С привкусом пепла - Иван Александрович Белов

– Свадебным генералом, – доверительно сообщил Зотов. – Важно надуваю щеки, отпускаю глупые замечания. Люблю когда должность большая, а ответственности нет.

Анна понимающе похихикала.

– А вы, значит, разведчица? – уточнил Зотов, уводя беседу от своей скромной персоны.

– Помаленьку, – скромно кивнула Адреева. – Тут подсмотрю, там подслушаю, курочка по зернышку…

Дальше разговор закрутился вокруг успехов и неудач разведчиков брянских партизанских бригад и завершился спустя полчаса на развилке заросших рябинником троп.

– Ну вот, пожалуй и все, – вздохнула Ерохина. – Вам прямо, мне направо, к Еремееву на доклад. До свидания, товарищи московские разведчики.

– Спасибо за компанию, – улыбнулся Зотов.

– Вам спасибо, для меня вести с Большой земли, как глоток воздуха, –Ерохина задорно подмигнула и пошла своей дорогой, ступая неслышно и мягко. Все смотрели в след отважной разведчице. Мелькающий платок затерялся в лесу.

Через медлительную, величавую Десну переправились на старой, нещадно протекающей лодке и в Новоселки поперлись втроем - Зотов, Колька и Шестаков, оставив разведчиков в качестве группы прикрытия.

Тропка, усеянная ободранными, узловатыми корневищами, вывела на околицу. Коротко кукарекнул петух, побрехивала собака, ничего подозрительного. На ближайшем огороде бабка споро растаскивала навоз. Зотов с Колькой притаились в крапиве, Шестаков выпрямился во весь рости, не прячась, двинулся по тропе. Старушка появлению гостя не удивилась. Они о чем-то поговорили, бабка перекрестилась, и Шестаков призывно махнул рукой.

– Колька, ты что-ли? – прошамкала старушка, когда они подошли.

– Я, баб Клав, здравствуйте, – чересчур вежливо откликнулся Воробей.

– Ого какой, и с ружжом. Значит, не выгнали тебя с партизан, подлеца?

– Он у нас в командирах, – поддержал Кольку Зотов. – Отличник боевой и политической подготовки.

– Этот охальник? – удивилась бабуся. – Он у меня в прошлом годе пол грядки моркови повытаскал, а до того всю антоновку ободрал. С таким командиром много не навоюете. Хороша армия: Степка Сирота да Колька обормот. А я думаю, чего германца по сию пору не гонят?

– Ты, божий одуванчик, роток-то прикрой, – посоветовал Шестаков. – Жисть штука не бесконечная, а тебе и без того прогулы на том свете выписывают. Староста у себя?

– А хде ему быть? Ему как ноги оторвало, никуда не уходит, может и хочет, да не могет.

– Ну будь здорова, Клавдия, не забудь, когда гуляешь, оглядываться, – распрощался Шестаков. Бабушка тяжко вздохнула и продолжила швырять навоз, превозмогая боль в худых, натруженных, почерневших руках.

– Можно я до мамки? – попросился Воробей. – Я быстренько! Ну пожалуйста.

– Дуй, – разрешил Зотов.

Колька взбрыкнул молоденьким козликом, перелетел через ближайший плетень и скрылся из виду.

– Чичас у начальства отметимся и к Горшуковым, – сообщил Шестаков. – Порядок нужон, иначе староста чужаков углядит и доложит, куда службой положено.

– Староста немцами поставлен? – напрягся Зотов, идя по гладкой, нахоженной тропке.

– А кем? Святыми апостолами? – ухмыльнулся Степан. – По эту сторону реки другой власти нет.

«Чудны дела твои, Господи», – подумал Зотов. Честный советский гражданин, практически партизан, следует на поклон к фашистскому прихвостню. На Большой земле расскажи, не поверят. Оккупированные территории - один сплошной театр лицедеев, со своими правилами и нормами поведения, отличных от человеческих. Иная реальность.

Они миновали заросли одичавшей красной смородины и увидели две маленькие фигуры, ползавшие по свежевскопанному участку. Зотов сначала подумал, что это дети, но ребенок оказался только один: вихрастый, белоголовый пацаненок лет пяти. Второй – взрослый мужчина, возвышающийся над ребенком едва на пол головы. Издали казалось, он сидит на коленях. Мужчина саперной лопаткой выкапывал ямки, а малец бросал картошку и сыпал пригоршню золы из ведра. Работа шла наудивление слаженно.

Мальчонка углядел гостей и шепнул взрослому. Мужик резко повернул морщинистое, черное от загара лицо с седоватой щетиной и потянулся к лежащей винтовке. Зотов впервые видел, как картошку сажают с оружием. Дикий запад какой–то.

– Здорово, Василий! – радушно помахал Шестаков.

– Здорово, Степан, – мужик чуть расслабился и повернулся, опершись на руки, успев мазнуть по Зотову внимательным, совершенно безжизненным взглядом. Пацаненок укрылся у него за спиной и поглядывал огромными, ярко-зелеными глазищами, пряча перемазанную мордаху. – Давненько не виделись. В лесу не сидится?

– Мы по делу, – Шестаков поздоровался со старостой за руку. Мужчина не сидел на коленях, как показалось издалека. У старосты не было ног. Рваные, измызганные штанины неряшливо подшиты в паху. – Горшуков младший в деревне не объявлялся?

– Неделю тому был, хлопца моего галетами угощал, – Василий потрепал мальчонку по голове, глядя снизу вверх, отчего Зотов почувствовал себя неуютно. – С той поры не наведывался. Сызнова из отряда сбежал, бесова кровь?

– Ну, – подтвердил Шестаков. – К Матрене зайдем, мать-то завсегда за чадо свое обязана знать.

– Не факт, – мотнул головой староста и глянул на Зотова. – А это кто який? Раньше не видел. На образованного похож. В партизаны теперича бухгалтеров набирают? Видал, Володька? – обратился он к пацаненку. – Учись, шельмец, не то под елкой сидеть не возьмут. Шишек не погрызешь, будешь, как батька, картоху с курятиной жрать. Звать тебя как?

– Виктором, – представился Зотов. – А у вас тут перепись населения?

– Перепись, не перепись, а положено проверять, – сурово отрезал староста. – Ну хрен с ним, пошли, провожу до Матрены, только руки ополосну.

Василий закинул винтовку за спину и сноровисто запрыгал по пашне на руках, похожий на обезьяну в картузе и пиджаке. Мальчонка стреканул следом, вымешивая землю босыми ногами.

– Сын? – спросил Зотов.

– Ага, – мрачно откликнулся Шестаков.

– А жена где?

– В город, паскуда, сбежала, – сказал, как плюнул Степан. – Вроде на заработки, а сама жопой там вертит. Является раз в месяц, гостинцы малому привозит. С мужем не знается. Вася-то после того, как ножки откочерыжило, слабоват по мужской части стал.

– Ноги как потерял?

– Потерял… – хмыкнул Степан. – Потерял, это когда люди добрые вернуть могут, а тут дело гиблое. Хочешь вызнать, сам у него и спроси.

Они нарочито медленно подошли к потемневшей, осевшей в землю избе с грязными, подслеповатыми окнами. Жил староста не богато. Чувствовалось отсутствие женской руки. Забор покосился, на неметеном дворе валялись битые горшки