Записки следопыта - Никита Карацупа

Я подал товарищам условленный знак.

Но тут Ингус завилял хвостом и потянул меня вперед. Из-за поворота дозорной тропы вышли нам навстречу пограничники.

Они рассказали, что в первой половине ночи в районное отделение милиции примчался на лошади житель деревни Чернятино Алексей Дунин и сообщил, что вечером некто неизвестный, шедший налегке, появился у дорожно-ремонтного стана и попросил продуктов. Дорожники попытались его задержать, но он, выхватив из кармана пиджака пистолет, ранил двоих и, забрав продукты, скрылся в тайге.

Из милиции эти данные тут же передали пограничникам. С заставы о происшедшем сообщили в отряд, на наш участок быстро подошло подкрепление. Были выставлены дополнительные наряды, перекрывшие все водные пути, дороги и тропы, ведущие к границе.

Это мне многое объяснило. В обострившейся таким образом ситуации хитрый лазутчик, разумеется, не стал рисковать: этой ночью он вообще не выходил к границе. И мы напрасно прождали его у березовой опушки.

Я сказал об этом Козлову, Загайнову и Дробаничу, когда мы, попрощавшись с товарищами, снова двинулись к заставе.

— Зато наслушались соловьев! — улыбнулся Загайнов.

— Слушай их внимательно и в следующую ночь, — серьезно сказал я.

— Опять туда?

— Ну, это как командир решит, — уклончиво ответил я Загайнову.

Начальник заставы, выслушав меня, подтвердил мои предположения. Опытный пограничник, он тоже понимал, что какой-то другой путь, кроме почти непроходимого, залитого водой оврага, Березкин сейчас вряд ли выберет.

В этот день люди в зеленых фуражках не ходили по населенным пунктам, не проверяли у приезжих документы. И на границе больше не стреляли из ракетниц. Создавали видимость, что в наших погранвойсках в отношении Березкина поуспокоились, решив, что он уже ушел за кордон.

Однако дополнительных нарядов не отменяли, а к ночи, тайком, окольными путями, стянули значительные силы к Цветочному роднику.

И снова залегли мои ребята на березовой опушке, а мы с Ингусом, взяв несколько в сторону, затаились так, чтобы контролировать сразу оба спуска, которыми мог воспользоваться японский агент: обратно в овраг и — в ущелье, куда уводила Контрабандная тропа.

— Однако неплохо мы устроились, — про себя усмехнулся я, слушая громогласное, торжественное пение соловьев. — В такую ночь уж точно не уснешь, пролежи в дозоре хоть до утра. Так что, выходит, для нас, неусыпных стражей родных рубежей, но не для Березкина, поют в нашем лесу соловьи.

Шутки шутками, а у ручья, в овраге, видно, действительно соловьиное гнездо: опять на том самом месте поет, выщелкивает свои трели птаха. Она-то — уж точно для нас поет! Предупредит певунья, когда подойдет враг.

А Березкин все не идет. Может, и вовсе ушел из здешних мест? Переждет где-нибудь, а потом на другом участке через границу переметнется.

Вот замолк соловей. Опять запел… Видно, все спокойно там, у ручья. Неужели и в эту ночь не придет Березкин?

— С такими соловьями на свидание девушку поджидать, — невольно улыбнулся я. — А тут — врага ждешь не дождешься. Под такое пение, чего доброго, забудешь, что существуют они на свете, враги…

Отчего-то я вдруг почувствовал тревогу: невольно сжалось сердце. А, там, в овраге, уже минуту стояла тишина. Прошла еще минута, другая. Впереди послышался слабый шорох, и я увидел подползавшего ко мне Загайнова.

— Там, — повернулся он в сторону оврага, — больше не поет соловей.

Мы лежали, напряженно вглядываясь в темноту, прислушиваясь. Чуткий певец отлетел от своего гнезда и разбрасывал великолепные трели уже где-то вдалеке.

Я дал Загайнову знак затаиться. Так мы лежали с минуту, слушая ночную темноту. Впереди, у оврага, ухнул два раза филин: это наши товарищи давали знать, что там все спокойно. И я велел Загайнову перебираться туда.

Но лишь только он отполз, забеспокоился Ингус. Что там? Нет, все хорошо: мой верный друг уже снова тихо лежал в траве. Но вдруг Ингус привстал, повел ушами и насторожился, вглядываясь в ночь.

Теперь я и сам увидел… Из-за куста вышла большая, черная тень. На миг сквозь облака пробился свет звезд, и я смог различить, что это был человек, державший в руках что-то темное. Мелькнула мысль: «Автомат!»

Ингус лежал тихо, но было слышно, как бьется его сердце. Он напряженно сглатывал слюну, чуть слышно причмокивая, и ждал моих команд.

Березкин двигался осторожно, через каждые пять шагов останавливался, приседал, озираясь и прислушиваясь.

Я лежал, затаив дыхание, боясь даже его слабыми звуками выдать себя. Сразу станешь мишенью! Березкин шел прямо на нас.

Внезапно он остановился, взгляд его заметался. Он так же, как и я, слышал глухой стук: то билось сердце Ингуса.

Березкин напряженно прислушивался, — он не мог понять, откуда слышится этот стук.

Он лег на землю, припал к ней ухом. И сразу же определил, где находимся мы с Ингусом. Нельзя было медлить ни секунды.

— Бросай оружие! Руки вверх, — крикнул я.

Мгновенно припав на колено, Березкин открыл огонь из автомата — но промахнулся: еще более быстрым движением я успел опустить голову в траву. Ингуса прикрывал камень, но одна из пуль все же слегка задела его: он слабо взвизгнул.

— Проклятая собака! Выследила меня, — ругался Березкин, посылая в нашу сторону новую автоматную очередь. — Вот тебе! Получай!

— Руки вверх! — раздался за его спиной громовой голос.

Березкин подскочил от неожиданности, обернулся…

И в этот момент на него бросился Ингус. Одним прыжком преодолел он расстояние, разделявшее нас и Березкина, и мертвой хваткой вцепился в его правую руку.

Березкин закричал от боли, повернулся к Ингусу, и в тот же момент его схватили сзади за руки пограничники.

Обыскав Березкина, мы обнаружили во внутреннем кармане его пиджака флакон с ядом.

— Ну, Никита Федорович, вы и тут угадали! — подивился Загайнов. — Правда, все же не ампула, а пузырек…

— Подождите, — успокоил я не в меру развеселившихся парней. — Следующий раз шпиона с ампулой задержим.

Я как в воду смотрел.

ЗАПИСКА ПОГРАНИЧНИКА

В тридцатые годы, как говорил я уже, на дальневосточных рубежах молодого государства было неспокойно. Тревожно жилось в нашем приграничье и его жителям. Знал я среди них немало людей бесстрашных и во многих отношениях замечательных. В большинстве своем потомки казаков, некогда осваивавших суровый сибирский край и ставших на этих землях первыми пограничниками, были это натуры яркие, боевые; внимательное и, вместе с тем, активное отношение к действительности было в среде здешнего населения характерной чертой и воспитывалось самой жизнью. В приграничной полосе никто не был застрахован от опасной встречи с контрабандистами или, и того хуже, с диверсантом, «заброшенным» из-за границы для подрывной деятельности в нашем тылу.

Под постоянной угрозой быть устраненными в качестве невольных свидетелей жили лесники, сторожа, путевые обходчики. Им приходилось работать, приняв меры предосторожности, и часто, оставаясь незамеченными, они обнаруживали, что в приграничье появился новый, неизвестный человек. Я всегда расспрашивал путевых обходчиков, не повстречались ли им незнакомые, подозрительные лица. И они не раз помогали задерживать нарушителей.

Люди в зеленых фуражках были в нашем порубежье главными героями — или, скажем так, основными действующими лицами. К ним относились с нескрываемым интересом и неподдельным уважением. Ребятишки стремились на нас походить, и порой им это удавалось, о чем говорю без шуток: даже дети помогали нам «ловить шпионов» и прочих гостей с той стороны.

Скажу еще, не убоясь высоких слов, что помогали нам жители окрестных деревень не только ради общей безопасности в приграничье: эти люди любили свою родину. Здесь, на крайних ее рубежах, это чувство проявлялось особенно остро, — ведь мы были ответственны за благополучие тех, с кем чувствовали свою незримую связь, — за мирную жизнь своего народа.

Это единило нас, живших в приграничье большой Родины…

Ночь выдалась претемная, в двух шагах — плотная, непроницаемая стена тьмы, за ней — непредсказуемость приграничья. Нам с Ингусом знакома тут каждая тропа, а молодым пограничникам, которые вышли сегодня со мной в наряд, не по себе, приходится пробираться почти наощупь. У них, новичков, еще не привычное к темноте зрение, — мне легче: развил его остроту с помощью специальных приемов и упражнений. Понятное дело, оно у меня не столь великолепное, как у Ингуса, и я не могу проницать темноту, словно рентген, но все же…

А у него, чудесно одаренного существа, не только в этом перед нами преимущество. Зрение для него, можно сказать, дело третье: слух и нюх ведут его сейчас по ночной темноте — в первую очередь они. Уверенно бежит ищейка впереди по дозорной тропе, исследуя путь, — Ингус, мой живой локатор, «улавливает» то, что еще на много-много метров впереди.