло. Глаза! Он чуть было не вскрикнул, но сдержал себя и ответил обусловленной фразой:
— Если новые, то беру в неограниченном количестве.
— Новые, — проговорила девушка каким-то упавшим голосом и добавила: — Григорий Афанасьевич, да?
— Да, родная!… Ты видишь? — он показал глазами на объявление.
Туманова кивнула.
— Спускайся вниз, а я посмотрю…
Она сошла по ступенькам и скрылась в котельной.
Чернопятов сначала с силой выдрал крючок, которым крепилась дверь, а затем начал его заново прилаживать. Мысли заметались беспокойным роем. Нет, чего-либо подобного с ним еще не приключалось. Что творится только?! Сама пришла! Откуда? Как? Его распирала радость, лицо светилось, он улыбался и одновременно хмурил брови: «Не подвох ли это, не провокация ли?»
