Семи смертям не бывать - Андрей Кучкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я говорю, не бойся. Доверься мне. Не подведу.
Если бы Данилка знал, что ночью в бреду он все время вспоминал о письме и называл Блюхера и Каширина, он бы и вовсе пал духом. Стоило выдержать пытки в застенках белых и едва не погибнуть, чтобы выдать тайну первому встретившемуся незнакомому человеку! Сейчас Данилка был бессилен помешать этому человеку воспользоваться его тайной. Объездчик мог предать, убить Данилку или уничтожить письмо.
Но разведчик и не подозревал, что выдал свою тайну в бреду. И Денисюк тоже пока ничего не говорил об этом. Он ни о чем не расспрашивал Данилку. Днем исчез на час, принес какие-то травы из лесу, обмыл Данилке рану на голове, приложил траву, перевязал чистой тряпкой. Все это он делал молча. Данилка недоверчиво следил, как бесшумно, ловко ходит по небольшой избенке этот рослый, крупный человек с открытым добрым, лицом.
С самого начала их знакомства его насторожили просьбы объездчика довериться. «Втирается в доверие. С чего бы? — думал Данилка. — Что ему от меня нужно?» И он пытался понять, что за человек Денисюк.
Объездчик ловил настороженные взгляды Данилки, улыбался молча и понимающе. Вечером он присел возле него, сказал решительно и просто:
— Ну, вот что, парень. Довольно играть в молчанку.
И он рассказал обо всем, что узнал накануне ночью, — и о письме, и о Блюхере и Каширине. Закончив, поднял сапоги, повертел в руках:
— А письмо-то, наверное, здесь…
Отпираться было бессмысленно. Данилка
ожидал, что будет дальше. Объездчик тоже смотрел на Него выжидающе.
— Понимаю, не доверяешь, — сказал он. — Верно, как доверишься? Не знаем мы друг друга. — Он улыбнулся. — Давай знакомиться, парень. Авось все же заговоришь.
Великое множество людей повидал и узнал Данилка за свою короткую жизнь. Он научился разбираться в людях. И опыт подсказывал ему: нельзя не верить тому, что рассказывает о себе Денисюк. И чем больше слушал Данилка, тем больше проникался к нему доверием. Да, кажется, это был именно тот человек, которого он так хотел теперь встретить в лесу.
Ранним утром следующего дня Денисюк отправился в путь. В подкладке шапки он уносил письмо Блюхеру и Каширину. Объездчик уже давно был связан с партизанами. Он брался доставить письмо по назначению. На прощание сказал Данилке:
— Не сомневайся. Через два дня письмо будет у них.
Прошла томительная неделя. Вернувшись, Денисюк сказал, что передал письмо в верные руки. А все же неспокойно на душе у Данилки. Дошло ли письмо до Блюхера? Что скажет он Чевереву, вернувшись назад?
И вот однажды утром Данилка услышал отдаленный гром орудий. Впервые он сполз с кровати, едва передвигая ноги, вышел на крыльцо. Где-то невдалеке шел бой.
— Слышишь? — спросил Денисюк. Он стоял на крыльце, вслушиваясь в разгорающийся шум боя.
— Слышу, — сказал Данилка. — Наши!
В этот день красные орлы, выйдя из леса, завязали бой за Иглино и к вечеру овладели им.
Два месяца продолжался этот беспримерный по трудности поход от Оренбурга на север, на соединение с Красной Армией.
Первого июля 1918 года выступили из Оренбурга несколько небольших отрядов общей численностью до полутора тысяч бойцов. Им предстояло пройти по вражеской территории, принимая бои, прорываясь через заслоны. Но предстоящие трудности не остановили этих сильных духом, не знающих страха людей.
Один из руководителей красных орлов, Блюхер, вспоминает об этом походе: «По дороге в полосе пятьдесят — шестьдесят километров мы рассылали надежных агитаторов, которые привлекали в наши ряды всех революционно настроенных трудящихся, желавших с оружием в руках защищать Советскую власть. К нам вливались бойцы добровольно; шли одиночки и организованные группы. В отряд вливались рабочие приисков, небольших заводов, сел, станиц. По пути движения наши отряды значительно выросли… Шли мы осторожно, не зная, что делается рядом. Но у нас была твердая уверенность, что дело В. И. Ленина непобедимо, что где-то есть главные силы Красной Армии, с которыми нам нужно соединиться».
В Белорецке отряды, вышедшие из Оренбурга, соединились с двумя другими отрядами. Вместе с ними двинулся на север и батальон интернационалистов, в который входили бывшие военнопленные немцы, мадьяры, румыны. Выступив из Белорецка, красные орлы насчитывали в своих рядах уже до десяти тысяч бойцов.
Из Белорецка головные части вышли в начале августа. Путь их лежал по малонаселенному горному району. Предстояло перевалить через несколько хребтов Южного Урала и через его основной хребет Ала-Тау. На всем протяжении пути колонну преследовали казаки. Они налетали то с флангов, то с тыла, стараясь окружить и уничтожить отряды по частям. Но слово «окружили» не вызывало среди бойцов паники. Занимая круговую оборону, отбиваясь от налетов, красные орлы продолжали двигаться вперед.
Под селом Петровское они наголову разбили крупные силы белочехов и неожиданно появились в районе Богоявленского завода. Здесь начались особенно ожесточенные атаки белых, оценивших в полную меру угрозу, которую представляли для них красные орлы.
«Белые решили ликвидировать наш отряд в районе железной дороги, — вспоминает Блюхер. — С этой целью они создали вокруг нас несколько отрядов, которые двигались концентрически со всех сторон и одновременно нападая. С юга двигались казачьи части и «добровольческие» полки генерала Ханжина, преследовавшие нас от самого Верхне-Уральска…»
Но, подобно весеннему потоку, красные орлы стремительно и неудержимо прорывались через все преграды. Выдержав несколько тяжелых боев под Зилимом и Ирныкшами и форсировав реку Сим, они сосредоточились в двадцати километрах южнее Иглино. 29 августа Иглино было взято.
Еще одна ожесточенная схватка с подброшенными из Уфы и Бирска полками белых, еще один рывок через реку Уфимка — и 13 сентября красные орлы встретились с передовыми частями армии. Так завершился этот героический, славный поход.
Не дав отдохнуть красным орлам, командование армии поставило перед ними задачу взять Красноуфимск, ликвидировать угрозу Кунгуру. Развернувшись на широком фронте, отряды красных орлов, объединенные в 4-ю
Уральскую дивизию, двинулись освобождать Урал.
В эти знаменательные дни Чиркова не было среди бойцов, штурмующих укрепленные линии белых. Он лежал в походном госпитале. Врачи хлопотали вокруг Данилки: запущенная рана на голове плохо поддавалась лечению.
Стало известно о переданной Блюхеру «секретке», оказавшей влияние на исход боев под Иглино. Вокруг Данилки постоянно стояли группкой раненые бойцы, и ему приходилось снова и снова рассказывать о всем пережитом в последние недели: об иглинской тюрьме, о расстреле у оврага и сторожке объездчика в лесу.
Хорошо было Данилке среди товарищей. Но что ни день, то больше тянуло в родной отряд к чеверевцам, где, наверное, уже не надеются увидеть его в живых. Он представлял себе, как встретится с Чеверевым, как закроются они в комнате, чтобы спокойно, не торопясь, поговорить по душам, — так всегда бывало, когда Данилка возвращался после опасных, трудных походов по вражеским тылам. Каким дружеским теплом окружали в такие дни его в отряде! Это была самая высокая и самая желанная награда за все перенесенное им, за его труды.
Как ни сопротивлялись врачи, а Данилка настоял на своем: выписался из госпиталя и с забинтованной головой пустился в путь.
Нужно было ехать в Агрыз. Сюда перебрался из Сарапула полк Чеверева. Ехал Данилка в теплушке и, высадившись в Сарапуле, почувствовал, что не может стоять: кружится голова, трудно дышать. Зря поддались его настойчивым и каждодневным просьбам врачи и выписали из госпиталя. Недолеченная рана начала гноиться, и вместо полка Данилка, так и не повидав никого из своих, снова оказался в госпитале.
Разметавшись на койке, Данилка бредил. Лицо его осунулось, обросшие щетиной щеки впали, под глазами лежали синяки. Казалось, организм не выдержит смертельной борьбы.
В эти дни проведать Данилку пришел Чеверев. Осторожно ступая, он подошел к больничной койке, опустился на стул. Не в характере Чеверева эти осторожные, тихие движения. Он ходил размашисто, говорил громко. А здесь словно другим стал — на строгом лице непривычная растерянность. Жалко ему друга, но боится это показать. Как бы ни было тяжело — нельзя распускаться. Это первое правило Чеверева и чеверевцев. Пусть Данилка увидит, как всегда, суровое лицо командира, услышит требовательный командирский голос.
Но Данилку трудно обмануть. Как ни бодрится Чеверев, а в хорошо знакомом лице, в не знающих страха глазах Данилка видит растерянность. Не надо никаких слов — и без слов он чувствует любовь друга.
Наклонив свою большую голову к Данилке, Чеверев долго просидел возле него. И то ли случайно, то ли действительно приход друга прибавил ему сил, но с этого дня Данилка начал поправляться. Молодой организм поборол болезнь. Снова — уже в который раз! — вырвался Данилка из лап смерти.
