Мечта - Рэндалл Биллс

– Это еще не делает его усилия значимыми.

– Не делает, согласна. Но он доказал, что эта его штука может работать.

– И что?

– Ну давай же, Андрей, пошевели мозгами. Отвлекись от накатанной колеи. Разве это не то, что ты проповедуешь на каждом углу?

Теперь он взглянул в глаза Саре, в самом деле раздраженный тем, что ему никак не удавалось достучаться до нее.

– Нет, это любимая песенка Николая. «Освободите ваши мысли от накатанных стереоти пов». – Он покачал головой, – Не то, чтобы это было плохо само по себе. Но что делает это плохим, что может сделать это еще хуже – так это представление о том, что если мы покинем накатанную колею, то мы можем делать, что только нам в голову взбредет. – Перед его внут ренним оком предстал дымчатый ягуар, атакующий жертву, он даже, казалось, услышал его торжествующее рычание в ночи. Хочешь быть похожим на него, Никки?

– И только потому лишь, что хороший разведчик, Сайрус Как-его-там-зовут, продемонстри ровал, что при благоприятных условиях даже небоец в состоянии завалить мех, мы теперь все должны стать убийцами? Пожирателями младенцев? Скотоложцами? Кем?

Несмотря на кипящее в нем раздражение, её слова и утешительная улыбка немедленно смирили его.

– Сайрус Элам. -Что?

– Разведчик. Его зовут Сайрус Элам. И я бы не рискнул назвать его небойцом. После той школы, что он прошел, он стал почти таким же отличным стрелком, как я.

– И это должно быть прямо такой уж похвалой?

– Ха, уж конечно же, – теперь он мог окончательно похоронить свою злость и вернуться к почти товарищескому подтруниванию, – Совершенно случайно я являюсь одним из лучших снайперов во всей новой армии Николая, – он выпрямился, словно подчеркивая сказанное.

– Это так, – кивнула она и лицо её осветила широкая улыбка, – И если Сайрус в самом деле почти достиг твоих показателей, то он и в самом деле хорош. Но он все же не более, чем раз ведчик и то, что он продемонстрировал подобный талант, должно что-нибудь да значить.

– Ты же не полагаешь всерьез, что он может таким образом выдержать испытания? Он про валился. Он не вырубил мех. По крайней мере, нанадолго, – несмотря на разговор с Уинд- хэмом, его собственный провал в испытании с Николаем его все еще мучал.

– Это решать Николаю, но его решение предсказать невозможно. Но согласись, это было весьма впечатляющее представление того, что можно сделать из пары трубок и минометного снаряда. И это только последнее и самое яркое его представление, этот тест. Кроме того – лю бой мех при падении получает повреждения. И если кто-нибудь имеет возможность завалить мех – он должен её использовать. Может быть, специально обученная пехота? Это может ока заться очень полезным. Достаточно удержать упавший мех на земле.

– Я в этом сомневаюсь. На самом деле, ракетный обстрел должен был стереть его в порошок. Он выжил совершенно случайно. И его прибор действует только на коротких расстояниях.

Она пожала плечами.

– Ну, так он не будет действовать. Не будет никакого практического применения. Останется впечатляющим трюком. Но не забудь о его мужестве. Для Николая оно важнее всего.

Я знаю.

– И ты все еще не объяснил мне, как это все нас превращает в убийц.

У него вырвался глубокий вздох. Просто удивительно, как часто они возвращаются к этому разговору. С другой стороны, Сара хотя бы готова говорить со мной об этом. Дана от меня попросту отмахивается.

Он отшатнулся от этих мыслей, словно мотылек, отчаянно пытающийся противостоять желанию лететь на огонь, горящий в темноте.

– Мы не превратимся за одну ночь в чудовищ. Но ценности нашего общества развивались на протяжении многих поколений. Они помогают сохранить это общество и не дают ему утонуть в хаосе и разрушении.

– Мы ведем войны, – прервала она и присела рядом с ним на капот открытого военного хо- вера. – Войны, которые, скорее всего, обезлюдили уже Внутреннюю Сферу. Ужасные войны Пентагона.

– Конечно же. И мы, полагаю, будем воевать всегда. Но войны – это одно, а геноцид, резня, убийства – совсем другое. Нравится мне это или нет, – нравится нам всем это или нет – вой на является одним из признанных человечеством способов существования. Геноцид, резня, убийства – не являются.

– И?

– И? – он почесал в затылке в поисках верных слов, встал и зашагал туда-сюда перед маши ной. – Если разрушить общество до основания, общество, развивавшееся тысячи лет, а потом попытаться построить новое общество буквально за ночь… можно потерять то, что делает че ловека… человечным.

– И что же делает человека человечным? – отпарировала она.

Он почувствовал, как она при этих словах усмехнулась – ему совершенно не нужно было поворачиваться к ней, чтобы в этом убедиться.

– Я говорю не об эзотерике. Я не разглагольствую тут о корнях человечества или о духовнос ти. Если ты хочешь выслушать лекцию на эту тему – иди и спроси Уиндхэма. И я не говорю об отдельных людях, а о целом. Николай занимается систематическим демонтажом всей нашей культуры. Понимает он это сам или нет.

– Как он может не осознавать этого после всех изменений, произошедших после нашего прибытия сюда?

– Да, но понимают ли все остальные, какие прочные, сокровеннейшие связи при этом унич тожаются? Я говорю не только об армии, хотя и то, что творится здесь, само по себе достаточно масштабно. Но он уничтожает семью!

Она снова пожала плечами. Похоже, это был её любимый жест на сегодня.

– Ах ты ж Боже ж ты мой. Он просто посылает детей в другие семьи. В приемные. В обуча ющие. Больше ничего. Это же все – старые, известные традиции.

– Нет, это нечто большее. Гораздо большее. – по его мыслям опять заскакал дымчатый ягуар и он вдруг вспомнил о своем разговоре с Сарой насчет кадетов, становящихся все моложе и моложе. – Я говорю тебе: он на пороге уничтожения семьи.

Даже теперь, в разговоре с Сарой, у него не получалось выразить словами беспокойство о том, как далеко Николай может забраться со своими попытками генетических манипуляций.

– Ну, так он её уничтожит. Мы станем только сильнее.

– Откуда мы можем это знать? Он систематически расчленяет общество, чтобы потом его выстроить заново. Он. Один-единственный человек. Откуда ты знаешь, что мы это переживем? Откуда ты можешь знать, что эта новая, полностью ориентированная на армию жизнь, которую он придумал, не ведет к порабощению гражданских? К геноциду и массовому подавлению?

– Да что ты несешь-то? – она озабоченно нахмурилась. – Он же говорит исключительно о долге.

– Да Господи! Сара, проснись! Ты должна уметь читать между строк, чтобы понять, что творится на самом деле. Долг – да, все правильно. Долг. Но его долг. Долг с железным кулаком. Долг «улучшить» жизнь всех гражданских – хотят они этого или нет.

Впервые за все то время, что он вел с ней эти разговоры, он увидел замешательство на её лице. Её явная преданность Мечте Николая – преданность, за которую она заплатила кровью, убивая на Эдеме своих же товарищей – схлестнулась теперь с аргументами Андрея и её собственным разумом.

– Я не знаю, могу ли с тобой согласиться, Андрей. Но это неважно, могу я или нет. Мы долж ны избрать какое-то из направлений. Разве нет? Если мы не последуем за Николаем – какой путь мы изберем тогда? Ты сердишься, Андрей. Ты сердишься на то, что делает Николай – но какую ты можешь предложить альтернативу?

Она выпятила подбородок, бросая ему невидимую перчатку. Это была попытка вернуть её внутреннее равновесие, её идентичность.

Андрей смешался и остановился. Он чувствовал себя опустошенным. Он пытался ответить на её взгляд, но знал, что не может исполнить её требование.

Это как раз то, что рвет меня на части, Сара. У меня нет никакой альтернативы…

15

Катюша-сити, Новая Терра

Страна Мечты

Скопление Керенского

11 июня 2807 года

– Время настало.

Прошлое – мельничный жернов из боли и воспоминаний, которые мы не позволяем себе забыть. Воспоминания, которые пригибают нас к земле грузом нашей скорби и страданий, грузом прошлых ошибок и неудач.

Потери прошлого.

Мы, все мы – потеряли столько всего, что было важно для нас. Оставившего в наших душах неизгладимые следы. Сделавшего нас тем, чем мы есть, чем мы сможем стать благодаря вашей самоотверженной любви и готовности к самопожертвованию.

Но должны ли мы в самом деле цепляться за эти потери? Будет ли это подходящим выражением скорби по отношению к тем, кого мы вынуждены были оставить позади?

Или будет лучше, если мы посвятим себя будущему – теперь, когда свет солнца прогнал полную ужасов ночную тьму? Не лучше ли поднять лицо к небу и впитать в себя тепло этой надежды? Разве не надежда привела нас так далеко от дома?