Приятное и уединенное место - Эллери Квин

А число «двадцать семь» кратно девяти.

А два плюс семь в сумме составляют девять.

В голове у Эллери, подобно назойливому лейтмотиву, вертелась мысль: «Он буквально топит нас в девятках. Почему?»

Инспектор Квин читал и перечитывал старые и новые рапорты, пока не почувствовал, что может повторить их наизусть с закрытыми глазами в темной комнате. Ни один из них не проливал даже струйки света на непроглядный мрак этого дела.

Ранняя теория, что Нино Импортуна мог быть отравлен, прежде чем его ударили по голове, не подтвердилась токсикологическим обследованием его внутренних органов. Причина желудочного расстройства за несколько часов до смерти была отслежена вплоть до кулинарного кризиса, который в худшем случае мог стоить покойному мультимиллионеру услуг его темпераментного шеф-повара.

За несколько дней до праздничного обеда миссис Импортуна велела Сезару приготовить одно из любимых блюд ее мужа, cacciucco alia Livornese — суп по-ливорнски из морских продуктов, двумя из ингредиентов которого являлись омар и кальмар. Пользуясь этим итальянским рецептом, Сезар всегда настаивал на обращении к истокам, поэтому омар и кальмар были доставлены по воздуху из Италии. Вначале Сезар приготовил соус, в котором вымочил упомянутые ингредиенты, а попробовав результат, взвыл от ужаса. По его словам, кальмар имел guasto gusto — отвратительный вкус; он отказывался продолжать готовку cacciucco, поскольку на карту была поставлена его честь кулинара, грозя в противном случае уйти в отставку. Импортуна лично поспешил на кухню, попробовал кальмара и без колебаний согласился с Сезаром, который сразу сменил гнев на милость. Cacciucco исключили из обеденного меню. Вечером Сезар испытал легкое желудочное расстройство почти одновременно с более сильным приступом Импортуны. К несчастью, содержимое кастрюли вылили в помойное ведро, так что подвергнуть его анализу было невозможно. Но следы тела головоногого моллюска обнаружили в желудке Импортуны, и лабораторное обследование показало, что у него произошло небольшое и отнюдь не смертельное пищевое отравление. Испорченный кальмар не мог иметь связь с последовавшим убийством.

Другая теория, выдвинутая полицейскими чиновниками, считавшими анонимные послания работой какого-то психа, не связанного с делом, заключалась в том, что Нино Импортуна и его брат Джулио — а может быть, все три брата — были связаны с мафией, и основывалась на сицилийском происхождении клана Импортунато. Согласно сторонникам этой версии, мафия исподволь проникла в некоторые операции «Импортуна индастрис», и убийство братьев явилось результатом борьбы за контроль над огромной бизнес-империей.

Однако и эта теория не выдержала натиска детективов. Не было обнаружено никаких доказательств связи Нино, Марко, Джулио или какой-либо из их компаний с коза ностра.[66] По этому поводу существовал консенсус не только между Центральным бюро расследований и другими нью-йоркскими экспертами в области организованной преступности, но и с информацией, переданной на Сентр-стрит из ФБР.

Если отсутствие прогресса в деле Импортуны-Импортунато у инспектора Квина и его коллег вызывало досаду, то Эллери воспринимал это как личное оскорбление. Его роман, на который уже перестал надеяться издатель, продолжал вяло тлеть на письменном столе. Эллери плохо спал, просыпаясь от ночных кошмаров, где постоянно присутствовали девятки, но подробности которых он не мог удержать в памяти более пары секунд, как бы отчаянно ни пытался. Эллери ел, как человек, страдающий недостатком железа в крови, терял в весе больше, чем могла позволить и без того худощавая фигура, и огрызался на всех, включая отца и бедную миссис Фабрикант, которая бродила по квартире Квинов с таким видом, словно вот-вот разразится слезами.

— Приятно посмотреть на живое лицо, даже если оно кислое, — сказал док Праути. — Здесь мы видим в основном мертвые. Как поживаешь, Эллери? Чем могу тебе помочь? — Медэксперт принадлежал к тому же поколению, что и инспектор Квин, и, подобно инспектору, был ходячим музеем допотопного юмора.

— Насчет кислоты вы правы. А что касается помощи, расскажите мне о времени смерти Нино Импортуны. — Эллери отвел взгляд от медэксперта, который жевал сандвич с арахисовым маслом и тунцом, лежавший в ржавой коробке для ленча на его столе. Сколько он мог помнить, Сэм Праути всегда приносил ленч на работу. В принципе Эллери ничего не имел против ленча в служебных условиях, но чувствовал, что обстановка на рабочем месте дока Праути к этому не слишком располагает.

— Время смерти Нино Импортуны? — Медэксперт прищурился, продолжая жевать. — У нас что — неделя археологии? Это древняя история.

— Знаю, удар по запястью Импортуны остановил его часы на десяти минутах десятого. Я имею в виду, соответствует ли это время результатам вскрытия?

— Ты хоть представляешь себе, сколько вскрытий мы произвели после этого?

— Не пудрите мне мозги, док. Вы помните подробности вскрытий даже двадцатилетней давности.

— Все сказано в моем рапорте, Эллери. Разве ты не читал его?

— Мне его никогда не показывали. Как насчет того, чтобы ответить на мой вопрос?

— Время на часах — полная чушь. По нашему медицинскому мнению, Импортуну убили около полуночи — даже немного позже. Примерно на три часа позже времени, которое показывали часы.

Жизнь шевельнулась в серебристых глубинах глаз Эллери.

— Вы имеете в виду, что его часы намеренно установили на десяти минутах десятого с целью указать ложное время смерти?

— С какой целью — не знаю. Это не моя епархия. И вообще, я никогда не мог понять, почему сообщаю официальную информацию гражданскому лицу, словно клерк в справочном бюро. Хочешь кусок сандвича? Моя старуха опять приготовила с арахисовым маслом и тунцом.

— Я скорее умру с голоду, чем съем хоть крошку. Вскрытие не показало ничего заставившего вас изменить мнение о количестве ударов по голове Импортуны?

— Я сказал — девять, так оно и было.

— Спасибо, док. Оставляю вас наслаждаться трупами тунца и арахиса. — Эллери повернулся. — Еще один вопрос. Прав ли я, считая, что часы Импортуны были разбиты одним из этих девяти ударов? Иными словами, при ударе по голове скульптура отскочила и попала по запястью — возможно, потому, что он вскинул руки, инстинктивно пытаясь отразить удар?

— Разве я это говорил? — осведомился доктор Праути, отплевываясь тунцом и арахисовым маслом.

— Я этого не утверждаю, а просто спрашиваю: так ли это?

— Не так. Во всяком случае, по моему мнению. Часы разбились от совсем другого удара. Ни на них, ни на руке не было следов крови или волос с головы. Если хочешь знать, что я думаю, то удар по часам нанесли другим орудием, а не чугунной скульптурой.

— А это фигурировало в вашем рапорте, док?

— Конечно нет! Я патологоанатом, а не детектив. В моем рапорте говорилось, что на часах и запястье отсутствуют кровь, волосы или фрагменты мозга. Это медицинское заключение. А все остальное не моя работа.

— Я тупею с возрастом, — пробормотал Эллери, стуча себя по лбу. — Почему я не настоял на том, чтобы прочитать ваш рапорт о вскрытии?

И он удалился бегом, оставив медэксперта вгрызающимся вставными зубами в труп яблока.

Вирджиния Уайт Импортуна приняла Эллери в гостиной ее личных апартаментов в пентхаусе. Он был удивлен при виде комнаты, обставленной в раннем колониальном стиле, как в сотнях тысяч американских домов, так как скорее ожидал помпезного стиля Le Roi Soleil[67] или венецианской лакированной мебели и гипсовых статуэток восемнадцатого века.

То, что Эллери вначале принял за хорошие копии, оказалось оригиналами в превосходном состоянии. Шкаф семнадцатого столетия из дуба, сосны и клена мог быть украден из музея «Метрополитен», а еще более ранние брустеровские стулья выглядели так, словно некогда принадлежали губернатору Уильяму Брэдфорду.[68] Каждый предмет в гостиной молодой вдовы был ценным и редким антикварным изделием.

— Вижу, вы восхищаетесь моими древностями, мистер Квин, — промолвила Вирджиния.

— Восхищаюсь — слишком мягко сказано, миссис Импортуна. Я потрясен.

— Я обставила мои личные апартаменты в первый год брака. Мой муж дал мне полную свободу в этом отношении. Мои предки с отцовской стороны — жители Новой Англии, а я всегда была помешана на мебели и артефактах дореволюционной Америки. Но впервые в жизни у меня появилась возможность собирать их.

— Очевидно, ваш муж был очень щедр к вам.

— О да, — быстро ответила Вирджиния. Слишком быстро? Эллери заинтересовало то, что она сразу сменила тему, словно не хотела обсуждать Нино Импортуну. — К сожалению, вы выбрали неудачное время, мистер Квин, чтобы посетить меня. Иногда я чувствую себя сказочной принцессой, которую заперли в башне, охраняемой драконами. Мне принадлежит не знаю сколько домов по всему миру, в большинстве которых я ни разу не бывала, но я не могу и носа высунуть из «99 Ист». Начинаю ненавидеть этот дом. Сколько еще времени это будет продолжаться?