Приключения 1976 - Николай Наумов

— Господа, господа, — вмешалась мадам Ланжу. — У вас имеется блестящая возможность разрешить спор. Сдавайте, ваше превосходительство, — она передала колоду Андрею.

— Вы мне льстите! — возразил Андрей с улыбкой. А закончил серьезно и даже несколько грустно: — Я всего лишь скромный наследник его превосходительства.

Они действительно выиграли.

Герр Хюгель тут же вручил Аскар-Ниязу чек.

— Вам повезло, как всем новичкам, — сказал герр Хюгель, все так же участливо глядя Андрею в глаза. — Но берегитесь! — он шутливо погрозил пальцем и сдержанно пожал Андрею руку. — Счастлив был, господин Долматов! Надеюсь, наше знакомство продолжится. Загляните как-нибудь ко мне. Рад буду показать мою скромную коллекцию.

— Непременно, — пообещал Андрей.

— Теперь нам остается одно — выпить за здоровье немца, — сказал Аскар-Нияз, когда они поднялись к себе наверх. — Сволочь он, но мы с ним играем и благодаря этому можем позволить себе что-либо получше, чем эта бурда на жженой пробке. — Аскар-Нияз с ненавистью пнул валявшуюся на лестничной клетке бутылку из-под рома. — Может, мартини?

— Полагаюсь на ваш вкус, — ответил Андрей. — Предпочитаю отечественные напитки, но здесь их, очевидно, не найти!

— А может, завалимся куда-нибудь на ночь? — предложил Аскар-Нияз, сохраняя на лице все ту же неподвижную угрюмость. — Есть здесь несколько дыр, куда пускают и нашего миропомазанного брата.

Андрей замялся.

— Брезгуете или обет блюдете? — спросил Аскар-Нияз и сам себе ответил: — Да-а, у вас же невеста где-то в Париже? Что-то мне болтала об этом наша несравненная мадам Ланжу.

— Не совсем невеста… — невесело сказал Андрей. — В двух словах и не объяснишь…

— Что это мы здесь, на этой лестнице! — Аскар-Нияз спохватился. — Пошли ко мне. Там выпьем и, кстати, поговорим. Давно пора.

Длинный приземистый автомобиль мягко соскользнул с шоссе и остановился. Фары погасли, и мир исчез. Только грохотала невдалеке горная речушка, заглушая треск ночных насекомых.

Человек, сидевший за рулем, поднял стекло и тщательно захлопнул дверцу.

— Итак, ваше заключение, капитан? — спросил он сухо.

— Боже, к чему так требовательно? — Тот, кого назвали «капитан», засмеялся. — Впрочем, это, кажется, ваша национальная черта?

— Вы не лишены наблюдательности, но деньги, которые я вам плачу, не становятся из-за моей требовательности хуже. Извините, но вы меня сами вынудили, капитан, сделать вам замечание. Мне нужны конкретные сведения, а не ваши рассуждения. Я повторяю: ваши выводы?

— Извольте, — сказал капитан. — Он без начинки. Я считаю, что ему можно верить.

— А открытый переход границы — не демонстрация? А чемоданчик с инструментами, заметьте — не для ремонта примусов, а для радио, — это что, наивность, простота душевная или тонкий расчет на то, чтобы сбить с толку всех — и местную жандармерию, и националистов, и нас? И поселился тоже не где-нибудь, а у Мирахмедбая!

— За ним надо наблюдать, не возражаю, — откликнулся капитан после долгой паузы. В высоком тягучем голосе его чувствовалась раздраженность бесконечно уставшего человека, которого мучают расспросами вместо того, чтобы дать отдохнуть. — Он один — это точно. Никаких явок, никаких попыток установить связь. И к нему — никаких сигналов с той стороны.

— Досье вы, конечно, не потрудились найти?

— Нашим о нем ничего не известно. Двое-трое помнят его отца — человека репутации не безупречной. Впрочем, это относится только к коммерческой деятельности генерала Долматова. Он неумело занялся ею после петербургского переворота. Торговал смушками, открыл кинотеатр на окраине столицы, организовал производство конфет, неизменно прогорал и в конце концов перешел обратно в Россию, оставив здесь кучу безутешных кредиторов.

— Под чужим именем?

— Под своим собственным. С большевиками он не воевал, каяться ему было не в чем, но его все же взяли, и он исчез. По одним сведениям — расстрелян. По другим — засекречен чекистами. Вот это и вызывает сомнения. Но сын его с ним почти не жил. Он пропал вскоре после того, как они с отцом вернулись в Ташкент, и лишь теперь объявился на нашей стороне.

— Все-таки сын? — переспросил человек за рулем. — Я в этом не уверен.

— Значит, вам больше известно, чем мне, и разговор наш становится бесполезным. Я пока воздерживаюсь от выводов на этот счет. Можете снизить мой гонорар.

— Не язвите. Мы не только партнеры, но, кажется, и единомышленники.

— Как сказать, — все так же нехотя возразил капитан. — Слава богу, не единоверцы. Вы же, очевидно, лютеранин! А я — православный. — Капитан зевнул и осенил открытый рот небрежным крестным знамением.

— Мы снова отвлеклись. Кому вы его поручили?

— Я сам за ним слежу. — Капитан чиркнул, прикуривая. — А еще — князь Владислав Синяев. Но этот — сугубо доброхотно, из личной антипатии ко всем, кто с «той стороны».

— Вы не могли бы потерпеть? Покурите на обратном пути. Я дам вам настоящую сигару вместо этой вонючей дряни.

— Это меня вдохновляет, — меланхолично откликнулся капитан и погасил папиросу.

— А как Синяев — надежен?

— Разумнее спросить у Синяева, надежен ли ваш покорный слуга. — Капитан снова засмеялся тем же нервным смехом, будто закашлялся. — Покажите Синяеву красного, он его задушит. Обратите внимание: не зарежет и не отравит, а именно задушит, упиваясь предсмертными хрипами.

— А вы поэт, — снисходительно заметил человек у руля и включил зажигание.

Тревожно мигнул красный огонек на пульте, заурчал мотор.

— Благодарю вас, — откликнулся капитан. — Я полагал, вы этого не оцените.

— Сперва я о себе, — сказал Аскар-Нияз и снова наполнил доверху стаканы. — Так велят обычаи предков, а я их чту свято, как все узбеки. Вот с этого, пожалуй, и начнем. Сознайтесь, вас тоже удивляет кое-что во мне! Азиатская физиономия в сочетании с дешевеньким гвардейским жаргоном и прочее. Не возражайте: я знаю. Поэтому с места — в карьер. Я выкормыш Омского кадетского корпуса. С легкой руки Чокана Валиханова[2] туда открыли доступ инородцам. Правда, позаботились, чтобы дворянская нива не засорялась репейником. А проще говоря, исключение делали для тех, в ком были заинтересованы. К примеру — в моем отце. Его звали Ходжа-Нияз, да пошлет аллах блаженство его праведной душе! Он был главным военным поставщиком при дворе светлейшего эмира, да икнется и тому легко. — Аскар-Нияз опрокинул еще стакан и задумчиво пожевал маслину. — Отец закупал для бухарского воинства оружие. От него зависело, с кем заключить сделку — с русскими или с англичанами — и что закупить: ржавые фузеи или скорострельные «виккерсы». Впрочем, оказалось, что практическая разница невелика, но об этом, мой друг, ниже. Итак, отец искренне чтил веру и преданно любил свою несчастную страну, но он многого не знал, и не по своей вине: Европа оставалась для Бухары по-прежнему «терра инкогнита». Как умный человек, отец понимал это. Потому-то он и послал меня, своего младшего сына, в стан кяфиров. — Аскар-Нияз откинулся на подушки. Мундир он снял давно, а сейчас расстегнул на одну пуговицу нижнюю сорочку. Ноги в тонких носках положил на мягкую вылинявшую табуретку. Он много выпил, но говорил тихо, только борозды у глаз стали глубже, да в уголках губ застыла горькая усмешка. — Итак, алльон! Поехали дальше. — Аскар-Нияз задумался. — Что же было дальше? Обыкновенное дерьмо: серое казарменное детство, курение в уборных, муштра и прыщи. Потом в Петербурге — парады, балы — нелепые, мучительные спектакли и, наконец, упоительная офицерская жизнь: пьянки до блевотины, карты до одурения, пошлейшие флирты. Дважды стрелялся: на дуэли, тайком, конечно, а другой раз — сам в себя. Вы́ходили, и снова — бессмыслица, мрак… Потом, слава богу, началась война.