Обреченные на месть - Федор Зуев

– И это все? – спросила она, широко раскрыв огромные, как у коровы, голубые глаза, поочередно глядя то на меня, то на мои документы.

– Да, все. Жаль только – веник забыли.

– Какой еще веник?

– Ну, березовый, для парилки. Как Задорнов рекомендовал, – ответил я ей совершенно серьезно.

Контролерша налилась краской то ли от злости, то ли из-за конфуза.

– Да ты, Зин, чё, не видишь, что ли – командировочные они, – сказала подошедшая к ней холеная и фигуристая блондинка лет тридцати с отмороженными рыбьими глазами. Видимо, старшая. И опять вмешался Львович. Засветив свои корочки, что-то прошуршал вполголоса, хохотнул, снял и протер платком очочки. Во всем его протокольном виде значилось: вы старший лейтенант и вы пропорщица, не томите меня, подполковника одной с вами общей службы. И хотя девушки, в отличие от погранцов, были в аэрофлотовской форме, по их взглядам и вдруг появившейся собранности я легко догадался, кто здесь командует парадом.

Прилепив мне на дипломат синенький номерок и такой же на саквояж Львовича, девушки вернули нам паспорта и билеты, коротко добавив:

– А теперь на пограничный контроль!

У стеклянного контрольного пограничного пункта в виде аквариума нас не задержали. Я первым, а Львович следом перешагнули условную линию границы.

– Ну, вот и пройден Рубикон… – выдал он чей-то афоризм с приятельски философско-протокольным видом службиста-бюрократа.

Я видел его всего третий раз в жизни. В первый раз в одиночной камере Лефортова, где «отдыхал» после больницы некоторое время, при собеседовании в виде допросов или наоборот.

Затем за сутки до вылета его представили, как моего куратора и переводчика, а также секьюрити. Я стал здорово заторможенным той гадостью, что мне постоянно добавляли в пищу. Но и без нее мне было совершенно все равно. Я согласился на все условия ради одного: я хотел УВИДЕТЬ ТО МЕСТО, ГДЕ ПОГИБЛА АНГЕЛИНА! Все остальные дела и хлопоты брал на себя Львович, сетуя, что командировка может затянуться на более долгое время, чем планировало его начальство.

«Боинг 747», оторвав шасси от взлетной полосы, уверенно набирал высоту, устремляясь за солнцем на запад. Я опустил пластмассовую шторку окна. Чуть отодвинув спинку кресла и не обращая внимания на деловитое брюзжание Львовича, погрузился в дремоту. Вскоре пришел сон, отключив от всего окружающего. «Боинг», своим мирным шумом убаюкав меня, отсекал огромными крыльями все оставшееся внизу, на земле, в моей несуразной и запутанной жизни…

Проснулся я от сообщения, что лайнер проходит над Нью-Фаундлендом и вскоре пересечет границу между Канадой и Соединенными Штатами. До приземления оставалось чуть более двух часов. Стюардессы развозили чай и кофе.

– Вам кофе или чай? – спросила одна из них.

– Кофе и, если можно, вместо молока добавьте коньяк, пожалуйста, – попросил я.

– Ну что ж, так как вы свой ужин и обед счастливо проспали, то, безусловно, заслуживаете исключения, – ответила она.

Пообещав вернуться через несколько минут, и вручив мне кофе с лимоном, стюардесса действительно вскоре принесла маленькую бутылочку бренди. За то время, пока я смаковал кофе с коньяком, лайнер оставил за своим хвостом Бостон и спустя еще полчаса начал медленно снижаться. Прогулявшись по проходу до туалета и обратно, я услышал последнее сообщение: начинаем снижение над Лонг-Айлендом, еще через четверть часа объявили, что пролетаем над графством Носсау, и вдруг резко пошедший на снижение самолет, казалось, почувствовал близкое стойло родного аэропорта.

После чего последовало приглашение всем занять свои места и пристегнуть ремни.

Львович, предупредительно встав, пропустил меня на место. Никаких эмоций, кроме боли в ушах от резкой потери высоты, не было. Мне казалось, что я приземляюсь где-то в Ессентуках…

Дважды соприкоснувшись с бетонной полосой, авиалайнер помчался, плавно теряя скорость. Пассажиры зааплодировали, как в театре. Видимо, последние частые авиакатастрофы давали для этого повод. Наконец мы остановились, прижавшись к «рукаву» терминала. Через некоторое время нас пригласили на выход, пожелав удачи в славном городе Нью-Йорке, добавив:

– Добро пожаловать в Соединенные Штаты!

Огромный зал-накопитель извивался в кольцах гигантского удава из живой ленты пассажиров, прилетевших со всех континентов нашей маленькой планеты.

– Это только один терминал, – сообщил мне Львович. – А вообще на территории аэропорта их не менее тридцати. И если ты, что не желательно конечно, вдруг потеряешься…

– Вдруг не бывает, – ответил я ему безразличным тоном, шагая в длинной извивающейся очереди из прилетевших со всего мира людей.

Мы медленно приближались к кабинкам с офицерами эмиграционной службы. Первым к молодому офицеру в красивой форме приблизился Петр Львович.

Он тихо и подобострастно что-то наговорил ему за те несколько коротких минут, что стоял в ожидании своего паспорта с американской визой. Получив проштампованный документ, он не отошел, а замер чуть поодаль, готовый подойти ко мне в любую секунду. Офицер внимательно изучал мои документы, читая что-то в компьютере. Затем, взяв в одну руку паспорт, он стал разъяснять мне компьютерную запись. Но что именно, я не понял. Метнувшийся к нам Львович тут же бегло перевел. По его словам выходило, что мне следовало перейти с сопровождающим в другой зал. Туда, где регистрируются люди, приехавшие на постоянно место жительства. Оказалось, что у меня, в отличие от Львовича, в компьютере была отмечена грин-карта.

Разволновавшийся куратор ринулся было за мной и сопровождающим офицером в другой зал, но ему вежливо, но твердо предложили идти вместе с остальными пассажирами за багажом. На что он возразил, что багажа не имеет, кроме ручной клади. На это улыбнувшийся офицер посоветовал, не теряя времени, выйти из терминала на стоянку такси или автобусную остановку, где можно сесть на автобус Qз, идущий до Джамайки-центр, а далее продолжить путь на метро. Ошарашенный Петр Львович остался за нашими спинами, обескураженно провожая меня тоскливым взглядом. Последнее, что я услышал от него, было:

– Слава, я буду ждать вас в центральном холле на выходе из терминала…

Я провел в небольшом сером зале в компании нескольких эмигрантских семей, выехавших из разных стран, более двух часов. И если евреев встречали представители «Найаны» или «Хиаса», беженцев из Югославии их земляки или представители эмиграционных служб от «Красного Креста и полумесяца», то я, видимо, был совершенно никому не нужен. Наконец я получил отметку в паспорт и прикрепленный к нему белый лист временной грин-карты. Предварительно мне пришлось попросить о помощи русскоговорящего секьюрити аэропорта, который заполнил за меня все бумаги, на которых я с облегчением подписался. Я горячо поблагодарил его, презентовав на память ручку из уральского малахита. Потом тронулся на выход, но был остановлен мужчиной средних лет в безукоризненном темно-синем костюме с таким же галстуком на белоснежной сорочке.

– Я детектив отдела ДЕА нью-йоркского департамента полиции Фред Ди Морсиано, – представился он на приличном русском языке с легким акцентом. – Сэр, я должен вам сообщить нечто важное…

Глава 2

Детектив Нью-йоркского полицейского департамента в отделе ДЕА по борьбе с контрабандой, наркотиками, проституцией и нелегальной эмиграцией, бывший капитан Федеральной службы безопасности, почти сорокачетырехлетний Фред Ди Морсиано, переведенный для усиления Нью-йоркской полиции после очередного сокращения ФБР, дослуживал свой последний год в американской пенитенциарной системе. При росте шесть футов и весе чуть более 90 килограммов он постоянно боролся с этим «чуть» и иногда достигал успеха. В служебном отношении это был немного флегматичный, но внимательный и толковый офицер, обладающий железной хваткой и мгновенной реакцией питбуля. Его конкретное направление в отделе ДЕА было – контрабанда человеческими органами для трансплантаций. И побочное направление – работорговля нелегалами, детская проституция привозимых из «третьего мира» детей, используемых в Интернете и видеозаписях или уже отснятыми и привозимыми в США порноматериалами для педофилов.

Работа была не для слабонервных, а пласты информации и знания сути дела, отложенные в его сознании и подсознании, порой вызывали жуткое отвращение к человеку, как к венцу творения, да еще и царю природы…

Русский язык Морсиано знал с детства. Его отец, лейтенант итальянских оккупационных морских сил, вывез его мать, шестнадцатилетнюю свою невесту, из Ялты в 1944 году. Единственное условие девушки было: обвенчаться в православном храме Александра Невского, который при немцах и итальянцах снова был открыт и действовал до освобождения Крыма Советской армией. Немногочисленные монахи, диаконы и священник с семейством были эвакуированы с территории Крыма во избежание зверств и расправы над ними НКВД. Одна из дочерей священника из прихода Александра Невского и была невестой молодого итальянского лейтенанта. После Второй мировой войны овдовевший батюшка со всем своим семейством и зятем-итальянцем выехали в качестве перемещенных лиц в Америку, где и обосновались в штате Нью-Йорк. Сам же отец Георгий принял монашество в Джорданвилльском монастыре и спустя много лет стал известен как прозорливый старец Гурий. Его дети с многочисленными внуками и правнуками частенько приезжали в монастырь, особенно на Троицу в храмовый праздник и на Рождество. Но более всего собиралось паломников после Пасхи на Радоницу на огромном монастырском кладбище в День поминовения усопших.