Горение (полностью) - Юлиан Семенов

После этого отправился в кабинет Евстратия Павловича Медникова, ближайшего дружка и помощника Зубатова, уволенного покойным Плеве без права проживания в столицах; до загадочности странно, увольнение начальника не сказалось на его аппарате; поболев три месяца, дождавшись, пока уляжется шум, вернулся на службу как ни в чем не бывало. Был Медников коротконог, увалист, но в движениях между тем порывист; грамоте не учен; из унтеров; семья занималась в Ярославской губернии мелкой торговлей, пробавляясь розничным товаром; резвый на ум, сыпавший северными словечками, мол, сын народа, по-иностранному брезгую, да и рафинированным петербургским тоже, - сплошные ужимки; именно этот человек, с зубатовской еще поры, ведал секретной агентурой северной столицы.

Первая встреча с ним состоялась у Герасимова три года назад, в благословенные годы тишины и мира в империи; еще сыск возглавлял Зубатов; был вызван в северную столицу с отчетом.

Посмеиваясь, рассыпая словечки, словно горох по деревянному столу, Медников тогда говорил:

- Плохо работаете, Александр Васильевич, из рук вон плохо, срам, срам! Ни единой типографии в своем Харькове не открыли, а поручик Кременецкий в Екатеринославской губернии каждый год четыре штуки накрывает...

Герасимов захолодел от гнева:

- Я типографии не арестовываю потому, милостивый государь Евстратий Павлович, что у нас таковых нет, а самому ставить на деньги департамента, чем занимается Кременецкий, дабы получать внеочередные награды, - увольте, не стану.

После этого до крайности неприятного разговора сразу же отправился к начальнику департамента полиции Лопухину:

- Алексей Александрович, допустимо ли, что Медников и его фавориты тратят деньги департамента, помогая революционерам ставить подпольные типографии, а потом - арестовав последних - получают за это награды и звания?

Лопухин тогда мягко успокоил Герасимова, отпустил с миром, намекнув на скорое его повышение по службе; слово сдержал, через месяц дал погоны подполковника. Воистину, смелых боятся; кто кулаком по столу стукнет, тот и победил; молчуна отбрасывают с дороги мыском сапога, раб не страшен, цыкнешь на такого - в штаны наложит; страшатся громких, на том Европа силу набрала, только мы радеем, чтоб все мышами жили, не высовывались...

...И вот спустя три года, увидав Герасимова в своем маленьком полутемном кабинетике, Медников сорвался со стула, рассыпался горохом поздравлений: "Может, чего и не так было, но из-за того это, что пень и неученый, а вот верно служить - чего не отнять - умею, начальству своему, кем бы оно ни было, предан душою".

- Молодец, - прервал его Герасимов. - Знаю. Только вы ж меня и отучили на слово верить, Евстратий Павлович. Делу верю. Вы по указанию Трепова и министра Дурново кому передаете ежедневные отчеты по секретной агентуре?

- Ну как же, Рачковскому! Вашему нонешнему советнику и передаю, Александр Васильевич.

- Так вот, отныне вы ему лишь то передавайте, что я укажу. А всё, абсолютно всё - мне. И - никому больше. Ясно?

- Ну, как же не понять, Александр Васильевич?! Все будет исполнено как надобно, уж не сомневайтесь.

- Причем запомните: меня террор волнует. Сейчас. В данный конкретный момент. Именно террор.

- Значит, социал-демократов не освещать?

- Господь с вами, - усмехнулся Герасимов и не отказал себе в унижающем собеседника, - м и л е й ш и й... И социал-демократов освещать, и наблюдение за Думой вести, и перлюстрировать письма наших аристократов, и собирать полнейшую информацию о Милюкове, Гучкове, Дубровине. И все мне на стол. Но главное - террор. А сейчас пораскиньте, милейший, кого бы вы мне назвали как самого опасного человека в терроре?

- Савинков, кто ж еще, - ответил Медников, глядя на Герасимова влюбленным взглядом.

- Подходов у вас к нему нет?

- У меня? - переспросил тот.

- Не у министра же.

- Ах, если бы, - ответил после некоторой паузы Медников. - Не подкрадешься к такому бесу, осторожен и смел.

В тот же день три филера, привезенные Герасимовым из Харькова, доложили, что Медников отправился поздней ночью к Рачковскому, соблюдая при этом все меры предосторожности; трижды проверился; с в а л и в а л в проходные дворы видно, сильно нервничал.

Заагентуренная Герасимовым кухарка Рачковского всего разговора закадычных д р у з е й не слыхала, но ей запомнилась фраза Рачковского: "Знай, за Филипповского ты мне головой ответишь. Он мой. Он мне нужен. А потому - тебе. Если он попадет к Герасимову - не пощажу, - я двойной игры не прощаю".

Именно в это время Евно Филиппович Азеф - с осторожной подачи Рачковского (через третьи руки, никаких улик или прямых контактов) - начал подготовку акта против министра внутренних дел Дурново, который перестал устраивать Трепова, поскольку личная разведка столичного диктатора принесла ему на блюдечке подарок: имя человека, который был готов взять на себя министерство внутренних дел, чтобы навести в стране жестокий, но вполне справедливый порядок; звали его Петр Аркадьевич Столыпин; в отличие от Дурново (практически от всех людей, входивших в орбиту двора), он имел программу действий, во время бунтов не растерялся, был готов на волевые решения и не страшился ответственности.

Естественно, наблюдение Герасимова засекло трех "извозчиков", тершихся вокруг дома Дурново; почерк эсеров, те и Плеве таким же образом обложили; бомбисты, ясное дело; осуществлял связь между ними Азеф.

Старик филер, начавший службу еще в Третьей канцелярии Его Императорского Величества в прошлом веке, обозначил в своих безграмотных рапортах некоего человека, замеченного им вместе с "извозчиками", "нашим Филипповским"; как на грех, в это время Медников лежал с простудою, и рапортички попали напрямую Герасимову; тот вызвал старого филера на "дружескую беседу", угостил рюмкой хересу и поинтересовался, отчего человека, подозреваемого в терроре, он называет "нашим".

- Да господи, - сияя глазами, отрапортовал филер, - мне ж его еще три года назад в Москве Евстратий Павлович Медников показал! В булочной Филиппова это было, оттого мы его и обозвали "Филипповским". Самый, сказал тогда Евстратий Павлович, ценный сотрудник охраны, страх и гроза террористов, умница и прохиндей...

Такая кличка никем ни разу в охране не произносилась; Герасимов отправился в департамент полиции, к Рачковскому; тот - хоть и формально - числился начальником секретной части, несмотря на то что проводил все дни в приемной Трепова.

Выслушав вопрос Герасимова, старик равнодушно пожал плечами, отошел к сейфу, где хранились имена "коронной" агентуры, принес на стол американские картотеки, предложил шефу охраны самому посмотреть все формуляры, недоумевая, откуда мог появиться этот самый "Филипповский". "Скорее всего, фантазия филера, они к старости все фантазеры; у меня, увы, сейчас нет никого, кто бы имел выходы на террор, я ж все больше чистой политикой занимаюсь, Александр Васильевич..."

Герасимов выразил благодарственное удовлетворение ответом "старшего друга"; вернувшись к себе, повелел схватить "Филипповского" при первой же возможности; когда ему возразили, что это может провалить операцию по слежению за группой террористов, отрезал:

- Не надо учить ученого. А коли решитесь жаловаться, сверну в бараний рог, ибо выполняю личное указание министра.

Личного указания не было; никто, даже Трепов, обо всем этом не знал; "Филипповского" подстерегли, сунули в закрытый экипаж и доставили в кабинет Герасимова.

Сдерживая ярость, Азеф протянул Герасимову паспорт:

- Меня знают в свете! Я инженер Черкес! Если я не буду освобожден, завтра же Петербург прочтет в повременной печати о полицейском произволе, который был возможен лишь до манифеста, дарованного нам государем! Кто-то хочет бросить тень на монарха и тех, кто стоит с ним рядом во имя святого дела обновления России!

Ярился он долго, минут двадцать; Герасимов сидел за столом, отодвинувшись в тень, так, чтобы свет бронзовой настольной лампы под большим зеленым абажуром не освещал лица; дав арестованному пошуметь, тихо, чуть не шепотом спросил:

- Скажите, а работа в качестве секретного агента тайной полиции никак не бросает тень на священную особу монарха, ратующего за обновление России?

Азеф на какое-то мгновение опешил, потом поднялся во весь свой громадный рост:

- Да вы о чем?! Мне?! Такое?!

- Именно. Но в развитие нынешнего демократического эксперимента я даю вам право ответить мне "да" или "нет".

- Нет! Нет! И еще раз нет!

- Ваш ответ меня удовлетворяет, несмотря на то что он лжив. Я никуда не тороплюсь, комната вам здесь приготовлена, отправляйтесь туда, посидите, подумайте и, когда решите говорить со мною начистоту, дайте знать...

...Через два дня Азеф попросился к Герасимову:

- Да, я был агентом департамента полиции. Готов рассказать обо всем вполне откровенно, но лишь при одном условии: я хочу, чтобы при нашей беседе присутствовал мой непосредственный начальник.