Книга перемен - Дмитрий Вересов

— Охрана в морге греется. Что-то долго. Умерли они там, что ли? — забеспокоился вдруг Олег.

— А ваша какая забота? — весело, как давешняя ворона, посмотрела на Олега Роза Еноховна. — Я бы на вашем месте сбежала. Охране — втык, а вам приятно.

— Недальновидно, — поддержал шутку Олег, — я ведь не рвусь в психушку.

— Ага, — понимающе кивнула профессорша, — вот, значит, как. Декабрист вы наш. Диссидентствуем, значит. Бунтуем, значит, помаленьку?

— Да ничего подобного! — возмутился Олег. — Я вообще не понимаю, что ко мне прицепились! Свет на мне клином сошелся, что ли?! Тайны какие-то, загадки. Они же прямо ничего не говорят. Какая-то муть зеленая.

— Муть зеленая, — вздохнула Роза Еноховна и погладила пальцем камею, приколотую под воротником блузки. На камее была изображена девушка с пышным цветком. — Муть зеленая. И никак эта муть не осядет. — Она глубоко затянулась, выпустила ноздрями дым и продолжила: — Я когда-то тоже не захотела глотать эту муть. Я была красоткой и умницей, талантливой медичкой, и меня сочли перспективной в смысле. В смысле налаживания некоторых связей, а может быть, и… тихой и незаметной ликвидации таковых. Прямо в больнице. Но я отказалась, хотя сулили немыслимые по тем временам льготы. Мне пригрозили, а я сделала финт ушами: устроилась работать в трупарню. Уж не знаю, как сейчас, а тогда обитатели морга-то оперативной разработке не подлежали.

— Вас оставили в покое? — спросил Олег.

— Оставили, как это ни странно, — кивнула Роза Еноховна. — Слегка погрозили пальчиком и оставили. Наверное, решили, что я достаточно наказана тем, что нюхаю трупы. Какие-то перспективы у меня появились только в конце пятидесятых, но появились же. И я ухитрилась стать профессоршей. Теперь терзаю оболтусов.

— Надо же, — только и сказал Олег и тут же спросил подозрительно:

— А мне вы зачем рассказываете?

— Разболталась по-старушечьи, — хитро улыбнулась Роза Еноховна, — а вам урок, если умны. Какой урок, поняли?

— Подумаешь, урок, — по-хамски скривился Олег — Если прижмут, отфинтить и пересидеть? Что такого-то?

— Не скажите, господин декабрист. Не каждый на такое решится. Большинство делает иной выбор, по трусости ли, по жадности ли, по глупости ли. А некоторые на рожон лезут. Это красиво, но не мудро.

Олег хотел было ответить, что он и не собирается лезть на рожон, что у него нет для этого никаких идеологических оснований, просто некий Петр Иванович, склизкий и липкий, ему физически противен, а женщина, в которую он был влюблен до потери сознания и за божество почитал, предала и стала личным врагом. Он хотел сказать, что не выносит, когда ему угрожают и льстят, когда его шантажируют и провоцируют, когда ничего не говорится прямо, а только обиняками, что он терпеть не может ни перед кем отчитываться. И что дело не в том, кто именно пытался его использовать в своих целях и делал на него ставку — бандиты, спортивный тренер, армейский прапор, ГБ, — все дело в том, что все они пытались сделать из него пешку, орудие достижения собственных целей, чаще всего неблагородных и неблаговидных. А пешкой он быть не хочет и не будет. Олег хотел было все это высказать, поскольку чувствовал, что эта пожилая, но энергичная профессорша его поймет, как никто, поймет так, как не понимала даже Аврора, но ему помешали. Из дверей морга вывалился конвойный Трошин, сблевал под ступеньку, утерся платком, поднял мутный взор и заорал:

— Лунин! За попытку к бегству!.. Т-твою. И дурак ты, Лунин, что гулял, тебе ничего не осталось, ни грамулечки. Иди, замывай. И здесь, и там.

— А чем они там, интересно, закусывали? — шутовски забеспокоилась профессорша. — Мне же занятия проводить, а вид у этого доброго человека, как у любителя падали.

— Ничем не закусывали, — грубовато ответил Олег и пошел, не прощаясь и помахивая ведром. Юмор у профессорши оказался черным и гадким.

— Лунин! — снова заорал Трошин, уцепившийся за дверной косяк. — К месту отбытия бегом ма-арш, т-твою.

— Так вы еще и Лунин, господин декабрист? — послышалось вслед. — А зовут вас как, разрешите полюбопытствовать?

Олег сердито передернул плечами и ответил на ходу, не оборачиваясь и не заботясь о том, чтобы его услышали:

— Олег. Олег Михайлович Лунин.

Если бы он обернулся, то увидел бы, что рядом с Розой Еноховной стоят две девушки, вероятно, пришедшие на занятия студентки, одна полная и некрасивая, а вторая. А вторая, похожая на американскую актрису, была в тот самый день с Вадимом. Она внимательно смотрела вслед Олегу, обводя взглядом не совсем четкий из-за мороси и тумана силуэт, и, наконец, решилась позвать, чтобы он обернулся и навсегда стал узнаваем:

— Эй, послушайте, Олег!..

Но зов получился негромким и неуверенным, и Олег скрылся в дверном проеме, так и не оглянувшись.

— Почему бы вам для начала не поздороваться со мною, Инна? — строго спросила профессор Шон. — Я так понимаю, что дипломную работу вы намерены писать под моим руководством? Вот и здоровайтесь.

— Извините, Роза Еноховна, — смиренно сказала Инна, — мне обязательно нужно было видеть его лицо.

— А что, так понравилась спина? Не переживайте, еще увидите. И даже побеседовать успеете при желании, и даже. Так. С этим все, — остановила она поток своей игривой фантазии. — Это что, вся ваша группа? Вы и Гуля Егоршина, которая, кстати, тоже не умеет здороваться?

— Еще трое собирались, Роза Еноховна, — пропищала толстуха Гуля. — Здрасссте!

— Долго собираются. Я больше мокнуть не намерена. Пойдемте, доктора, тело резать. Что там у нас? Патология внутренних органов? Сегодня возьмемся за печень и посмотрим взаимосвязи — кишечник и так далее, как, что, на чем сказывается. И к чему приводит.

Инна подошла к Олегу на следующий день. Снова шел дождь, и конвойные, в погожие дни предпочитавшие свежий воздух, прятались под крышей. Инна выждала, когда Олег отправится со своим ведром наружу, и, накинув поверх халата куртку, выбежала вслед. Она схватила его за рукав под тем самым деревом, где вчера состоялись выяснение отношений с Линой и разговор со старой профессоршей. Олег сердито обернулся, в упор поглядел на нее и узнал. Но не сказал ни слова. Смотрел и молчал.

— Я — Инна, — сказала она и сморгнула. Слов, оказывается, больше не было. И тогда она просто сделала то, что намеревалась: достала из кармана бутерброды, завернутые в кусок кальки. Калька промаслилась и стала прозрачной.

— С сыром, — увидел Олег.

— Съешь прямо сейчас, — велела она, — и еще конфеты, «Клубника со сливками». Ты карамельки любишь? Я подумала, что раз Вадька любит, то ты тоже. А потом я подумала, что вы разные с Вадькой, но конфеты все равно принесла на всякий случай.

— Мы и правда разные, — сказал Олег и не чинясь развернул бутерброды.

— Ты говори, что принести. У нас практика еще долго будет, я смогу еду приносить и все, что скажешь.

— Ты лучше Антоше «травы» принеси или что там ему нужно. У него ломка. Достал всех.

— Я уже. Уже принесла. И остальным кое-что. Ты, главное, скажи, что тебе нравится. И прости, что мы с Вадькой убежали.

— От вас и требовалось — убежать. Ради чего я старался? Вадька как?

— Наверное, нормально, — пожала плечами Инна, не отводя светлоголубого взгляда от лица Олега.

— Наверное? — удивился Олег. — Вы разве не?..

— Ну да, — сморгнула Инна, — с ним у нас все кончено. Совсем и навсегда. Так что тебе принести?

— Ты всех собираешься кормить на свою стипендию?

— Какая там стипендия с моими трояками! Я тут в бойлерную устроилась, тряпки кипятить, дезинфицировать. Немножко платят, на бутерброды вполне хватает, да и на «траву».

— Бросила бы ты «дурь» курить, — с набитым ртом промычал Олег.

— Да я уже бросила, Вадьке не нравилось. И пока еще снова не начала. Это я для ребят. Им так легче.

— Тебя не хватятся? — спросил Олег, дожевывая бутерброд.

— Нет. Я сказала, что мне плохо, так что не хватятся. Разве что По-трошон что-нибудь сострит, гадость какую-нибудь скажет. А тебя не хватятся?

— Через пару минут хватятся, если Антоша опять водки не добыл. А кто там острить собрался, я не понял?

— Роза Еноховна Шон-Потрошон, Потрошительница. Юмор у нее загробный, а так она — тетка отличная.

Олегу вдруг стало весело, и он улыбнулся так, как мог улыбаться только он один, вовлекая в мир своей улыбки всех вокруг. Инна перестала замечать, что дождевые струйки затекают за воротник курточки, что джинсы промокли до колен, а халат над джинсами превратился в мокрую тряпку. Она и сама улыбалась, не замечая того. Улыбалась широко и открыто, чего не позволяла себе с раннего детства, стесняясь не совсем правильного прикуса.

С этого дня Инна каждый день приносила Олегу бутерброды и яблоки и не обращала внимания на добродушные насмешки Дипа и компании, которые ясно видели, кому она отдает предпочтение. Однажды Олег, немного смущаясь, попросил ее принести чистое белье. Для этого необходимо было обратиться к Вадиму, и Инна, пересилив себя, подошла к нему в перерыве между парами: