Королева эпатажа (новеллы) - Елена Арсеньева

Профессор Кенигсбергер был первым, кто понял, что эта красивая молодая дама далеко пойдет, и, если ее вовремя не остановить, она, пожалуй, заткнет за пояс и его, и всех его коллег. В понимании профессора единственным человеком, способным поставить предел амбициям госпожи Ковалевской, был его учитель — крупнейший в то время математик Карл Вейерштрасс, которого называли «великим аналитиком с берегов Шпрее».

Кенигсбергер начал осторожно намекать на то, что это единственный достойный учитель для такой гениальной дамы, как мадам Ковалевская. Тщеславие Софьи с каждым днем росло, росло в геометрической прогрессии, — разумеется, не без оснований. Такие понятия, как «высшее предназначение», представлялись ей этаким оазисом в пустыне, и, чтобы они не оказались миражом, Софья Васильевна оставила мужа в Гейдельберге, а сама поехала к Вейерштрассу в Берлин.

Кстати, поехала она не одна. Вообще из России она уехала не вдвоем с мужем, а прихватила с собой подругу. Звали подругу Юлия Лермонтова, и была она из числа таких же вдохновенных эмансипаток, как и сама Сонечка Корвин‑Круковская, ныне Ковалевская. Правда, любовью Юлии была не математика, а химия. И, в отличие от обворожительной подруги, была она невзрачна собой и никакими страстями не обуреваема. Однако Сонечка не решилась оставить ее со своим мужем. Нет‑нет, само собой, она продолжала звать Владимира братом, требуя, чтобы он называл ее сестрой. Но не искушай малых сих…

Юленька не роптала и даже едва ли заметила этот промельк ревности. Охотно подчиняясь подруге, она строила свою жизнь в зависимости от уклада жизни Софьи. Юлии разрешили слушать некоторые курсы в университете и работать в химической лаборатории Бунзена. По рекомендации Менделеева она выполнила свое первое научное исследование — сложное разделение редких металлов, спутников платины.

В дальнейшие планы Софьи и Юлии входило устройство в Гейдельберге целой колонии учащихся женщин из России. Но когда Софья поехала в Берлин, Юлия отправилась с ней. Правда, несмотря на блестящие рекомендации гейдельбергских ученых, ей не разрешили ни посещать лекции в Берлинском университете, ни заниматься исследованиями в его лабораториях. Поэтому Юлия частным образом работала в лаборатории Гофмана и слушала его лекции. Кстати, здесь она создала одну из лучших своих работ — «О составе дифенина», которая была доложена Гофманом на заседании Немецкого химического общества, а затем опубликована. В научных кругах работа вызвала большой интерес. Ее оттиск Юлия Всеволодовна подарила Менделееву, которого боготворила.

Однако что же там с Вейерштрассом? Удалось Софье пробиться к нему?

Еще как!

Ко времени их встречи Карлу Теодору Вильгельму Вейерштрассу было за пятьдесят. Он вел жизнь ученого сухаря… хотя никогда не забывал, что четыре года пребывания в Боннском университете были потрачены им в основном на развлечения — фехтование и дружеские попойки (причем, никому не признаваясь, считал это время лучшим в своей жизни). В нем уживались два человека — ревностный, почти истовый служитель науки, человек безудержного тщеславия — и страстный романтик. Вторую сторону своей натуры Вейерштрасс настолько старательно таил от всех, что даже и сам о ней чуть ли не позабыл. Зато он был славен во всем математическом мире тем, что первым построил строгую теорию иррациональных чисел. Ему также принадлежит точное определение непрерывности функции. Вейерштрасс заложил основы современной общей теории функций комплексного переменного и начал ее систематическую разработку. Ему принадлежат и важные результаты в вариационном исчислении, вошедшие в современные университетские курсы. И прочая, и прочая, и прочая… Для него, как и для многих других математиков (вернее, как и для всех других математиков), остальные люди не существовали. Словом, это был достойный паладин того королевства, в котором только начинала осваиваться Софья Ковалевская.

Она не смогла поймать Вейерштрасса в университете и заявилась прямо к нему домой. При виде ее высокомерный, усталый профессор встревожился — слишком уж молода. Услышав, что она из России, испугался. Кажется, варвары совсем с ума посходили, если стали позволять своим женщинам ездить в Европу изучать математику. Что? Она говорит, ей отказали в приеме в университет? И правильно сделали. Что? Она говорит, что хочет брать у него уроки? Давно ему не было так весело! Уроки! У него! Да эта фрейлейн имеет хотя бы представление о том, сколько будет дважды два?

Желая одним махом избавиться от докучливой посетительницы, Вейерштрасс предложил ей решить несколько задач по гиперболическим функциям из разряда тех, которые он давал самым успевающим студентам математического факультета, причем еще и несколько усложнив их, и попросил ее зайти на следующей неделе. Он был убежден, что больше никогда не увидит русскую красотку, однако ровно через неделю она снова появилась в его кабинете и сообщила, что задачи решены. После этого профессор Вейерштрасс ходатайствовал перед академическим советом о допущении госпожи Ковалевской к математическим лекциям в университете. Но «высокий совет» не дал согласия. В Берлинском университете не только не принимали женщин в число «законных» студентов, но даже не позволяли им бывать на отдельных лекциях вольнослушательницами! Пришлось ограничиться‑таки частными занятиями у знаменитого ученого.

Странные это были занятия. От формул так легко переходили к болтовне на самые неожиданные темы, от напряженного молчания к смеху, что сестры профессора с изумлением переглядывались, когда до них доносились эти забытые в их унылом доме звуки. А как изменился Карл с тех пор, как здесь появилась эта русская! «Он помолодел, ты заметила, Матильда? Что все это значит, как ты думаешь?» — «Я думаю, ты и сама понимаешь, Гертруда…»

Вопрос «Что все это значит?» тревожил не только сестер Вейерштрасса и его самого, но и Софью. А также еще одного человека. Вслед за Софьей в Берлин переехал и Владимир Ковалевский, и он любящим, ревнивым взглядом сразу заметил, как изменилась его жена. В ней появилась совершенно новая уверенность — не девичья, а женская. Да, здесь дело было не только в том, что кто‑то из достопочтенных светил математической науки вдруг взял да и признал в ней ровню… ну, если не ровню, то достойную себя ученицу. Здесь было что‑то еще…

Первый раз в жизни Софья увидела мужчину, который ее восхитил! Она не замечала тех примет возраста, которые время неизбежно наложило на чеканное лицо Вейерштрасса. Она влюбилась в его интеллект… То есть так ей казалось. Однако когда корректный профессор как‑то раз вдруг схватил ее в объятия и принялся целовать, Софья ощутила прилив невероятного восторга. Ну, ее время любить давно пришло! Еще немного — и оно миновало бы этот цветок, предоставив ему беспрепятственно увядать среди формул. В общем, Софья обнаружила, что рассуждать о непрерывной функции, которая не имеет производной ни в одной точке и график которой бесконечно колеблется в окрестности каждой точки, несравнимо приятнее, лежа щекой на груди любовника, чем просто сидя за столом. Потом современники будут выражать свое восхищение тем, насколько продуктивно работал Вейерштрасс в эти годы. «Мы должны быть благодарны Софье Ковалевской, — скажут они, — за то, что она вывела Вейерштрасса из состояния замкнутости».

Если бы они только знали, каким образом это произошло…

Дело дошло до того, что Вейерштрасс сделал Софье предложение. Он готов был развести ее с Владимиром и жениться на ней. Софья искренне испугалась. Да ведь Карлу только волю дай — он живо превратит ее в подобие своих сестер, старых дев! Вся разница между ними только и будет в том, что Софья уже не дева, и к тому же не старая. Она не обольщалась ни на миг: занятия математикой с Карлом прекратятся в то же мгновение, когда пастор объявит их мужем и женой. Нет, Владимир как супруг устраивал ее гораздо больше. Правда, ревнив он, оказывается… А впрочем, Софья не без изумления обнаружила, что ревность Владимира доставляет ей все больше удовольствия. Она заметила также, что перестала называть его братом. И вообще, ей было приятно смотреть на него. Хочешь не хочешь, а плотское воображение, разбуженное Карлом, вызывало иной раз к жизни волнующие картины и сны, такие сны… Очень странно: героем этих снов был уже не Карл, а собственный ее муж. Это Софью отрезвило. Браки по любви рассматривались в эмансипированно‑свободолюбивом кругу как позорный анахронизм. Нет, нет, Владимир некрасив, скучен, занимается не возвышенной математикой, а какой‑то замшелой палеонтологией… Нет, нет и нет! А все‑таки… интересно знать, все мужчины устроены одинаково или как‑нибудь отличаются друг от друга?

В это время в Берлин приехала Анна. У сестры дело с «консервами» все никак не ладилось, и она уже опасалась, что так и не сладится. Видеть похорошевшую, возбужденную своим успехом сестру ей было тяжко. А еще тяжелее — наблюдать, как влюблен в нее Владимир и как волнуется Софья из‑за его любви. Анна немедленно принялась упрекать их, что они опустились до пошлостей, что ударились в мещанство… Софья разозлилась. Она терпеть не могла, когда ее упрекали безвинно. Правда, интересно, что бы она делала, если бы Анна начала подозревать истинную подоплеку их с Вейерштрассом отношений? Слава богу, ничего подобного сестре и в голову прийти не могло. Однако, исподтишка наблюдая за ее преждевременно увядшим лицом, слушая сварливые интонации, Софья вдруг подумала: какое счастье, что сама она избежала такой судьбы, что Карл проторил ей дорожку в мир иной, и всегда, при необходимости, когда захочется Софье, она сможет совершить туда прогулку с помощью мужчины, который в это время окажется под рукой…