Ворона на мосту - Макс Фрай

На протяжении почти двух лет я хотел только одного: спать. Спать и не видеть при этом снов, ни единого грешного сна, никогда, ни о чем. На исходе второго года мытарств я начал думать, что смерть — тоже вполне достойный выход из положения, при условии, что она будет похожа на сон без сновидений, а не на давешний кошмар — о, если бы только знать наверняка! Но сведения о посмертном существовании, которые я когда-то черпал из книг и с негодованием отметал как полную чушь, были столь туманны и противоречивы, что опорой мне служить никак не могли. А что касается живых людей, им я не доверял и в менее важных вопросах. Да и откуда бы знать о смерти тому, кто сам пока жив?

Только это — я имею в виду отсутствие каких бы то ни было гарантий — меня и останавливало. Но строго говоря, моя персональная битва со смертью, ради которой я когда-то все и затеял, уже была проиграна с разгромным счетом. Теперь я сам хотел сдаться ей на милость, другое дело, что не на любых условиях — пока.

Хуже всего, пожалуй, вот что. В безнадежной борьбе с бессонницей я сам не заметил, как растерял все свои сокровища — те немногие достижения, которые действительно имели смысл. То есть краденое могущество все еще было при мне, по крайней мере какая-то его часть. Я имею в виду, что по-прежнему был чрезвычайно опасен для окружающих и сравнительно неплохо защищен от нападения. Но ярость моя больше не была веселой. Угрюмая злоба затравленного зверя — вот что теперь давало мне силы держаться на плаву. О неизъяснимом телесном блаженстве, которое может доставлять всякое действие, я и вовсе забыл. Это теперь я хоть немного помню, сколь замечательно все начиналось, а тогда — как отрезало. Жизнь казалась мне принудительным трудом, необходимым лишь для того, чтобы избежать еще худшей участи. Даже дыхание стало для меня тягостной обязанностью, о прочем уже и не говорю.

Дни мои, таким образом, был сочтены, а грядущий конец обещал стать бесславным и совершенно бессмысленным. Вопрос был лишь в том, как скоро наступит день, когда мне окончательно станет все равно.

Но вышло иначе.

Подозреваю, что ни одному из присутствующих никогда не доводилось испытать на собственной шкуре, что такое Ритуал Призыва. Поэтому объяснить, что происходит с человеком, которого призвал настоящий мастер, будет нелегко. Дело в том, что на первый взгляд с ним вообще ничего особенного не происходит. Просто человек вдруг бросает все свои дела и бегом устремляется туда, где его ждет заклинатель. Причем он уверен, что делает это совершенно добровольно, обычно даже причину своего поведения может более-менее внятно сформулировать: кому-то показалось, что друг зов прислал, другой внезапно «вспомнил», что у него там назначено свидание, третий просто на доброе предчувствие сошлется. Сколько ни объясняй такому, что он повинуется не собственной прихоти, а чужой воле, — не поверит. В этом, собственно, вся суть. Если хочешь без труда и лишнего шума поймать могущественного, но не слишком опытного колдуна, лучше Ритуала Призыва ничего не придумаешь. Заподозрив неладное, такой может дать серьезный отпор, но от собственного искреннего желания срочно отправиться на центральную площадь или, напротив, на дальний пустырь защищаться не станет.

Остается добавить, что я о Ритуале Призыва до того дня понятия не имел. Неудивительно: во всем Соединенном Королевстве можно было насчитать максимум полдюжины колдунов, способных совершить этот древний ритуал, и еще полсотни стариков, которые хотя бы краем уха слышали о таком искусстве. Это касается большинства боевых искусств, доставшихся нам от исконных обитателей Хонхоны, которые бережно относились к Сердцу Мира, то есть на пушечный выстрел к нему не приближались, а для колдовства вполне обходились собственным могуществом, помноженным на глубокое знание человеческой природы и выдающееся хитроумие.

Поэтому, когда мне вдруг пришла охота прогуляться до Зеленого кладбища Петтов, что на Левом берегу Хурона, я немедленно туда отправился, ни на миг не усомнившись, мое ли это решение. Летел над городом, приближаясь к цели, переполнялся радостными предчувствиями — уже очень давно я не испытывал ничего подобного. Чтобы никого не вводить в заблуждение, я вынужден, забегая вперед, пояснить, что это были отнюдь не настоящие предчувствия грядущих добрых перемен, которые в моем случае действительно произошли, а просто один из побочных эффектов Ритуала Призыва, милосердный и одновременно издевательский, если учесть, что к этому ритуалу обычно прибегают, когда хотят без особых хлопот кого-нибудь убить. Возможность умереть счастливым дураком — сомнительный дар, но многим, я знаю, кажется, будто это далеко не худший исход.

Я был столь ослеплен своими так называемыми предчувствиями, что, приземлившись у дальней ограды кладбища, далеко не сразу понял, что я здесь не один. А когда понял, предпринимать что-либо было уже поздно. Я не то что колдовать — пошевелиться не мог.

Это было… я даже слова подобрать не могу, ну вот разве что «ошеломительно» более-менее подходит, но и это определение обычно описывает куда менее сокрушительный эффект. Ничего подобного со мной никто никогда прежде не проделывал. Даже воспоминание о том, как Великий Магистр ордена Дырявой Чаши превратил меня при первом знакомстве в драную тряпку, не могло сравниться с этим унижением. В конце концов, в ту пору я был мал, беспомощен и занимал самое низкое положение в орденской иерархии; к тому же я не раз имел возможность убедиться, что с другими дерзкими послушниками проделывали порой куда худшие вещи.

Лишиться возможности действовать было ужасно, но еще большим злом для меня оказалось не знать, что происходит, — как вообще такое может быть, что мое могущество больше не имеет значения? — и при этом прекрасно понимать, что мне сейчас, вероятно, предстоит умереть, так и не разобравшись в причинах внезапно постигшей меня слабости. Желание разобраться было даже сильнее желания выжить — вот что поразительно. В тот миг, который я искренне полагал последним, я вновь стал любопытным, жадным до знаний, совсем как в детстве. Оказалось, что именно это и есть самое главное, а без всего остального вполне можно было бы обойтись. Запоздалое открытие не только удивило меня, но и опечалило несказанно. Теперь я думаю, что это был первый признак выздоровления, первое за многие годы воспоминание о своей подлинной природе и призвании — что ж, лучше поздно, чем никогда.

Впрочем, никто меня так и не убил. Я вот уже несколько минут столбом стоял у ограды, сердце мое вопило от бессильной ярости, неподвижное тело терзала боль — сила рвалась наружу, требовала действий, думаю, еще немного, и она бы действительно разорвала меня в клочья. До сих пор я оставался цел, поскольку был послушным инструментом, повиновался всякому внутреннему импульсу и только теперь понял, что все эти годы действовал вовсе не по доброй воле, а подчиняясь необходимости. Помню, я подумал, что взорваться от собственного могущества — далеко не худший конец, мертвым магистрам при таком исходе, пожалуй, ничего не достанется, а мне того и надо. Потом вспомнил, как испытал похожие ощущения, когда пил воду из дырявого аквариума; я еще сказал себе тогда, что тот, кто умирает от переизбытка силы, становится бессмертным — чтож, хорошо, если так!