Мир в XVIII веке - Сергей Яковлевич Карп

решительно нововведения в армии осуществлялись в 30-е годы, когда к прежним сторонникам военных реформ присоединился еще один «ренегат» — Александр Клод де Бонневаль (1675–1747). Выходец из французской аристократической фамилии, профессиональный военный, сражавшийся сначала в рядах французской армии, а затем австрийской, Бонневаль в 20-е годы вступил в конфликт с австрийскими властями и был уволен со службы. После этого он решил принять ислам и предложить свои услуги Ибрагим-паше, зная, что великий везир благосклонно относится к ренегатам и интересуется географическими картами и моделями «очень полезных машин». После восстания под руководством Патрона Халила в сентябре 1730 г., которое привело к свержению султана Ахмеда III и гибели его зятя Ибрагим-паши Невшехирли, Бонневаль (действовавший под именем Ахмед-паши) некоторое время находился при Ракоци, а в начале 1732 г. был вызван новым великим везиром Топал Осман-пашой в Стамбул. По приказу последнего он был назначен хумбараджибаьии («главным действительным бомбардирским командиром», как писал Вешняков) для реорганизации корпуса бомбардиров по европейскому образцу. Видимо, тогда же он представил план перестройки всей военной системы.

Наиболее полно деятельность Бонневаля развернулась в первой половине 30-х годов. По распоряжению великого везира Хекимоглу Али-паши ему были предоставлены плацы, бараки и мастерские на азиатском берегу Босфора. Здесь было решено открыть военно-инженерную школу (хендесхане): «Из албанцев и арнаутов магометан набрать три тысячи человек и обучать военному регулу под его Бонневалового дирекциею всякой бомбардирской должности, учредя им из ренегатов же французов, при нем находящихся». Свидетельство Вешнякова интересно и тем, что он отмечает участие в работе «хендесхане» и других европейцев. Русский дипломат назвал двух из них — графа Рамзея и Морне, об остальных же отозвался довольно пренебрежительно («они достойных к тому качеств, ни знания не имеют»).

После падения Хекимоглу Али-паши влияние Бонневаля сильно пошатнулось, а сам он из-за ссоры с очередным султанским фаворитом был временно сослан в Кастамону, но корпус хумбараджи продолжал существовать, а школа — работать. В феврале 1736 г. Вешняков сообщал об очередных учениях, проведенных у султанской загородной резиденции в Саадабаде. Действия солдат «салтану и всем зело понравились, того ради велено ему (Бонневалю) число удвоить и сим жалование регулярно платить». Начавшаяся война с Австрией и Россией 1736–1739 гг. не только сорвала планы расширения «Бонневалова завода», но и привела к гибели большей части обученных и хорошо себя показавших в ходе боев солдат. Последнее сообщение о судьбе корпуса относится к 1743 г., когда к власти опять пришел Хекимоглу Али-паша. В ходе его встречи с Бонневалем речь зашла о хумбараджи. Однако француз явно охладел к своему замыслу, поскольку его реализация не обеспечила ему достаточно высокого и устойчивого положения в османской столице. После смерти Бонневаля в 1747 г. под давлением янычар бомбардирские части были на довольно длительный срок упразднены, а школа закрыта. Изменившаяся внутренняя обстановка, связанная с временным усилением дворцовой клики, где особым влиянием пользовался глава «черных евнухов» султанского дворца (кызлар агасы) Хафиз Бешир-ага, также не благоприятствовала быстрому возрождению начинаний 20-30-х годов.

Тем не менее попытки реорганизации османской армии, вне зависимости от конечного результата, очень показательны как пример пробуждения интереса в среде столичной бюрократической элиты к достижениям христианского мира и готовности некоторых ее представителей использовать опыт европейцев. Особенно явственно данная тенденция проявилась в начинаниях периода Ляле деври (эпохи тюльпанов), которую большинство историков отождествляют с годами деятельности великого везира Ибрагим-паши Невшехирли (1718–1730). Действительно, он и некоторые близкие ему деятели Порты проявляли устойчивый интерес к военному опыту европейских держав, к их политической и культурной жизни. Именно в это время в среде столичной знати возникла мода на все европейское (алафранга). Впрочем, вряд ли можно определять хронологические рамки рассматриваемого явления датами правления султанов и великих везиров, ведь речь идет об идеях, получивших распространение, по крайней мере, в среде правящей верхушки империи. Показательно, что со свержением Ахмеда III, гибелью великого везира и некоторых людей из его окружения интерес столичной элиты к Европе не угас. Более того, попытки «европеизации» османского общества продолжались и при преемниках Ибрагима Невшехирли, причем в 30-е годы они осуществлялись более активно, чем в годы его везирата. Эти соображения позволяют определить время возникновения тенденции к заимствованию европейского опыта более широко — от Карловицких мирных договоров 1699 г., зафиксировавших начало отступления турок из Европы, до 1740 г., когда султан Махмуд I (1730–1754) своим декретом вынужден был провозгласить бессрочное действие льготных условий торговли («капитуляционных прав»), предоставленных Франции. Вскоре тот же принцип был распространен на торговлю с другими европейскими державами. Тем самым было фактически признано могущество Европы.

Переориентация внешней политики и возникновение Восточного вопроса

Активность «западников» и широта их интересов позволяют увидеть связь между модой «алафранга», нововведениями и изменениями во внешней политике Порты. Становление нового подхода к проблемам взаимоотношений Османской империи со странами Европы является еще одним выражением перемен, позволяющим связать в единую картину свидетельства подобного рода. Более того, само развитие событий на протяжении столетия дает основание говорить, что сановники Порты придавали большее значение новациям во внешней политике, чем в других сферах деятельности. Поэтому сдвиги в расстановке сил на международной арене были осмыслены раньше и полнее, чем существо процессов во внутренней жизни. Уже первым «западникам» было ясно, что немедленное перенесение европейских институтов на османскую почву чревато серьезными политическими осложнениями. Об этом говорит явная диспропорция между обилием проектов преобразований и малыми усилиями по их реализации. В подобных условиях единственной более или менее широкой областью их активности оставались международные отношения.

Российский дипломат А.М. Обрезков (1720–1787), опираясь на длительный опыт контактов с турецкими эркян-и девлет (государственными мужами), сформулировал основные положения, традиционно определявшие суть внешней политики Османской империи. На первое место он поставил положение о том, чтобы с «христианскими потентатами в союзы не вступать». Оно опиралось на общее убеждение, что основатели империи создали ее с помощью военной силы и религиозного рвения («имея в одной руке саблю, а в другой Алкоран»), а также на веру в «надмерное могущество империи их, и которая всякую державу покорить может без посторонней помощи». После Карловицкого мира части столичной бюрократической элиты стало ясно, что строить европейскую политику на подобных основах Порта вряд ли могла. Поэтому уже в первое десятилетие XVIII в. обозначилось их стремление к более обдуманным и осторожным действиям.

Между тем международная обстановка в Европе тех лет предоставляла немалые возможности для возобновления военных экспедиций. Так, после подписания Альтранштадтского мира (1706) между Карлом XII и саксонским курфюрстом Фридрихом Августом I, которого шведский король заставил отречься от польской короны и обещать покровительство лютеранам