Дневники св. Николая Японского. Том ΙII - Николай Японский

7/19 августа 1897. Четверг.

О. Петр Кано пишет, что «Иоанн Инаба выздоровел и опять просится на службу; а то, что взнесли на него в Миядзу, совершенная–де неправда: женщина та — сумасшедшая, он принимал участие в ней, как больной; и он–де далек от всяких поползновений к блудному греху, иначе бы женился; он же, напротив, желает посвятить себя монашеской жизни». Но как же христиане Миядзу не могли различить сумасшедшую от блудницы? И отчего вознегодовали на него до того, что не пустили его в церковный дом, когда он вернулся от нее, после нескольких дней скрывательства у нее? И ушел он в Одавара вовсе не по болезни, а потому что отставлен был от катихизаторства. Впрочем, письмо о. Петра отослано к о. Симеону Мии, исследовавшему поведение Инаба.

8/20 августа 1897. Пятница.

Недавно я написал строгий выговор катихизатору Василию Усуи; и не мог не сделать этого: сам просился из Оодате, назначен Собором, как один из старейших и лучших катихизаторов в Ициносеки и Яманоме, откуда ныне Павел Кагета восхищен для иерейства; Церкви эти — две подряд — тоже старейшие и лучшие. И пишет Василий Усуи, по прибытии туда, что Церкви в упадке — совсем нет никого живых членов, не с кем заботиться о поднятии и расширении сих Церквей: словом, как будто программу лености и бездействия себе сочиняет на целый год, ибо прямо и заявляет, что нет надежды на будущее. Между тем требует и прибавки содержания, — нельзя–де жить на два дома (тогда как прежде, по–видимому, с радостию писал, что оставляет семейство в Оодате и отправляется один, — [с радостью няньки, освобождающейся на время от детишек, — ибо у него, кроме Пимена, что здесь в Семинарии — самым малым малышом, — пять — мал мала меньше]). Так и написал я отцу Пимена, зачем он кладет перед собой подушку лености? Церкви эти добрые и обещающие успех, если потрудиться. Так пусть он даст твердое обещание потрудиться; тогда я и предприму большой расход на перевод его семейства к нему, иначе не будет сего. Очень обиделся Василий Усуи, но в то же время почувствовал и справедливость упрека, и дает обещание трудиться из всех сил. Нужно будет перевести к нему семейство.

Был полковник Генерального штаба Владимир Петрович Корнеев, с супругой, несколько глухой. Возвращается в Россию после одиннадцати лет службы на Амуре. Начальствовал, между прочим, охранительным отрядом Корейского Короля в Русском Посольстве, по переселении Короля туда. Показал ему все, что он желал, в Миссии.

Был с прощальным визитом бывший доселе поверенный в делах Алексей Николаевич Шпейер, с супругой Анной Эрастовной. Отправляются двадцать четвертого числа в Корею. Обещались вносить на воспитание Кати, дочери Маленды, по десять ен в месяц; я сказал, что остаток от расходов па ее содержание будет храниться и собираться, чтобы после пригодиться ей, ныне двенадцатилетней девочке. Есть у нее от добрых Шпейеров и некоторый капиталец, хранящийся в Посольстве.

9/21 августа 1897. Суббота.

От жары и духоты всю ночь не спал; вставал, по двору ходил, с полицейским разговаривал, вечером до устали работал; утром, наконец, удалось заснуть. Но в пять часов: «Юубин! Юубин!»… Громкий, неумолкающий вопль. И всегда — хоть бы кто шевельнулся кругом; приходится самому торопливо нахватывать подрясник и спешить. «Какитоме» на сей раз на мгновение порадовало, думал — деньги из Хозяйственного управления, которых два месяца жду. Куда! Указ из Святейшего Синода в ответ на мое донесение от двенадцатого марта, что «о помощнике мне Святейший Синод будет иметь рассуждение». Порадовали! — Потом, с шести часов, Обедня, которую служили о. Кагета и диакон Като; первый, прослуживший уже три недели, и которого я хотел после сей Обедни отпустить, служил как будто в первый раз; да и может ли быть иначе с человеком, у которого, как рассуждал под мое молчаливое слушание в прошлое воскресенье о. Павел Савабе, «высохли мозги от секретного употребления (то есть напиванья по ночам) зловредной японской водки?» — Отправился на работы: в Женской школе застал садовника (дрянного, как оказывается) за кучею только что нарубленных ветвей с кустов; в кустах, тщательно разводимых до сих пор, просветы и плеши, — безобразие! Как не рассердиться! Анне Кванно:

— Ты зачем это допустила?

— Я не видала, с гостями занята была.

Старуха — коли попалась — всегда умеет извратиться ложью: какие там у нее гости спозаранку! Просто зевала, когда варвар–садовник у нее под носом производил опустошение. — Пригрозил садовнику: если хоть одну ветку срубит отныне, прогнать его. Один из его предшественников, подобный же болван, погубил несколько прекраснейших деревьев в садиках Женской школы и Миссии; пни сих старых дерев я указал пальцами тут же сему дураку — нынешнему садовнику. (Хорошего садовника нанять у Миссии средств нет, а дрянные только вредные).

На работах в Семинарии новое огорчение: самый ясный расчет, что работы не будут кончены к концу каникул. Где же мне помещать учеников? И так целый день самое дрянное расположение духа! Впрочем, и день грозовой был, особенно вечером, во время всенощной, часто блистали молнии. Должно быть, состояние духа (особенно после бессонной ночи) немало зависит от содержания электричества в воздухе.

10/22 августа 1897. Воскресенье.

За Литургией диакон Игнатий Като рукоположен во иерея. Освещен агнец для запасных даров, которыми будут снабжены новопоставленные иереи; о. Роман Циба поучил их сегодня, как приготовлять запасные святые дары.

За Литургией был полковник Корнеев с супругой, — приятно сказать, — человек благочестивый: поставил свечи к иконам и подал заздравное поминовение; был потом у меня и рассказывал про Корею: случайно он оказался в Сеуле, когда Король попросил посланника нашего, Шпейера, укрыть его от японцев (съемки пред тем делал в Корее): прислан был для того десант с наших военных судов — сто тридцать человек с лейтенантом; Шпейер предложил Корнееву, как старшему, принять начальство над отрядом, и он начальствовал; «а бойкая Анна Эрастовна Шпейер заменяла интендантство, то есть заведывала прокормлением охраны», сострил Корнеев.

Были барон Розен и его супруга — простая и говорливая особа. Барон находит большое различие у японцев с тем, как он оставил их — пятнадцать лет назад, — «тогда они улыбались и были приветливы, теперь серьезны и равнодушны», говорит.

11/23 августа 1897. Понедельник.

Утром о. Павел Кагета снабжен был святым антиминсом, ящиком с священными сосудами, дароносицей, мирницей, тремя приборами облачений (великопраздничное, воскресное и походное — из легкой шелковой материи), иконами, крестиками, большим и малым (походным) напрестольными крестами, напрестольными Евангелием и прочим, и прочим, также дорожными — до дома и по Церквам, жалованьем (двадцать пять ен) за девятый месяц и с миром и благословением отпущен на свою паству, которую передаст ему о. Борис, пропутешествовав с ним по передаваемым ему Церквам. Нечего и говорить, что о. Павел снабжен был и приличными наставлениями. Особенно внушал я и настаивал, и вчера и сегодня, чтобы он совсем бросил пить «саке»; это единственная его слабость, от которой если воздержится, — будет, надо полагать, во всех отношениях хорошим священником. Обещался он крепко — и мне, и еще прежде о. Павлу Савабе, также своему другу–секретарю Нумабе — исправиться и сбросить от себя сей укор. Дай Бог ему исполнить это!