Есть что скрывать - Джордж Элизабет

Выйдя из «Дома орхидей», Дебора остановилась. На нижней ступеньке лестницы она увидела Нариссу, которая разговаривала по мобильному.

– Плохо. На самом деле плохо. Ужасно. Виктория, ты должна…

Вероятно, Виктория перебила ее, а затем довольно долго что-то говорила, после чего Нарисса взволнованно ответила:

– Я знаю, что мне нужно. Ты не помогаешь. Ты мне кто, спонсор или мать?

Затем она снова слушала и, похоже, ей не понравилось услышанное.

– Я не могу прийти. Это займет слишком много времени. Я не…

Снова Виктория. Потом:

– Ладно. Да. Ладно.

Отключив телефон, Нарисса заметила Дебору.

– Что? Зачем вы тут болтаетесь? Почему не идете домой? Уходите! – Не дожидаясь ответа, Нарисса зашагала по выжженной солнцем лужайке, протянувшейся между двумя рядами коттеджей. На середине она оглянулась и, увидев, что Дебора не сдвинулась с места, крикнула: – Почему вы никого не слушаете? Что с вами такое?

Дебора спустилась по лестнице и подошла к ней.

– Может… Кажется, вы… Я просто… Я могу вам чем-то помочь?

– Я похожа на человека, который нуждается в вашей помощи?

– Честно? В общем… похожи.

– Что вы хотите? Кем вы себя воображаете? Какой-то мадонной-покровительницей… черт. Черт, я даже не могу придумать, чего именно.

Дебора засмеялась и тут же извинилась.

– Ой, простите, – сказала она, прикрывая рот рукой.

Нарисса закатила глаза.

– Вам никогда не давали пинка по вашей привилегированной белой заднице?

Дебора задумалась. Да, такие ситуации бывали. Поэтому она ответила серьезно:

– Не сомневаюсь, что были такие, которым этого хотелось. Но до сих пор им всем удавалось держать себя в руках.

Нарисса направилась к внешней стене и улице за ней. Дебора не отставала.

– Что? – Нарисса снова бросила на нее испытующий взгляд.

– Кажется, съемки… ну… идут не так, как вы надеялись.

– Ага, Шерлок номер два, – Нарисса снова закатила глаза.

– Можно я скажу? Кажется, у вас некоторые трудности.

– Катастрофа – вот что у меня, черт бы его побрал.

– Можно сказать и так, – согласилась Дебора.

– Вы когда-нибудь ругаетесь? – поинтересовалась Нарисса. – Или вы вся такая деликатная-деликатная?.. Ладно, проехали. Не отвечайте. Мне нужно на это проклятое собрание – вот что мне нужно. Или выпить. Или таблетку. Или еще что-то.

– Может, поговорить? – предложила Дебора. – Да, я понимаю, что вам нужна не я. И конечно, я не знаю и не могу делать вид, что знаю, на что это похоже. То есть ваши собрания и все прочее. Но я могу поговорить. А если точнее, я могу слушать. Говорить будете вы. Я могу реагировать, если вам нужна реакция.

Нарисса снова окинула ее испытующим взглядом. Дебора поняла, что ее оценивают. Оставалось только ждать, что решит эта женщина.

– Ладно, черт с ним, – наконец буркнула Нарисса. – Я получаю от них все, кроме ярости. И все время спрашиваю себя, почему они не возмущаются. Мы слышали о предательстве, лжи, потере невинности, о деградации и об угнетении женщин, но почему они не возмущаются? Я возмущаюсь. Я просто вне себя. И именно это – ярость – полностью отсутствует, когда я просматриваю снятый за день материал. А вот когда девочки говорят с вами, я ее вижу. Но почему они так разговаривают именно с вами… я имею в виду, что вы белая, благополучная, милая и все такое. Что я делаю не так?

Они все еще шли к внешней стене, тянувшейся вдоль тротуара. Когда добрались до конца, Дебора остановилась в тени одной из растрепанных акаций.

– Похоже… ну, не знаю… вы очень строги к себе?

Нарисса отрывисто рассмеялась, но смех вышел невеселым.

– Это у меня быстро пройдет. Не сомневайтесь. Это моя сильная сторона.

– Можете шутить сколько хотите. Но у меня вопрос: это ваш первый документальный фильм?

– Я работала с отцом, а тот снимал документалки лет сорок. Так что я знаю, что делаю, – если вы это имеете в виду. Я знаю процедуру. Слышала с самой колыбели.

– Что именно?

– Что самый надежный путь к успеху – способность режиссера оставаться объективным, а сам он во время съемки должен держаться нейтрально и в то же время благожелательно. – Ответ Нариссы был похож на давно заученный текст.

– И все же это ваш первый документальный фильм?

– Какая разница? Я должна уметь…

– Что? И почему? – Нарисса не ответила, и Дебора продолжила: – Почему вы что-то должны?

– Потому что я очень этого хочу, – после паузы ответила Нарисса.

– И что? Послушайте, я ничего не понимаю в кинодокументалистике, но, может, вы подходите не с той стороны? Судя по всему, вам нужно возмущение, исходящее от девочек. А разве негодовать должны не зрители фильма? И не должен ли режиссер верить, что зритель действительно испытает это чувство? Разве возмущение и негодование не возникают в процессе фильма? Ведь дело не в том, как девочки рассказывают свои истории, – их безыскусные слова говорят громче, чем… Не знаю. Что они должны делать? Рвать на себе волосы? Биться головой о стену? Всхлипывать? Рыдать? Знаете, Нарисса, возможно, вы сами всё портите. Как будто все эти голоса в вашей голове убеждают вас не беспокоиться, потому что все равно ничего не выйдет.

– Не люблю доморощенных психоаналитиков. Хотите честно? У вас покровительственный тон. Перестаньте.

– Вовсе нет. Я белая, вы черная, и я понимаю, что мы живем в расистском мире. И все равно я скажу: вы плохо подготовились потому, что у вас нет веры. Ни в девочек, ни в силу их историй, ни в способность зрителей понять ваш замысел – и, главное, в себя.

– Веры в себя хоть отбавляй, а вы как будто обвиняете меня в желании сделать что-то особенное, – с жаром возразила Нарисса. – Эти девочки, которые сюда пришли… Они испытали такое давление, которое вы даже представить не можете. С самого рождения их учили, что женщины должны превратиться в сосуды целомудрия и чистоты, предназначенные для мужчин. А все ради того, чтобы стать достойной парня, который хочет оставить в тебе свое семя. Разве от этого не хочется кричать? И все это продолжается и продолжается, и практически никто ничего не делает, чтобы это остановить.

– Зачем вы так говорите? А Завади? А вы сами?

– Потрясающе. Нас двое.

– Я тоже, – сказала Дебора. – И, думаю, есть много других, кто испытывает ярость, нужную для вашего фильма, в котором им, наверное, тоже найдется место.

– Я уже говорила с несколькими, – признала Нарисса, неохотно и после секундной паузы. – Перед тем, как начала снимать здесь.

– Кто они?

– Несколько копов, пытающихся положить этому конец.

– И?..

Нарисса вышла через калитку на тротуар, за которым по Майл-Энд-роуд с ревом проносились машины.

– Они были нормальными, эти копы. Готовыми говорить, распространять информацию, вместе добираться до мозгов людей – все что угодно. Они познакомили меня с хирургом, которая тоже этим занимается.

– И вы видели ярость? Мне кажется, хирург должен сохранять спокойствие.

– Я надеялась, но интервью не состоялось. Мне с трудом удалось поговорить с ней по телефону. Она здорово смотрелась бы в фильме – но не захотела. Это очень плохо, потому что я могла бы вставить ее в финал. Один из копов сказал, что пытаться остановить то, что происходит с женщинами, – все равно что вычерпывать воду из лодки чайной ложкой, так что было бы неплохо закончить фильм ноткой надежды… – Нарисса посмотрела на проезжавшие мимо машины. Ее лицо стало задумчивым. «Интересно, о чем она размышляет», – гадала Дебора. Ответа долго ждать не пришлось. – На самом деле вы должны поговорить с ней для вашего проекта, с хирургом. Ее зовут Филиппа Уэзеролл. Судя по всему, она жуткий параноик и поэтому не разрешит ее сфотографировать, но интервью с ней в качестве введения или заключения к вашей книге… А может, и во введении, и в заключении. Подходит и для того, и для другого.

Дебора переместила вес с одной ноги на другую и внимательно посмотрела на Нариссу Кэмерон.