Суворов и Кутузов (сборник) - Леонтий Раковский

Сразу подуло каким-то другим ветром.

Кутузов не мог догадаться, в чем секрет внезапной перемены настроения визиря. Письмо, которое он дал Фонтону для передачи визирю, было очень осмотрительное и осторожное. В нем Кутузов сообщал лишь, что шлет в Шумлу Фонтона, исходя из настойчивого желания самого визиря.

– Андрей Яковлевич, что вы написали визирю, отправляя Фонтона? – спросил Италинского Кутузов.

– Я написал, что по повелению его императорского величества назначен для ведения мирных переговоров, – ответил Италинский.

Кутузову сразу все стало ясно.

Он не сказал ничего: не хотел огорчать старого дипломата.

Когда же Италинский ушел, Михаил Илларионович не мог успокоиться целый вечер. Он ходил по кабинету и изливался перед старым другом, полковником Резвым:

– Все испортила эта киевская кутья, эта колокольня Ивана Великого!

– И на старуху бывает проруха, Михаил Илларионович, – попытался оправдать Италинского Резвой.

– Понимаешь, Павел Андреевич, я ни разу не проговорился визирю, что бегаю за миром. Но когда визирь прочел в письме Италинского, что государь назначил его вести мирные переговоры, турку все стало ясно. Он понял, что я водил его за нос. И Ахмед сразу же начал жеманиться, как богатая невеста. Раньше он готов был на руках нести к нам своего уполномоченного, а теперь вишь как кобенится! Отправляет его через силу, словно еще вчера не набивался отправлять сам! Так хорошо было налажено, и вдруг, одним ударом, все полетело к черту! Всю жизнь дипломат, зубы на этом съел, дослужился до тайного советника, это по-нашему, по-военному, чин генерал-лейтенанта, и так не понимать! – возмущался Кутузов Италинским.

– И у нас случается: генерал, а командовать батальоном не может!

– А тот же надворный советник Фонтон! Если бы он в первую минуту, как визирь стал артачиться, попросил бы отослать его назад, то визирю пришлось бы менять тон. Но, к сожалению, надворный советник соответствует тайному. Два сапога – пара. Теперь надежда только на меч. Не хотят мириться добром – иначе заставим!

Через день приехал из Шумлы Фонтон с турецким уполномоченным Абдул-Гамид-эфенди и его свитой.

Уполномоченный оказался молодым рыжебородым человеком. Он сразу же заявил, что если русские будут настаивать на границе по Дунаю, а не по Днестру, то он не имеет права вести переговоры.

Дело принимало еще более плохой оборот.

Упрямый и недальновидный Александр I настаивал на границе только по Дунаю.

«Мир же заключать, довольствуясь иною границей, нежели Дунай, я не нахожу ни нужды, ни приличия», – еще в январе 1811 года писал он Каменскому. Этот рескрипт оставался в силе и для Кутузова.

Писать царю о том, что лучше пойти туркам на уступки, чем иметь их на своем левом фланге в предстоящей войне с Наполеоном, Кутузов не хотел. Он слишком хорошо знал упрямый нрав царя, который не признавал ничьих советов, особенно в делах военных.

Предшественники Кутузова пытались давать подобные советы, но безуспешно: Александр I не хотел и слышать об иной границе.

Приходилось выжидать: авось царь сам поймет несвоевременность своего упрямства в сравнительно мелком вопросе.

Италинский был растерян и сконфужен: он понял свой промах, но делать было нечего.

– Надо постараться удержать подольше в Бухаресте Абдул-Гамида, – раздумывал вслух у себя в кабинете Михаил Илларионович. – Но кто бы занялся этим рыжебородым? Кто сможет сделать так, чтобы турецкому уполномоченному не очень хотелось покидать Бухарест? Андрей Яковлевич в товарищи не годится: ему шестьдесят восемь, а Абдулу – тридцать восемь. Италинского интересуют древности – вазы, черепа, кости…

– Абдулу еще рано думать о костях, он ищет мясца, – пошутил Резвой.

– Да, вполне естественно. И потом мы не знаем, кем он был до того, как стал янычарским секретарем: лоточником или водовозом.

– Если бы это был не турок, а русский, тогда сразу можно было бы сказать, чем его задержать в Бухаресте: водкой, – съязвил присутствовавший при разговоре генерал. Ланжерон.

– А если был бы француз, то – женщиной, не так ли? – не остался в долгу Михаил Илларионович.

– Пусть молодой Фонтон узнает вкусы и привычки турка, – посоветовал Резвой.

Кутузов согласился с этим резонным предложением.

На следующий день Антон Фонтон доложил командующему свои наблюдения над турецким гостем:

– Абдул-Гамид любит поесть, покейфовать, не прочь выпить, и не видно, чтоб избегал женщин.

– Стало быть, как говорится, серединка на половинку? – заметил сидевший у командующего Резвой.

– Вот, Павел Андреевич, тебе и придется услаждать гостя, – сказал Кутузов. – Будешь, как они говорят, «разгонять облако скуки облаками дыма», потягивать молдаванское винцо и прочее…

– Михаил Илларионович, так я ведь не курю.

– Для пользы отечества придется.

– Вы не затягивайтесь, только пускайте дым, – посоветовал Фонтон.

– И пить я не могу…

– Самому пить как раз не надо, лишь бы гость не забывал!

– А к прочему я совсем… – смущенно махнул рукой Павел Андреевич.

– Прочее поручим Антону Антоновичу, – сказал командующий.

Шустрый Фонтон только улыбнулся, ничуть не возражая.

– Ни денежного, ни какого иного трактамента гостю не жалеть.

– А сколько положено ему пиастров в сутки? – поинтересовался Резвой.

– Двести пятьдесят. А ты делай вид, что ошибся, давай ему триста. Не обидится, не вернет!

Через несколько дней Михаил Илларионович справился у Резвого: как гость – не тяготится бездельем, не рвется ли домой?

– Нет, как будто ничего. Говорит, что ж, будем ждать: цветок алоэ ждет двадцать пять лет, чтоб улыбнуться солнцу!

– Ишь как красиво сказал! Они на это мастера!

– Гуляет, отдыхает. Вчера мой повар окрошку сделал. Понравилось. И графинчик перцовки выхлестал!

– Вот, вот, хорошо, так и держите этого ястреба!

Канцлер Румянцов, узнав о затруднениях в переговорах, предложил Михаилу Илларионовичу свой вариант: просить Молдавию по реку Серет, а взамен Валахии двадцать миллионов пиастров.

Кутузов понимал, что все дело не в турках, а в корысти тех чиновников, которые хозяйничают в дунайских княжествах, то есть в фанарских греках. Греки ежегодно делали всем сановникам Порты богатые подношения, а сами грабили Молдавию и Валахию как хотели. Они уже несколько веков грабят дунайские княжества и не хотят выпускать добычу из рук.

Фанариоты не очень дорожили Молдавией. Драгоманы Порты князья Мурузи всегда называли ее «бесполезною». О Молдавии, вероятно, можно было бы как-либо договориться, но дать взамен Валахии двадцать миллионов пиастров Порта никогда не согласится: турок скорее расстанется с землей, чем с готовыми деньгами.