Наши за границей - Николай Лейкин

Французъ очень любезно сталъ объяснять дорогу, сопровождая свои объясненія жестами. Оказалось, что супруги не въ ту сторону шли, и пришлось обернуться назадъ. Вышли на перекрестокъ улицъ и опять остановились.

— Кажется, что перчаточникъ сказалъ, что направо, — пробормотала Глафира Семеновна.

— Богъ его вѣдаетъ. Я ничего не понялъ. Стрекоталъ, какъ сорока, — отвѣчалъ мужъ. — Спроси.

На углу была посудная лавка. Въ окнахъ виднѣлись стеклянные стаканы, рюмки. На стулѣ около лавки сидѣла старуха въ красномъ шерстяномъ чепцѣ и вязала чулокъ. Опять разспросы. Старуха показала налѣво и прибавила:

— C'est bien loin d'ici, madame. Il faut prendre l'omnibus [8]…

Взяли налѣво, прошли улицу и очутились опять на перекресткѣ другой улицы. Эта улица была уже многолюдная; сновало множество народа, ѣхали экипажи, ломовыя телѣги, запряженныя парой, тащились громадные омнибусы, переполненные пестрой публикой, хлопали, какъ хлопушки, бичи кучеровъ. Магазины уже блистали большими зеркальными стеклами.

— Rue La Fayette… — прочла надпись на углу Глафира Семеновна и прибавила:- Эта улица зовется Рю Лафаетъ. Я помню, что я что-то читала въ одномъ романѣ про Рю Лафаетъ. Эта улица мнѣ знакома. Однако, надо-же взять извозчика. Вонъ порожній извозчикъ въ бѣлой шляпѣ и красномъ жилетѣ ѣдетъ. Николай Иванычъ, крикни его! Мнѣ неловко кричать. Я дама.

— Извозчикъ! — закричалъ Николай Ивановичъ.

— Да что-жъ ты по-русски-то. Надо по-французски.

— Тьфу ты пропасть! Совсѣмъ забылъ, что здѣсь по-русски не понимаютъ. Какъ извозчикъ-то по-французски?

— Коше.

— Да такъ-ли? Кажется, это ругательное слово? Кажется, коше — свинья.

— Свинья — кошонъ, а извозчикъ — коше.

— Вотъ языкъ-то… Коше — извозчикъ, кошонъ — свинья!.. Долго-ли тутъ перепутаться!

— Да кричи-же, Николай Иванычъ!

— Эй, коше! Мусье коше!

— Ну, вотъ, пока ты собирался, его уже взяли. Вонъ какой-то мужчина садится въ коляску. Такъ здѣсь нельзя… И что это у тебя за разсужденія! Еще ѣдетъ, еще ѣдетъ извозчикъ. Кричи.

— Коше! — крикнулъ опять Николай Ивановичъ и махнулъ ему зонтикомъ, но извозчикъ самъ махнулъ ему бичемъ и отвернулся. — Не ѣдетъ. Должно быть, занятъ.

Опять перекрестокъ.

— Рю Лафитъ… — прочитала Глафира Семеновна и прибавила:- Рю, Лафитъ мнѣ по роману знакома. Рю Лафитъ я отлично помню. Батюшки! Да вѣдь въ Рю Лафитъ Анжелика приходила на свиданіе къ Гастону и здѣсь Гастонъ ранилъ Жерома кинжаломъ, — воскликнула она.

— Какая Анжелика? Какой такой Гастонъ? — спросилъ Николай Ивановичъ.

— Ты не знаешь… Это въ романѣ… Но я-то очень хорошо помню. Такъ, такъ… Еще угольщикъ Жакъ Видаль устроилъ ему послѣ этого засаду на лѣстницѣ. Ну, вотъ извозчикъ! Кричи! Кричи!

— Коше! Коше!..

Извозчикъ, котораго кричали, отрицательно покачалъ головой и поѣхалъ далѣе.

— Что за чортъ! Не везутъ! Вѣдь эдакъ, пожалуй, пѣхтурой придется идти, — сказалъ Николай Ивановичъ.

— Пѣшкомъ невозможно. Давеча француженка сказала, что выставка очень далеко, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Вотъ еще извозчикъ на углу стоитъ. Коше! — обратилась она къ нему сама. — Алекспозиціонъ?

Извозчикъ сдѣлалъ пригласительный жестъ, указывая на коляску.

— Не садись такъ, не садись безъ ряды… — остановилъ Николай Ивановичъ жену, влѣзавшую уже было въ экипажъ. — Надо поторговаться. А то опять чортъ знаетъ, сколько сдерутъ. Коше! Комбіенъ алекспозиціонъ? — спросилъ онъ.

Извозчикъ улыбнулся, полѣзъ въ жилетный карманъ, вынулъ оттуда печатный листъ и протянулъ его Николаю Ивановичу, прибавивъ, кивая на экипажъ:

— Prenez place seulement.

— Что ты мнѣ бумагу-то суешь! Ты мнѣ скажи: комбьенъ алекспозиціонъ?

— Vous verrez là, monsieur, c'est écrit.

— Глаша! Что онъ говоритъ?

— Онъ говоритъ, что на листѣ написано, сколько стоитъ до выставки. Садись-же… Должно быть, и листкѣ такса.

— Не желаю я такъ садиться. Отчего-жъ, когда извозчикъ везъ насъ въ гостинницу, то не совалъ никакой таксы? Алекспозиціонъ — онъ франкъ. Четвертакъ…

— Oh, non, monsieur, — отрицательно покачалъ головой извозчикъ и отвернулся.

— Да садись-же, Николай Иванычъ, а то безъ извозчика останемся, — протестовала Глафира Семеновна и вскочила въ экипажъ.

— Глаша! Нельзя-же не торговавшись. Сдерутъ.

— Садись, садись.

Николай Ивановичъ, все еще ворча, помѣстился тоже въ экипажѣ. Извозчикъ не ѣхалъ. Онъ обернулся къ нимъ и сказалъ:

— Un franc et cinquante centimes et encore pour boire…

— Алле, алле… — махнула ему Глафира Семеновна. — Франкъ и пятьдесятъ сантимовъ проситъ и чтобъ ему на чай дать, — объяснила она мужу. — Алле, алле, коше… Алекспозиціонъ.

— Quelle porte, madame [9]? — спрашивалъ извозчикъ, все еще не трогаясь.

— Вотъ ужъ теперь рѣшительно ничего не понимаю. Алле, алле! Алекспозиціонъ. Пуръ буаръ — вуй… Алле.

Извозчикъ улыбнулся, слегка тронулъ лошадь бичомъ и экипажъ поплелся.

XXVII

Черезъ пять минутъ извозчикъ обернулся къ сидѣвшимъ въ экипажѣ супругамъ и сказалъ:

— Vous êtes etrangers, monsieur? N'est ce pas [10]?

— Глаша! Что онъ говоритъ? — отнесся къ супругѣ Николай Ивановичъ.

— Да кто-жъ его знаетъ! Не понимаю.

— Да вѣдь это-же уличныя слова, а про уличныя слова ты хвасталась, что знаешь отлично.

— Уличныхъ словъ много. Да наконецъ, можетъ быть, это и не уличныя.

— Etes-vous Russe, monsieur, Anglais, Espagnol.

— Рюссъ, рюссъ, — отвѣчала Глафира Семеновна и перевела мужу:- Спрашиваетъ, русскіе мы или англичане.

— Рюссъ, братъ, рюссъ, — прибавилъ Николай Ивановичъ. — Да погоняй хорошенько. Что, братъ, словно по клювку ѣдешь. Погоняй. На тэ или, какъ тамъ у васъ, на кофе получить. Мы, рюссъ, любимъ только поторговаться, а когда насъ разуважатъ, за за деньгами не постоимъ.

— Ну, съ какой стати ты все это бормочешь? Вѣдь онъ все равно по-русски ничего не понимаетъ, — сказала Глафира Семеновна.

— А ты переведи.

— Алле… Алле витъ. Ву дононъ пуръ буаръ. Бьенъ дононъ.

— Oh, à présent je sais… je connais les Russes. Si vous êtes les Russes, vous donnez bien pour boire, — отвѣчалъ извозчикъ. — Alors il faut vous montrer quelque chose de remarquable. Voilа… c'est. l'Opéra [11],- указалъ онъ бичомъ на громадное зданіе театра.

— Ахъ, вотъ Опера-то! Николай Иванычъ, это, Опера. Смотри, какой любезный извозчикъ… Мимо чего мы ѣдемъ, разсказываетъ, — толкнула мужа Глафира Семеновна и прибавила: — Такъ вотъ она, Опера-то. Здѣсь, должно быть, недалеко и Кафе Ришъ, въ которомъ графъ Клермонъ познакомился съ Клементиной. Она была танцовщица изъ Оперы.

— Какой графъ? Какая Клементина? — удивленно спросилъ Николай Ивановичъ жену.

— Ты не знаешь. Это я изъ романа… Эта Клементина впослѣдствіи въ конецъ разорила графа, такъ что у него остался только золотой медальонъ его матери, и этотъ медальонъ…

— Что за вздоръ ты городишь!

— Это я про себя. Не слушай… Да… Какъ пріятно видѣть тѣ мѣста, которыя знаешь по книгамъ.

Извозчикъ, очевидно, уже ѣхалъ не прямо на выставку, а колесилъ по улицамъ, и все разсказывалъ, указывая бичомъ:

— Notre-Dame… Palais de Justice…

— И Нотръ-Дамъ знаю… — подхватывала Глафира Семеновна. — Про Нотръ-Дамъ я много читала. Смотри, Николай Иванычъ.

— Да что тутъ смотрѣть! Намъ-бы скорѣй на выставку… — отвѣчалъ тотъ.

Извозчикъ выѣхалъ на бульвары.

— Итальянскій бульваръ… — разсказывалъ онъ по-французски.

— Ахъ, вотъ онъ, Итальянскій-то бульваръ! — восклицала Глафира Семеновна. — Этотъ бульваръ почти въ каждомъ романѣ встрѣчаешь. Смотри, Коля, сколько здѣсь народу! Всѣ сидятъ за столиками за улицѣ, пьютъ, ѣдятъ и газеты читаютъ… Какъ-же это полиція-то позволяетъ? Прямо на улицѣ пьютъ. Батюшки! Да и извозчики газеты читаютъ. Сидятъ на козлахъ и читаютъ. Стало быть, все образованные люди. Николай Иванычъ, какъ ты думаешь?

— Да ужъ само собой, не нашимъ рязанскимъ олухамъ чета! А только, Глаша, ты вотъ что… не зови меня теперь Николаемъ Иванычемъ, а просто мусье Николя… Парижъ… ничего не подѣлаешь. Въѣхали въ такой знаменитый французскій городъ, такъ надо и самимъ французиться. Съ волками жить — по-волчьи выть. Все по-французски. Я даже думаю потомъ въ какомъ-нибудь ресторанѣ на французскій манеръ лягушку съѣсть.

— Тьфу! Тьфу! Да я тогда съ тобой и за столъ не сяду.

— Ау, братъ! Назвался груздемъ, такъ полѣзай въ кузовъ. Ужъ французиться, такъ французиться. Какъ лягушка-то по-французски?

— Ни за что не скажу.

— Да не знаешь, оттого и не скажешь.

— Нѣтъ, знаю, даже чудесно знаю, а не скажу.

— Ну, все равно, я самъ въ словарѣ посмотрю. Ты думаешь, что мнѣ пріятна будетъ эта лягушка? А я нарочно… Пускай претитъ, но я понатужусь и все-таки хоть лапку да съѣмъ, чтобы сказать, что ѣлъ лягушку.

— Пожалуйста, объ этомъ не разговаривай. Такъ вотъ они какіе бульвары-то! А я ихъ совсѣмъ не такими воображала. Бульваръ де-Капюсинъ. Вотъ на этомъ бульварѣ Гильомъ Безюше, переодѣтый блузникомъ, въ наклеенной бородѣ, скрывался, пилъ съ полицейскимъ коммисаромъ абсентъ, а тотъ никакъ не могъ его узнать.