Дневники. 1913–1919: Из собрания Государственного Исторического музея - Михаил Богословский

18 ноября. Среда. Работал над Петром. После завтрака отправился подписаться на новый военный заем161, удачно попал в Сберегательную кассу, когда было уже немного публики, и подписался на 2000 рублей. Капля в общем море, но ведь и море составляется из капель. Таким образом, всего моих денег в военных займах 5000 рублей. Это единственное, чем я непосредственно участвую в войне, памятуя завет Петра Великого: «Денег, как возможно, собирать, понеже деньги суть артериею войны»162.

Из кассы возвращался бульварами – дивная немного морозная тихая погода. Заходил за Миней к Россолимо. Вечер дома за книгой Покровского.

19 ноября. Четверг. 4 реферата в семинарии отняли все утро. Студенты мои начинают входить во вкус исследований о Петре, и поэтому были оживленные дебаты. Зайдя домой из Университета и пообедав, пошел на В. Ж. К. на заседание факультета, чтобы содействовать делу выражения благодарности В. И. Герье за его пожертвование капитала на премии163, которое и проводил по мере сил, настояв, чтобы благодарность была выражена вскоре же, не дожидаясь официальной бумаги из Городской управы и через депутацию. Читал превосходный отчет о занятиях М. А. Голубцовой (во время заседания). Ожидание директором Курсов [С. А. Чаплыгиным] официальной бумаги с уведомлением о пожертвовании, когда директор, как гласный Думы, был в заседании и даже говорил там по поводу этого дара – не то же ли это самое, как отказ одного генерала принять заявление о снарядах, очень выгодное для казны, потому только, что на заявлении не было требуемой гербовой марки? Та же бюрократия.

20 ноября. Пятница. Семинарий на Курсах и беседа с А. Н. Савиным о возможности возрождения Исторического общества, к чему он относится не сочувственно, высказывая ту мысль, что всеобщая история – область слишком обширная, что здесь не сойдется и двух специалистов по одному и тому же вопросу, которым было бы интересно обменяться взглядами. С Курсов заходил в писчебумажный магазин Аралова за заказанной печатью для Мини, но она еще не готова. Дома по этому случаю большая грусть. Вечер за книгой Покровского, где все оригинальное и индивидуальное: люди, события и идеи – стерто и показываются только одноцветные, одинаковые для всех времен и народов классовые шаблоны. Большой разговор с Л[изой] о психологии детей, по поводу того, нужно ли принуждать Миню читать, когда ему это не хочется, и нужно ли настаивать на таком принуждении. Я против раннего обучения. Главное для ребенка – здоровье, свежий воздух, движение и бодрое настроение. Все то, на усвоение чего в пятилетнем возрасте нужно шесть месяцев, в восьмилетнем усвоится в два и без всяких затруднений. Что может быть печальнее этих шестилетних ребят, сидящих за книжками и тетрадями, с бледными личиками и с испорченными нервами! С началом правильного ученья ребенок попадает в рамки расписания, и эта жизнь по расписанию продолжается потом до гробовой доски, так к чему сокращать свободу золотого детства! Ее не вернешь никогда впоследствии! Одна из прелестей детства – незнание, и что может быть противнее пятилетних профессоров, поражающих обширностью своих ни к чему не нужных знаний и чахлым видом. Учиться надо начинать серьезно, относиться к ученью как к делу, а не как к игре и забаве, и поэтому следует начинать учиться как можно позже.

21 ноября. Суббота. На открытии нового великолепного читального зала в Румянцевском музее164. Зал вместимостью на 450 человек. Вечер у Холей с Шестаковыми.

22 ноября. Воскресенье. Годовщина обоих моих диспутов 22 ноября 1902 г. и 22 ноября 1909 г.165 У нас завтракали супруги Живаго. Обедал я у Г. К. Рахманова в обществе Любавского, Кизеветтера, П. И. Новгородцева, Н. И. Романова, Лейста, С. И. Чижова. Разговор благодаря присутствию Новгородцева вертелся вокруг топлива. Кизеветтер рассказал, что Новгородцев, недавно говоря с кафедры в Коммерческом институте166 о трехчленной формуле Гегеля, сказал «трехполенная» формула Гегеля. Новгородцев отрицал это.

23 ноября. Понедельник. В Академии. Сильнейший ветер помешал прогуляться на чистом воздухе, и я весь длинный вечер в гостинице за книгами. Читал, между прочим, статью М. М. Ковалевского о шеллингианстве и гегельянстве у нас в 30-х и 40-х годах в «Вестнике Европы»167. Статья составлена, видимо, без всякого участия пера, а только при помощи ножниц и клея – вся из выдержек из переписки и чужих слов, плохо подобранных.

24 ноября. Вторник. В профессорской Академии оживленные толки по поводу принесенных «Русским словом» вестей о перемещениях в высшей церковной иерархии. Митрополит Петроградский Владимир назначен митрополитом Киевским, и случай этот небывалый – Владимир первый, кто таким образом занимает три кафедры: Московскую, Петроградскую и Киевскую168. В Академии выражается как будто недовольство, насколько оно может там выражаться, что так «швыряют» митрополитами; но не сами ли эти иерархи своим низкопоклонством и угодливостью довели себя до такого положения, когда обер-прокурор может ими швырять? Когда Синоду предложили поставить в епископы Варнаву, безграмотного человека, почему же Синод, считая его неспособным занимать епископское место, все-таки поставил его и не нашел в себе мужества выступить с возражением? Пришлось бы пострадать, но почему же забыли о митрополите Филиппе? Вступили в сделку с совестью, поэтому и покатились по наклонной плоскости и теперь пожинают плоды. Иерархи о церкви менее всего думают, главною пружиной их деятельности является личное честолюбие: повышения, награды, доходы и т. п. Нечего и протестовать в таком случае. Сделались чиновниками, так и подвергайтесь всем неудобствам чиновничьей судьбы, между прочим и перемещениям.

25 ноября. Среда. На просеминарии от 4 до 61/2 вечера, а затем в заседании Общества истории и древностей российских. Янчук сделал очень интересный доклад о знаменитом екатерининском архитекторе Баженове. Но доклад был слишком длинен; автор читал его ровно два часа. Я был особенно утомлен, потому что был голоден. После заседания зашли ужинать в ресторан «Россич»: Белокуров, В. И. и К. В. Покровские, Рождественский, Долгов, Писаревский и я. Писаревский сидит без денег, а ему надо ехать к месту назначения, т. е. в Ростов-на-Дону, читать там лекции в Варшавском университете169. Вечный бурш! К 12 часам ночи приехал М. К. Любавский. Разошлись в 1 час.

26 ноября. Четверг. Все утро был занят чтением выдающейся работы студента Штрауха о стрелецком бунте 1682 г.170, очень большой по объему. Она и была предметом семинария сегодня. С семинария я намеревался пойти на чтение французских профессоров; но по настоянию Егорова отправился на В. Ж. К. на заседание советской комиссии171 все по тому же делу о благодарности В. И. Герье за его пожертвование Курсам. Так как историко-философский факультет уже принял решение поднести адрес В. И. Герье, то директор [С. А. Чаплыгин] попал в неловкое положение: факультет будет благодарить, а Совет нет. Для улаживания этого дела и созвана была комиссия с приглашением в нее лиц, избранных историко-философским факультетом для поднесения адреса. Директор, открыв заседание, объявил, что советская комиссия в заседании 24 октября постановила не выражать благодарности, до получения официальной бумаги из Думы. Об этом постановлении наш факультет, кстати сказать, ничего не знал, и Хвостов принес повинную в том, что не осведомил об этом факультет, так как позабыл о постановлении комиссии. Произошел горячий обмен мнений. Противником немедленного принесения благодарности оказались Давыдовский и нелепый М. Н. Шатерников, мне ставший неприятным с истории 1911 г., когда «выходили» из Университета профессора и приват-доценты172. Я с одинаковым уважением отношусь и к ушедшим, и к оставшимся. Раз решали уйти, то и надо было или уйти, или оставаться. Оказалось, однако, несколько экземпляров, которые сумели в одно и то же время и уйти, и остаться, получив овации с ушедшими и сохранив выгоды с оставшимися. Шатерников ушел как приват-доцент, и был восхвален газетами и почтен адресами, – и остался как ассистент, получив возможность доканчивать свои работы в лаборатории. С тех пор он стал мне противен, и в прениях в комиссии я не удержался по его адресу от резких нот. Говорил резко и против формалистики и официальной бумаги. Директор обещал уладить дело, созвав в скорейшем времени совет, а для удовлетворения бюрократического вкуса Шатерникова достать, по крайней мере, копию с журнала заседания Думы. О прогрессивные головы – в душе своей вы еще более бюрократы, чем вся наша бюрократия, на которую вы так нападаете!

27 ноября. Пятница. Начал читать сочинение «Вопрос о происхождении крестьянской общины в исторической литературе», представленное под девизом «Les documents ne peurent jamais fournir que des fragments etc.» (Seignobos) [25] на соискание премии Володи Павлова173. Обширная и, кажется, дельная работа. Был на В. Ж. К., где у меня семинарий. В профессорской оживленный разговор по поводу вчерашнего заседания советской комиссии. Сторожев сначала выражал чувства негодования по поводу того пути, которым Герье направил свой дар, т. е. через город, но под натиском возражений М. Н. Розанова тотчас же сдался и согласился, что благодарить, конечно, надо, и чем скорее, тем лучше. С Курсов я отправился в Леонтьевский переулок в писчебумажный магазин Мине за «печаточкой», о которой не переставал думать всю неделю. Радость необычайная, когда он ее получил. Милый мой Каплюшечка, если будешь когда-нибудь читать эти строки, вспомни, как я любил тебя! Вечер весь опять за сочинением.