Хозяин Колодцев (сборник) - Марина и Сергей Дяченко

А потом пришла спокойная, умиротворенная мысль: а почему нет. Возможно, это подарок Птицы, лучший из вариантов: безмятежная Полевка даже не поймет, что с ней происходит. Она лишена страха смерти; она умрет, не сознавая чудовищности происходящего — а ведь всякий из нас когда-нибудь умрет, но лишь Полевке все равно, когда именно и как это произойдет…

Он поразился, как такая мерзкая мысль могла прийти к нему в голову — и, несмотря на раскаяние, никак не мог от нее отрешиться. Мысль ворочалась на дне сознания, напоминая о себе, подначивая, подталкивая: все равно все умрут… Это было бы добрее, чем тянуть в лапы скруту насквозь порочную шлюху, которая, однако, весь этот ужас осознает…

Тогда, спасаясь, он стал думать об Илазе. О всем чистом и светлом, что было в его жизни, о ночи, проведенной на Алтаре… И тогда ему стало еще страшнее, потому что оказалось, что он не помнит Илазиного лица.

Он до крови кусал губы; он вдыхал затхлый воздух погреба, пытаясь мысленно насытить его запахом теплой хвои, леса, воды, ее духов, ее тонкого пота… Но пахло мышиным пометом, и не заходящее солнце стояло перед глазами — белая стена с нарисованными рожами, и едва стоило восстановить в памяти Илазины глаза, как сверху налезали, наслаивались мутные плошки слюнявого старика, и Игар впадал в отчаяние, сознавая, что не может больше вспомнить Илазу…

Потом он ненадолго задремал; проснувшись, не сразу овладел затекшим телом, и первой ужасной мыслью было, что кара свершилась и теперь он всего лишь рисунок на стене погреба. Второй мыслью была мысль об Илазе; он вспомнил наконец ее лицо — и поразился, потому что это было лицо чужого незнакомого человека. Он забывает ее? Колдовство?!

Ныло, жгло, болело раненое плечо. Похотливые хари со стен глядели на него с издевательским сочувствием.

Одинокая мачта вонзалась в небо, будто шпиль. Убранный парус вовсе не был красив — так, просто перетянутая веревками огромная простыня. Другое дело, когда он полон ветра, когда он распущен, как крыло белоснежной чайки…

Речная чайка пронеслась над самой ее головой. Маленькая, похожая на стрижа; Аальмар рассказывал, что на море чайки огромные, больше ворон, с длинными косыми крыльями…

Река здесь широка, как море. От берега и до берега лежит огромное пляшущее пространство, кое-где белеют паруса, и синим парусом выгибается небо. Лодка подпрыгивает на волнах — но ей, девочке, не страшно. Бывалые рыбаки, те, что провожали их на берегу, поглядывали с недоверием: не боится? Большая вода и свежий ветер, и довольно-таки резвая волна…

Она никого не станет посвящать в тайну своего бесстрашия. Тайна — вот она, напротив, на корме. Их двое посреди огромной речки, только двое, чайки не в счет… Только бы не зазнаться раньше времени. Потому что если такой человек, как Аальмар… Может быть, она заколдованная принцесса?!

Она расхохоталась, и он улыбнулся в ответ. Солнечная дорожка на воде дробилась и завораживала; ни солнце, ни река, ни выгнутое парусом небо не знают, что их повелитель сидит сейчас в утлой лодчонке наедине с обыкновенной… с недостойной такой милости девочкой. Ее правая рука скоро покроется пятнами, так часто приходится себя пощипывать: а не сон ли?

Как она, оказывается, стосковалась. Как устала от этих его долгих отлучек; ей холодно, когда он не смотрит на нее, не берет на руки, не укладывает вечером спать. И пусть Большая Фа не ворчит — девочка прекрасно знает, что давно уже не маленькая… Но с ним ей хочется быть малышкой. Пусть он ее защитит…

Какие у него необъятные плечи. Какие мускулистые руки; из-под белого, как чайка, воротника рубашки виднеется темная бронзовая шея. Босые ступни, наоборот, светлые и узкие; она украдкой поставила свою ногу в отпечаток его ноги, высыхающий на досках. И засмеялась снова.

— Гляди!

Он перегнулся за борт; она осторожно подошла и склонилась рядом.

Продолговатое днище отбрасывало темную тень, из нее вдруг стремительно выскользнул целый косяк темных рыбьих спин. То здесь, то там неожиданно мерцала серебряная вспышка — какая-то из рыбин поворачивалась к солнцу боком…

Высокая рябь мешала смотреть; девочка напряглась, наклоняясь все ниже и чувствуя, как рука Аальмара предусмотрительно берет ее за пояс. Вода просматривалась глубоко-глубоко, но дна не было видно; на мгновение она похолодела, осознавая, что, по сути, висит с Аальмаром среди зыбкого пространства, что земля, покрытая ракушками и водорослями, лежит далеко внизу…

Не глядя, она поймала его руку. Ледяной страх почти сразу сменился опасливым восторгом; заглядывая в бездну, она с сожалением подумала о том, что мир велик, а она все еще видела так мало…

Аальмар улыбался.

— …Лечили тебя хорошо.

На рассвете колдун вытащил Игара из погреба, а сейчас был, кажется, полдень. Колдун оказался первым после Отца-Дознавателя человеком, которому Игар выложил свою историю — не удержался, смалодушничал. Болтал непрерывно несколько долгих часов — так, что в горле саднит… А «лечили хорошо» — это о косой старухе, жившей на окраине поселка Утка, которая с виду была ведьма ведьмой…

Теплый деревянный шар, которым цепкие загорелые руки выкатывали его плечо, порою причинял боль. Игар терпел, глядя на лоскуток синего неба за узким высоким окном.

— Двадцать дней у тебя, — негромко проронил колдун.

Игар слабо дернулся:

— Что?

— Двадцать дней… Звезда Хота опускается за неделю до «Осени-середки», знаешь, такой день, когда девчонки сверлят мост посередине… Поверье такое — просверлишь мост на самой середке, посмотришь в дырочку — суженый увидится… В «Осень-середку», в полночь… Смотрители этих самых мостов с кнутом стоят и дежурят — им тоже неохота, чтобы добро дырявили…

Колдун говорил тихо, неторопливо, нарочито не придавая значения словам — все равно, мол, что я сейчас говорю, а ты слушай мой ровный сорванный голос и думай о главном из сказанного вначале…

Игар думал. Колдуновы слова были не про девчонок и не про мосты.

— Значит… вы не можете?..

— Маги не так могучи, как о том болтают, — сухо отозвался колдун. — А существо, подобное скруту… стоит дорого.

Некоторое время Игар размышлял, прикрыв глаза.

— Мне нечем платить, — сказал он наконец. — Но я стою двести шестьдесят монет, — он горько усмехнулся. — Правда, продать вы меня можете и так… Хоть сегодня…

Теперь размышлял колдун; движение деревянного шара замедлилось.

— Ты меня не понял, — проговорил он после паузы. — Собственно… мне не так нужны эти деньги. Я сам доплатил бы, если бы кто-нибудь приволок мне скрута… мертвого или умирающего. Живой и здоровый скрут… Ты не представляешь, что это такое.