Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

В конце концов все, разумеется, уладилось: греческие землекопы начали лениво махать лопатами и кирками, а среди населения города распространилась уверенность в том, что горластый профессор из Москвы ищет сокровища императора, потому что купил секретную карту.

Рабочих у Андрея было всего трое, они проявляли рвение лишь первые два часа, по холодку, но как только воздух прогревался, укладывали инструменты на землю и шли пить кофе, и ничто не могло заставить их вернуться раньше трех часов пополудни.

Андрей, впрочем, и не возражал против ухода рабочих. Он оставался один в тишине и мог не спеша рассмотреть углубившуюся траншею, проверить, не вылезает ли из ее серой стены наконечник стрелы или обломок сосуда, разобрать кучу породы — тяжелой, перемешанной с камнями, и выудить из нее все интересное — работы как раз хватало до обеда. Потом он спускался вниз, в небольшую кофейню. Там уже наладились какие-то знакомства, и Андрей с улыбкой отвечал на дежурные вопросы, нашел ли господин доктор свой клад? Попытки его объяснить даже наиболее интеллигентным офицерам, что его интересует не клад, а само знание, вызывали усмешки.

Порой к нему подсаживался тот или иной старожил и объяснял, что Андрей ищет клад неправильно, и даже находились люди, готовые за долю в находке нарисовать план, где нужно искать.

Нижний этаж башни был завален спекшейся смесью земли и камней — когда-то сверху рухнула кровля, потом перекрытие второго этажа, а через пролом в стене и набралось за столетия немало земли и пыли. И все это было сцементировано так, что впору взрывать. Так что землекопы вгрызались в завал медленно и за три недели прошли чуть больше аршина.

Находки также были не очень интересны, потому что истинный пол церкви находился на неизвестной глубине под завалом, пройти который еще предстояло. И все же по мере того, как продвигалась работа, все чаще встречались наконечники стрел и обломки оружия, даже каменные ядра от катапульт — следы осад и сражений у цитадели; на стене, очищенной от породы, проявился верх фрески, относившейся к первому этажу церкви, — там были видны летящие серафимы и облака.

Башня защищала от солнца и порывов яростного горячего ветра, скатывавшегося с гор. Особой осторожности работы пока не требовали — Андрей и не ждал находок, а греки, будучи христианами и в святом месте, копали осторожно.

В июне началось генеральное наступление на всех фронтах — отчаянная авантюра Временного правительства. Разумеется, готовилось оно и в Трапезунде, вернее, на позициях к югу и западу от него, видных в пролом башенной стены. Там, за холмом Митры, на месте святилища римского времени иногда вспыхивали белые облачка — шла артиллерийская дуэль с турецкими батареями.

В городе было оживление — все время приплывали подкрепления, но снабжение их было из рук вон плохим, и настроение солдат тоже оставляло желать лучшего.

Запоздалые газеты приносили из России тревожные слухи: в стране шла грызня — ссорились политики, все твердили, что необходимо немедленно вытащить Россию из пропасти, в которой она находилась, пора наконец прекратить говорильню, иначе найдутся антинародные силы, которые будут действовать именно от имени народа. Они придут к власти, и тогда будет плохо всем, в первую очередь самому народу, не говоря уже о состоятельных классах общества. Если мы не хотим анархии, необходимо взяться за дело.

Поручик Митин иногда приходил к Андрею в башню на раскопки. Андрей устраивал перекур и усаживался рядом с ним в проломе башни. Они глядели в сторону гор, на святилище Митры, где изредка поднимались белые ватные разрывы. Поручик желал, чтобы наступление провалилось, чтобы Россия заключила сепаратный мир с Германией, потому что, если этого не сделать, будет следующая вспышка революции, когда поднимутся все темные рабские массы России и сметут все, что посмеет встать на пути. Андрей не соглашался с новым приятелем, потому что полагал, что в России есть немало здоровых демократических сил, которые еще не сказали последнего слова.

— Вы не знаете русского народа! — горячился Андрей, которому в те моменты казалось, что он разделяет мысли и чаяния русского народа, — он вспоминал лица встретившихся ему на жизненном пути добрых солдат или мастеровых, вспомнил и Глашу, и Марию Павловну, потому что они тоже были представительницами русского народа. — Наш народ переболеет болезнью роста. Да, это нелегкая болезнь, но ростки справедливости, побеги демократии, живущие в русской крестьянской общине, — все это дает нам надежды…

К согласию спорщики не приходили, что, впрочем, не мешало им оставаться добрыми приятелями, будто бы оказавшимися случайно на водах или на морском курорте и соединенными взаимной симпатией, которая завершится на вокзале в день разъезда.

Ни одна душа не обращала на Андрея внимания. Никто не нападал на него в темных переулках, никто не старался проникнуть в его номер, никто не стрелял в него — жизнь сразу потускнела и стала такой же, как жизнь археолога в Вологодской губернии.

На третий или четвертый день после освобождения из подвала турецкого дома Андрей возвращался с раскопок крытым базаром. Во-первых, эта дорога была прохладнее, чем проход по улицам, во-вторых, Андрею всегда было интересно бродить полутемными проходами базара, мимо многочисленных лавочек и магазинов, где с перегородок свисали роскошные ковры, в полутьме лавочек поблескивали надраенные медные кувшины и чеканные блюда, где громоздились штуки ситца и шелка…

Прямо на базаре, на главной его улице, Андрей нос к носу столкнулся со своим мучителем, загадочным и могучим главой турецкого клана контрабандистов господином Гюндюзом. Сердце Андрея вздрогнуло. Это было слишком обыкновенно, словно господин Гюндюз не мог существовать в дневном Трапезунде, а был лишь порождением его знойных ночей.

Андрей не знал, должен ли он показывать, что знает этого страшного человека. И пока он размышлял, господин Гюндюз, проходя рядом, чуть улыбнулся и поклонился, как бы оставляя за Андреем право узнавать себя либо не узнавать.

Андрей поздоровался — но уже со спиной господина Гюндюза.

И тут же увидел, что за Османом идут два молодых человека. Один из них обернулся, и Андрей узнал своего мучителя Рефика. И узнавание было настолько неприятным, что рука Андрея непроизвольно поднялась к горлу, как бы прикрывая тонкий шрам. А турок лишь усмехнулся и исчез в толпе.

Не раз Андрей проходил мимо заведения госпожи Аспасии Теофилато, но только днем — вечером, когда оттуда доносилась музыка «Сиртаки» и пьяные голоса, Андрей показаться там не мог. А днем «Луксор» был пуст, тих, и когда Андрей как-то осмелился и, отодвинув звенящие струйки, шагнул внутрь зала, перед ним появился инвалид на деревянной ноге, державший в руке неизменную щетку.