Крылья огня - Чарльз Тодд

Кто-то бросал в огонь странные вещи!

По-прежнему сидя в траве на корточках, он понял, что очень хорошо видит крышу Тревельян-Холла, зато отсюда совсем не видно деревни, только шпиль колокольни. Повернувшись в другую сторону, он полюбовался полем и рощей. Сзади – море.

Тот, кто жег здесь костер, наверняка знал, что здесь его – или ее – не заметят чьи-то внимательные глаза.

Ратлидж подумал: странно, если обитатели Тревельян-Холла и хотели что-то сжечь, почему не в очаге? Или не в кухонной плите? Или не в корзине в огороде, в которой обычно сжигают мусор?

Зачем выходить на мыс и разводить костер в таком месте, где постоянно дует ветер, который то и дело норовит задуть костер, разнести искры и обрывки во все стороны, опалить брови и пальцы тому, кто подкармливал жадное пламя. А перед тем как уйти, нужно залить костер водой и убедиться, что он совсем потух и пожара не будет…

Если… если только они не хотели сжечь что-то втайне. Не хотели, чтобы слуги нашли остатки чего-то в камине. Или почувствовали в доме запах дыма и поняли, что дело нечисто.

Тот, кто пришел сюда днем или ночью, знал, что дыма никто не увидит и, даже если что-то не сгорит в огне, никто ничего не заподозрит. Такой поступок указывал на необходимость уединения – или просто на скрытность характера.

Ратлидж выпрямился. Интересно, кто жег здесь костер?

Он увидел Рейчел, она уже заперла калитку, и он поспешил ей навстречу, не желая, чтобы она увидела кострище.

– Проголодались? – крикнул он, когда она остановилась, ожидая его.

– Умираю с голоду! – ответила она, изображая улыбку. Улыбка вышла почти естественной. – На что вы там так внимательно смотрели? Я вас несколько раз окликала, а вы не слышали.

– Правда? Значит, ваш крик унес ветер. Скажите, на месте той лужайки раньше был сад?

– Да, совершенно верно. – Рейчел круто сменила тему: – Грустно думать, что Тревельян-Холл продадут. Что здесь будут жить чужие люди.

– Я думал, вы все согласились продать дом? И только Стивен был против.

– О, по-моему, дом следует продать. Теперь здесь не осталось ничего из того, что мы любили в детстве, а натужно поддерживать в нем жизнь, как в музее, гораздо хуже, чем пустить сюда чужаков. Я оплакиваю прошлое, только и всего. – Она обернулась, когда они шли на конец мыса к пляжу, как будто надеялась, что сам дом скажет ей: она не права. Потом она продолжила, как будто разговаривала сама с собой: – По-моему, в конце концов, будет лучше всего, если дом купит Кормак. Тревельян-Холл так или иначе останется в семье, и никто из нас не будет чувствовать себя виноватым из-за того, что мы предпочли чужаков Оливии. С другой стороны, чистый эгоизм – приносить в жертву бедного Кормака! – Она печально улыбнулась. – А вы когда-нибудь обращали внимание, как часто на окончательное решение влияет ощущение вины? Гораздо чаще, чем любовь, жалость, алчность или любое другое чувство… Жалкий способ справляться с жизнью, вы не находите?

Ратлидж широко улыбнулся:

– При моей работе чувство вины бывает полезным – иногда с его помощью я даже раскрывал преступления.

Он мог бы добавить, что бывало и другое, речь о раскаянии и чувстве вины так и не заходила. Убийц часто ловили благодаря тому, что они допускали пустяковые оплошности; они очень редко раскаивались и вообще проявляли какие-то человеческие чувства. Как правило, они были осторожны, уклончивы и холодны. Неожиданно Ратлидж подумал: новый потрошитель наверняка не такой. Им движет нечто настолько дикое, что он режет и рвет человеческую плоть, как бумагу. Остается надеяться, что потрошитель, как и другие маньяки, становится все беспечнее по мере того, как огонь пожирает его изнутри.

В корзинке для пикника еды нашлось в изобилии: пирожки, завернутые в салфетки, пиво для Ратлиджа, термос с чаем для Рейчел, печенье разных видов в жестяной коробке, кусок сыра, батон свежего хлеба. На дне, тоже завернутые в салфетку, лежали сливы.

Они с аппетитом поели, хотя Ратлидж в основном молчал и думал о своем. Вести светскую беседу пришлось Рейчел; она старалась выбирать безопасные темы, которые не могли вернуть ее и инспектора к Тревельян-Холлу и его обитателям.

Гораздо легче ей было рассказывать о том, как она интересуется старинными развалинами. Затем Рейчел неожиданно для себя спросила, почему Ратлидж пошел служить в полицию, когда мог бы стать адвокатом, как его отец.

– Отец часто рассказывал мне о судебных процессах. Он объяснял, что барристер защищает обвиняемого, а королевский адвокат защищает закон и что, если жертва жива, она может представить доказательства того, что ее ограбили, избили, что преступник незаконно проник на ее территорию. Но если жертва погибла, хотя вокруг нее и строится все дело, она не играет в нем никакой роли, разве что доказывает факт совершения преступления. – Ратлидж улыбнулся своей спутнице. – Такое положение показалось мне очень несправедливым, а я прекрасно понимал, что хорошо, а что плохо. Я считал, что жертву необходимо выслушать, что ее лишили не только жизни, но и права голоса. Я думал, что самое главное – правда. И возможность защитить невиновных. Поэтому решил: раз у суда задачи другие, невиновных, скорее всего, защищает полиция. Но оказалось, что и здесь я ошибался.

– Почему?

Ратлидж отвернулся.

– Потому что, как я довольно скоро понял, главная задача полиции заключается вовсе не в том, чтобы доказать чью-то невиновность. Она заключается в том, чтобы доказать вину.

Что-то в его голосе подсказало Рейчел, что продолжать разговор на эту тему не стоит. Она вскинула голову и увидела, что к ним со стороны дома спускается Кормак Фицхью.

Торопливо собирая остатки обеда и складывая их в корзинку, она спросила:

– Значит, завтра вы возвращаетесь в Лондон?

– Нет, – ответил Ратлидж. – Еще нет. Для того чтобы убедиться во всем наверняка, мне нужно проверить еще кое-что. Обещаю, когда я приду к каким-то выводам, обязательно поделюсь ими с вами.

– Что ж, все правильно, – ответила она и встала, отряхивая с брюк песок. К тому времени, как к ним подошел Кормак, она уже шла по пляжу к оконечности мыса.

Кормак громко поздоровался и, поравнявшись с Ратлиджем, заметил:

– Вижу, вы уговорили хозяина гостиницы дать вам лодку на день. Жаль, что я сам до этого не додумался. – Затем, проводив взглядом Рейчел и дождавшись, когда она отойдет подальше и не будет его слышать, добавил: – Я тревожусь за нее. Смерть Николаса стала для нее тяжким ударом, тем более это произошло почти сразу после гибели Питера. Рейчел – женщина уравновешенная; она понимает, что два ее любимых человека ушли, но ей пока нечем… некем заполнить оставшуюся после их ухода пустоту. В последнее время она даже меня стала избегать – и Сюзанну. Как будто живые слишком ярко напоминают ей о мертвых. – Кормак покачал головой. – Вообще-то я прекрасно ее понимаю. Сам я справляюсь только благодаря работе. Зарываюсь в нее с головой и не замечаю, как пролетают дни…

– Значит, вы не ночуете в Тревельян-Холле?

Кормак вздохнул:

– Я попросил миссис Трепол приготовить мне спальню, но не вынес тамошней тишины. Меня приютили знакомые в Первелли.

– В том месте, куда поехали миссис Харгроув и ее муж?

Кормак с удивлением посмотрел на Ратлиджа:

– А разве Сюзанна тоже здесь? Даньел клялся, что больше не отпустит ее из Лондона до родов. Но Сюзанна всегда была упрямее, чем кажется на вид. Если она чего-то хочет, он не способен долго ей сопротивляться. Скорее всего, она остановилась у Битонов. Она училась в школе с Дженни Битон, то есть тогда Дженни Трокмортон.

– Ваша сестра тоже слышать не хочет о возобновлении дела. По ее словам, двойное самоубийство – происшествие и без того позорное. Ей не хочется, чтобы ее ребенок принадлежал к семье, на которую падает подозрение в убийстве.

Кормак ухмыльнулся:

– Мне говорили, что беременные женщины часто бывают раздражительными.

– А вы не были женаты?

Кормак подошел к воде и, повернувшись к Ратлиджу спиной, подобрал камешек и бросил его в воду.

– Нет, – не сразу ответил он. – Я не женат. Как и у Рейчел, у меня на сердце незаживающие раны.

Хэмиш снова ожил; Ратлидж изо всех сил пытался не обращать на него внимания.

– Я пока не нашел никаких доказательств преступления, – сказал он. – Но очень хотелось бы выяснить, почему умер Николас Чейни. Точнее, понять… Мне все еще трудно согласиться с вашим предположением, что Оливии просто не хотелось уходить одной.

Кормак подошел ближе к Ратлиджу. Шелест волн стал громче: приближался прилив.

– А кто их знает? – устало ответил он. – Возможно, их смерть имела какое-то отношение к ее стихам. Или к тому, что было известно Николасу о ее жизни. Или Оливия боялась, что Николас может кое-что предать огласке после того, как ее не станет… А может быть, все объясняется самой обыкновенной жестокостью.