Семья Поланецких - Генрик Сенкевич

– Талейран? А я думал, Генрих Четвертый.

– Конечно, ты же коммерсант, человек другого времени. Что вам, молодым, история, прошлое, вам бы только деньги делать… Так что все зависит от Марыни, но настаивать я не буду; при наших связях может представиться партия и получше. Надо только показаться на люди, старые знакомства возобновить. Это, конечно, требует усилий, но раз нужно, так нужно. Думаешь, хочется мне идти на этот завтрак? Нисколько! Но ведь и мне придется молодежь у себя принимать. Надеюсь, и ты нас не забудешь…

– Разумеется…

– А знаешь, что про тебя говорят? Что ты чертовски ловко деньгу умеешь наживать. Ну и ну! И в кого ты такой уродился, не в отца, во всяком случае. Но я тебя за это не осуждаю – нет, нет!.. Хотя напал ты на меня беспощадно, чуть не слопал, как волк ягненка, но ты мне нравишься – что-то в тебе есть, словом, я тебе симпатизирую.

– А я вам!

Плавицкий не лукавил. Деньги вызывали у него невольное благоговение, и к этому молодому человеку, который умел их наживать, он испытывал уважение, граничащее с симпатией. Это не какой-нибудь ждущий подачек бедный родственник, и Плавицкий, хотя не имел пока на него никаких видов, решил сохранять с ним добрые отношения.

– А ты неплохо устроился! – сказал он перед уходом, осмотревшись по сторонам.

И это была тоже правда. Квартира Поланецкого обставлена была так, будто он не сегодня завтра собирался жениться. Такое убранство само по себе доставляло ему удовольствие, придавая его мечтам видимость реальности.

Оглядев гостиную, которая сообщалась с другой комнатой, поменьше, обставленной тоже с большим вкусом, Плавицкий спросил:

– Отчего ты не женишься?

– Женюсь непременно, и в самое ближайшее время.

– А я знаю на ком, а я знаю на ком!.. – плутовато протянул Плавицкий, трепля Поланецкого по колену.

– Вы у нас – голова! От вас разве укроешься!

– Что, угадал? На вдовушке, да? На вдовушке?

– Милый дядюшка…

– Ась? Благослови тебя бог, а я тебя благословляю. Ну, пора идти, на завтрак нужно поспеть, а вечером – на концерт, в «Долину».

– В обществе Машко?

– Нет, с Марыней, но Машко тоже будет.

– И мы с Бигелем собираемся.

– Так, стало быть, увидимся. Гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда могут сойтись.

– Как сказал Талейран…

– Ну, до свидания.

Поланецкий не прочь был иной раз послушать музыку, но на этот концерт идти не собирался. Однако едва Плавицкий обмолвился о Марыне, ему сразу захотелось ее увидеть. Оставшись один, он поразмышлял некоторое время, идти или нет, но, так сказать, только для проформы, заранее зная, что не устоит и пойдет. Бигель, заглянувший к нему по делу после полудня, не заставил себя долго уговаривать, и около четырех часов они оказались в «Долине». День, ясный и теплый, несмотря на сентябрь, привлек многочисленную публику, одетую совсем по-летнему. Молодые женщины в светлых платьях, со светлыми зонтиками напоминали рой пестрых мотыльков на солнышке. И в этом рое любимых и влюбленных, слетевшихся сюда послушать музыку и пофлиртовать, должна была где-то находиться и Марыня. Поланецкому вспомнились студенческие годы, когда он влюблялся в незнакомок и, в надежде на новую встречу отыскивая их потом в толпе, поминутно ошибался, вводимый в заблуждение похожей шляпкой, прической или фигурой. И сейчас принял издали за Марыню уже нескольких чем-то похожих барышень, и всякий раз, когда говорил себе: «Она», сердце у него, как и давным-давно, вздрагивало и замирало. Но теперь он злился, находя себя смешным – понимая: такие поиски свидания, всепоглощающая сосредоточенность на одном существе только сильней привязывают к нему, подогревают увлечение.

Между тем, прежде чем он увидел ту, которую искал, заиграл оркестр. Пришлось сесть и слушать, что он и сделал безо всякого удовольствия, презирая в душе Бигеля, который при первых звуках музыки замер и закрыл глаза. В антракте он приметил наконец блестящий цилиндр и черные усики Плавицкого, а рядом – Марынин профиль. С ними сидел и Машко, величественно-невозмутимый, с видом английского лорда. Время от времени обращался он к Марыне, которая отвечала ему легким кивком.

– Плавицкие здесь, – сказал Поланецкий, – надо пойти поздороваться.

– Где ты их увидел?

– А вон, рядом с Машко.

– Верно. Пойдем.

И они направились к ним. Марыня, которая дружила с женой Бигеля, сердечно с ними поздоровалась, а Поланецкому лишь кивнула сдержанно, хотя и не настолько, чтобы это бросалось в глаза, и принялась расспрашивать его спутника о здоровье жены и детей. Бигель в ответ усиленно приглашал ее с отцом к себе на дачу в будущее воскресенье.

– Жена будет очень, очень рада! – повторял он. – Может быть, и пани Эмилия вернется к тому времени.

Марыня пыталась отказаться, но Плавицкий, жаждавший развлечений и знавший по прошлому своему приезду, что Бигели живут широко, принял приглашение. Было решено, что они приедут к обеду и вечером вернутся. Поездка необременительная, так как дача была недалеко, у первой пригородной станции.

– А пока садитесь с нами, – предложил Плавицкий, – тут как раз несколько свободных стульев.

– Вы не получали от пани Эмилии писем? – прежде чем сесть, осведомился у Марыни Полансцкий.

– Я как раз хотела спросить у вас то же самое – отвечала она.

– Нет. Но я завтра справлюсь по телефону о здоровье Литки.

На этом разговор прекратился. Бигель подсел к Плавицкому. Поланецкий пристроился к краю. Марыня снова обернулась к Машко – виден был только ее профиль, и то не вполне. За несколько недель, проведенных в городе, она как будто немного осунулась, во всяком случае, стала бледнее, прозрачнее, отчего длинные ресницы казались еще темней и гуще. И во всей ее внешности было особенное изящество, чему немало способствовали изысканный туалет и тщательная прическа, непохожая на прежнюю. Раньше она закалывала волосы ниже, теперь, по последней моде, зашпилила высоко, под самой шляпкой. Поланецкий окинул взглядом ее стройную фигуру и восхитился ее грациозностью, которая проглядывала во всем, даже в манере держать руку на коленях. Она показалась ему по-настоящему красивой. И он снова всем существом почувствовал: если у каждого мужчины есть свой идеал красоты, которым определяется для него мера женского очарования, то Марыня очень к нему близка, если не тождественна.

И, глядя на нее, все повторял про себя: «Ах, иметь бы такую жену, такую жену!»

Но она беседовала с Машко, обращаясь к нему, пожалуй, чересчур часто, – сохраняй Поланецкий хладнокровие, он спохватился бы: а не нарочно ли, назло ему она это делает? Так оно, видимо, и было. Но, судя по румянцу, вспыхивавшему на ее щеках, разговор шел оживленный.

«Да она с ним просто-напросто кокетничает!» – стиснув зубы, подумал Поланецкий.

И ему страшно захотелось узнать, о чем они говорят. Но расслышать было трудно. Публика во время продолжительного антракта вела себя довольно шумно, и между ними сидели два человека. Но в перерыве между номерами до него донеслись отрывистые фразы Машко, который имел обыкновение для большего веса говорить с ударением.

– Он мне нравится… У всех свои слабости, его слабость – деньги… Я ему благодарен, что надоумил… Кшемень – это он… К вам он, по-моему, искренне расположен, потому что не скупился… и, признаться, заинтриговал…

Марыня с живостью ему отвечала, потом до Поланецкого снова долетел обрывок фразы:

– Характер еще не выработался… Энергии хоть отбавляй, но рассудительности… хотя по натуре он добрый.

Поланецкий не сомневался, что речь идет о нем, разгадал он и тактику Машко. Отозваться по видимости доброжелательно и беспристрастно, скорее хвалить, во всяком случае, признавать достоинства и вместе с тем бросать тень – это был излюбленный прием молодого адвоката. Себе он тем самым отводил особое место нелицеприятного судьи. Поланецкий понимал: Машко не столько хотел принизить его, сколько сам возвыситься – и, наверно, говорил бы точно так же про любого, в ком чуял соперника. Окажись Поланецкий в его положении, он, может быть, сам избрал бы подобную тактику. Но это не помешало ему счесть поведение Машко подлостью, за которую он поклялся отомстить при первом удобном случае.

Под конец концерта Поланецкому представилась возможность убедиться, насколько Машко освоился с ролью жениха. Когда Марыня сняла перчатки, чтобы завязать вуалетку, и они соскользнули с ее колен, Машко их поднял и держал с зонтиком вместе, потом снял со спинки стула ее пелерину, перекинув через руку, чтобы подать, когда они выйдут из сада; словом, он откровенно ухаживал, хотя и о спокойным тактом вполне светского человека.

Вид у него был уверенный и довольный. И в самом деле: исключая короткий разговор с Бигелем, Марыня все остальное время, пока не слушала музыку, разговаривала исключительно с ним. И сейчас, направляясь к выходу, прошла с ним вместе впереди отца, и Поланецкий снова увидел ее обращенное к Машко улыбающееся лицо. Разговаривая, они смотрели прямо в глаза друг дружке, и слушала она Машко с очевидным увлечением. Вне всякого сомнения, кокетничала! Понимал это и сам Машко, но и тот при всей своей проницательности не догадывался, что она хочет подразнить Поланецкого.