Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наблюдая стремительное развитие революции в России, начиная с осени 1904 года В.Ю. Скалой, как считал П.Б. Струве, не играл активной роли «в новейшем политическом движении». Однако верным это мнение можно признать только отчасти. Действительно, Скалой не счел для себя возможным вступить в ряды крупнейших либеральных партий; его имя не звучало с трибуны первого российского парламента. В начале 1906 года он оставил пост редактора «Русских ведомостей» и покинул Москву, поселившись в своем имении Михайловское в Ярославской губернии.
Сторонник исключительно мирного обновления Родины путем последовательного осуществления демократических реформ в интересах большинства населения, Скалой, казалось, «с некоторым недоумением и скептицизмом взирал на взбаламученное море политических страстей и партийной борьбы и не находил себе в нем места», – писал Струве, подчеркивая вместе с тем, что «это недоумение и скептицизм имели свои глубокие основания, и в них чувствовалась больше здоровая критика умудренного опытом деятеля, чем старческая усталость и желание покоя».
С февраля 1906 года В.Ю. Скалой принимал деятельное участие в формировании «центристского течения» в русском либерализме начала XX века. Уже в середине марта 1906 года он возглавил московское отделение Партии демократических реформ (ПДР), инициаторами образования которой в Петербурге стали его давние единомышленники из круга «Вестника Европы» – К.К. Арсеньев и А.С. Посников. Ядро партии в Москве, наряду со Скалоном, составили представители разных сословий и родов занятий, неравнодушные к судьбе страны и имевшие собственное представление о ее развитии на путях прогресса. По сведениям «Голоса Москвы», московское отделение ПДР в сентябре 1907 года насчитывало около 100 человек.
В начале апреля 1906 года, в преддверии работы первого в истории России народного представительства, В.Ю. Скалой в письме к сыну Николаю, юристу, кандидату прав, делился тревожным предчувствием: «Хотелось бы думать, что Государственной думе удастся дать надлежащее направление аграрному вопросу и успокоить народное волнение; но предвидеть что-либо хотя бы с некоторой вероятностью – невозможно. Кадеты шумно празднуют свою победу, но как бы их ликования не оказались преждевременными: выборы еще не закончены, и перед нами огромный икс в лице крестьян, которым в Думе будет принадлежать большое влияние. К сожалению, о том, что думает „мужик“, мы ничего не знаем».
Можно только догадываться о тягостном впечатлении, произведенном на Скалона роспуском I Думы. Представляется, что во многом он разделял в ту пору переживания А.А. Лопухина, бывшего директора Департамента полиции, с которым его связывали доверительные отношения. «Настроение, конечно, отвратительное, ибо помимо всех ужасов, которые происходят у всех на глазах и которые правительство рассматривает как признаки „относительного спокойствия“ (по выражению Столыпина), все с тревогой видят наглядный рост революции и реакции за счет либерализма; явление тем более грозное, что оно усиливается не по дням, а по часам агитацией правительственных органов в пользу реакции, что естественно увеличивает революционное настроение, – делился Лопухин в письме к Скалону (и августа 1906 года) своими наблюдениями за текущими событиями. – Нельзя себе представить, какие огромные деньги расходуются правительством на эту агитацию. Газеты напуганы больше, чем когда-либо, и поступаются не только тоном, но и сообщениями, чтобы уцелеть при чрезвычайной охране, более страшной и придирчивой, чем старая цензура, в некоторых случаях… погромы несомненно подготовляются в разных местах вновь при участии властей, а войска безобразничают больше, чем когда-либо. Министерство обо всем этом слышать не хочет».
В конце января 1907 года, за месяц до начала работы II Думы, А.А. Лопухин сообщил Скалону о реакции петербургской общественности «на последний циркуляр о невмешательстве администрации в выборы» и «новую теорию „доверия монарха к Думе“»: «Я еще не видел ни одного человека, который поверил бы искренности этого циркуляра: все убеждены, что рядом с ним издан конфиденциальный циркуляр, которым первый отменяется. Вот до чего правительство изолгалось: ни одному слову его никто не поверит».
Несмотря на общую гнетущую атмосферу в стране, В.Ю. Скалой, на своем веку уже переживший не одну «реакцию», не падал духом. Еще в пору деятельности I Думы он приветствовал усилия депутатов из числа так называемых беспартийных прогрессистов по объединению своих сторонников. Он был близок к деятелям Партии мирного обновления, являясь на протяжении 1906 – начала 1907 года участником встреч и совещаний лидеров «мирнообновленцев» и ПДР. Лично знакомый с графом Петром Александровичем Гейденом, Скалой не раз виделся с ним «по партийным делам».
Внезапная смерть 19 апреля 1907 года, в один из приездов в Москву, оборвала дела и замыслы В.Ю. Скалона. Коллеги и друзья, характеризуя его как «крупную силу и славного человека», выражали убежденность в том, что Скалой как «практический земец, земский публицист, ученый исследователь русского земства никогда не будет забыт в истории нашего времени».
В.Ю. Скалой принадлежал к плеяде общественных деятелей, сформировавшихся в эпоху Великих реформ Александра II. До конца своих дней эти люди оставались хранителями идей прогресса на путях «мирного обновления» и общественной солидарности, защитниками идеи сильного государства, последовательно осуществляющего принцип социальной справедливости. Этим объясняется их «невписываемость» в жесткие рамки известных идейных направлений. «Западник, конституционалист, демократ» (Б.Б. Веселовский), «либерал-народник» (П.Б. Струве) – каждая из характеристик Скалона, данных ему сочувствующими современниками, содержит «зерно истины». Пожалуй, наиболее полная картина его своеобразного политического мировоззрения представлена в воспоминаниях А.Н. Максимова: «У него были нотки сочувствия славянофильству, и в то же время он был убежденным конституционалистом в самом подлинном смысле этого слова. Его можно было бы назвать до известной степени не только государственником, но и националистом, но его национализм свободно уживался с признанием чужого права, и потому он все время был горячим защитником неприкосновенности финляндской конституции от посягательств русской бюрократии, а в эпоху 1900–1905 годов одним из первых, и притом самым решительным образом, высказался в пользу автономии Польши. Он не был демократом в прямом смысле этого слова, но у него были самые подлинные и искренние симпатии к крестьянству, и последнему он уделял главную роль в будущем строительстве жизни России. Представитель в общем более умеренных оттенков политической мысли русского общества, он, однако, отнюдь не был в то же время и представителем буржуазного либерализма».
Подчеркивая многомерность и неоднозначность политического «направления» Скалона, Максимов считал необходимым заметить, что это своеобразие не имело ничего общего с «расплывчатостью или неустойчивостью» взглядов: «Человек, много читавший и много думавший, он хорошо проработал свою программу, и она действительно представляла у него нечто целостное, где
