Собрание сочинений святителя Григория Богослова - Григорий Богослов

Счастье и благоразумие

Один златолюбец где–то сказал: «Желаю тебе лучше каплю счастья, нежели бочку ума». Но мудрец возразил ему: «Для меня лучше капля ума, нежели море счастья».

Пристрастие

Всякое пристрастие опасно. Пристрастие к любимому — двойная опасность. Пристрастие к молодой девице — тройное жало. Если же она прекрасна, то это еще большее зло. И если представляется возможность супружества, то самая внутренность сердца стала пищей огня.

Смерть любезных

Всякий гроб возбуждает горесть. Гроб сына — двойное горе; сына с добрыми качествами — такое бедствие, которое палит как огонь. А если сын едва лишь сочетался браком, то сердце родителей рвется на части.

Недобрые друзья

Тяжело страдать, а еще тяжелее страдать от друзей. Если же друзья угрызают тайно, то сие нестерпимо; и если они верующие — еще нестерпимее; а если Божии служители, то куда обратиться тогда? Как избежать стремления зол?

Тяжело сносить огорчение. А если оскорбляет друг — это низко. Если он угрызает тайно — это зверско. И если это болтливая жена, то живешь в одном доме с бесом. И если это судия, то нужны гром и молния. А ежели священнослужитель, тогда Ты, о Христе, выслушай иразсуди прю (Пс. 42:1).

О смиренномудрии, целомудрии и воздержании

От многих слышу, и желал бы сказать, что слышу не напрасно, но дело должно служить оправданием слову, — слышу, что и те, которые тщательно наблюдают каждый шаг молодых людей, почитают тебя юношей боголюбивым, подающим добрые признаки благонравия, потому что, по пословице, лев виден и по когтям, — слышу, что они от удовольствия сообщают это друг другу за чудо. Хорошо, если Промысл, все устрояющий во благое и желающий твоего преуспеяния, такой молвой пролагает тебе путь к делам, чтобы предупрежденный добрым о себе мнением в этой славе имел ты для себя как бы некоторый залог призвания к благочестию! Но пусть, кто хочет, тот и делает о сем догадки, а я, что слышу, с того и начну речь, именно же что ты употребляешь старание прозреть душой в горнюю высоту и, расторгнув мглу, какая покрывает нашу здешнюю совершенно земную жизнь, устремив взоры выше, оставив за собой персть, свергнув с себя узы этого сложного мучителя, восстающего на образ Божий, хочешь посвятить себя Богу.

Сие одно и надобно почитать предметом изучения, первым и величайшим благом для людей. Ибо найдешь ли что подобное в вещах, влающихся долу, и в других игрушках, которыми надмеваются люди, в этих, как говорят, дарах времени и счастья, хотя бы собрались вместе все и всем принадлежащие блага, какие действительно есть или почитаются благами в скорбной жизни? Найдешь ли столько выгод, хотя, по–видимому, преступишь пределы? Положим, что имеешь ты у себя, чем обладал, осыпанный золотом Гигес и, безмолвно властвуя, одним обращением перстня приводишь все в движение. Положим, что рекой потечет к тебе золото, что загордишься ты, как лидийский царь, и что сам персидский Кир, величающийся могуществом престолов, сядет ниже тебя. Положим, что пресловутыми ополчениями возьмешь ты Трою, что народы и города изваяют твой лик из меди, что одним мановением будешь приводить в движение народные собрания, что речи твои удостоятся венцов, что покажешь в судах Демосфенов дух, что Ликург и Солон уступят тебе в законодательстве. Пусть в груди твоей живет Гомерова муза; пусть у тебя Платонов язык, который у людей почитается медоточивым, да и действительно таков! Положим, что ты опутываешь всех сильными возражениями, как неизбежными и хитро закинутыми сетями. Положим, что ты все поставишь вверх дном, с Аристотелем или с какими–нибудь новыми Пирронами соплетая понятия в неисходные лабиринты. Положим, что тебя окрыленного понесут вверх эти баснословные (чтобы они ни значили) Пегас или стрела скифа Авариса. Все это, о чем я сказал, а также блистательное супружество, сибаритский стол и все прочее, чем превозносится наша мысль, доставит ли тебе столько выгоды, сколько полезно поставить все сие ниже себя, а иметь в виду достоинство души, знать откуда она произошла, к кому и куда должна возвратиться и какое стремление сообразно в ней с разумом?

Поелику, как гадаю сам и как слышу от мудрых, душа есть Божественная некая струя и приходит к нам свыше или вся, или властитель и правитель ее — ум, то у нее одно дело единственно естественное ей — парить горе, вступать в общение с Богом, непрестанно устремлять взор к сродному, как можно менее порабощаясь немощам тела, ибо тело и само стремится к земле, и душу влечет долу, вводит в это приятное скитание по предметам видимым, в это омрачение чувств, в котором душа, не управляемая разумом, постепенно погружаясь, падает ниже и ниже. Но если владеет ею ум и часто, как уздой, сдерживает словом, то, возвышаемая им, может быть, вскоре достигнет она священного горнего града, а наконец получит и желаемое ею издавна, то есть, прошедши все завесы, все нынешние тени, все здешние гадания, все отражения красоты в зерцалах, непокровенным умом узрит непокровенное благо, каково оно само в себе, и прекратит свое скитание, насыщенная светом, которого желала сподобиться, и возобладав там высочайшей красотой. Ибо Сотворивший все премудрым Словом, через срастворение противоположностей Составивший неизреченную гармонию вселенной и Приведший мир сей из неустройства в устройство, еще большее чудо показал в природе живого существа.

Но я полюбомудрствую с тобой, начав слово несколько выше.

Бог есть или ум, или другая совершеннейшая сущность, постигаемая напряжениями единого ума. Богу известно, совершенно ли постижим Он для горних умов; но не ясно постигается нами, над которыми распростерто облако грубой плоти — этот неприязненный покров. Столько знаем мы о Боге, но больше узнаем впоследствии.

Поелику же начатки слова воздали мы Богу, то посмотрим теперь, каково и то, что от Бога.

Две здесь крайности и две противоположные природы. Одна близка к Богу и досточестна: ее именуют словесной и исполненной ума; наименование же это производится от Слова; и таков, сколько известно, чин существ, предстоящих Богу, верховных и второстепенных ангелов, который выше всего чувственного и телесного и первый озаряется начальственной Троицей. Другая природа весьма далека от Бога и Слова; ее называют бессловесной; потому что лишена слова, и скрывающегося в звуке, и изрекаемого. Но Бог–Слово, как совершеннейший Художник, разлучив сии природы и премудро сопрягая тварь, созидает и меня — живое существо, сложенное из обеих природ, сочетав воедино и слово и бессловесие, то есть невидимую душу, в которой ношу я образ всевышнего Бога, и видимое (νοητον) тело. Таково смешение этой досточестной твари, которую можно назвать новым миром, в мире малом — миром великим! И как Сам Он преисполнен света и добра, то и мне даровал несколько добра; восхотел же, чтобы оно было моим делом. А для сего показал мне тогда же границы той и другой жизни и определил их словом, придал в помощь твари закон, поставил меня самопроизвольным делателем добра, чтобы борьбой и подвигом приобрел я венец, потому что для меня это лучше, чем жить свободным от ограничений.

Таков закон в устройстве моего состава. Но он непрестанно возмущается многочисленными переворотами здешней жизни, порываемый туда и сюда, окруженный предметами то зловредными, то благотворными, которыми он, бедный, разжигается и искушается, как золото на очистительных углях. А плоды посеянного нами будут собраны впоследствии, на праведном суде Божием; там готовы точила — принять в себя плодоношение жизни.

И посему–то кто соблюдает закон, чтит частицу Божества, какую имеет в себе, во всяком деле, слове и движении ума сколько можно более чист от всего попираемого и не оскверняется ничем преходящим, а напротив того, самую персть влечет с собой к небу, тот в награду за труды (подлинно, самое великое и премудрое таинство!) станет богом, и хотя богом по усыновлению, однако же исполненным высшего света, начатки которого пожинал он в некоторой мере еще здесь.

А кто, преклонившись к худшему в своем союзе и сочетании, оказавшись сообщником дольнего, рабом плоти и другом скоротечного, оскорбляет жизнью своей Божественное благородство, для того, сколько бы ни был он благоуспешен в непостоянном, гордясь ничтожными сновидениями и тенями, обогащаясь, роскошествуя, превозносясь чинами, увы! для того тяжки тамошние бичи, где первое из бедствий — быть отринутым от Бога.

И ты, слыша это и уверившись в сказанном, шествуй правым путем, оставь же путь недобрый, если только послушаешься искреннего советника (а я знаю, что лучше тебе послушаться) и примешь мое слово. Доброму советнику, как говорят древние, должно вооружиться тремя доспехами: опытностью, дружбой и смелостью; а у меня, как найдешь, нет недостатка ни в чем этом. Опытность простер я до такой степени, какая прилична человеку, который долго трудился, немало времени беседовал с писаниями мудрых и с письменами богодухновенных учений — этим сладким источником, доступным только для целомудренных, в котором иное исчерпал я едва не до глубины. А что касается до сказанного мною во–вторых, то есть до благорасположения, в этом есть самое сильное удостоверение, ибо тебе, любезнейший, желаю того же, что прежде присоветовал себе, когда стеклись вместе и размышления, и опасности бурного моря, соединившего меня с Богом, так как страх нередко бывает началом спасения. Опытов же смелости лучше не видеть тебе ни от меня, ни от людей, для тебя сторонних. Да ты и не увидишь их, если послушаешься моих слов, потому что будешь достоин похвал, а не укоризн. А по всему этому предай себя мне, предай, говорю, а я передам тебя Богу, предавшийся Которому сам будет в приобретении, потому что Сам Бог делается достоянием предающегося Ему. Достигнешь же истины, рассуждая так.