Тревожный берег - Владислав Шурыгин

— Порядок на территории, товарищ сержант, оставляет желать лучшего. Почему банки с краской возле домика стоят? Почему на противопожарном щите нет ведра? Известку разводили? Кто позволил?

— Я же просил у вас емкость… — пытался объяснить Русов.

— Товарищ сержант Русов… — Опашко «поставил» голос и четко разъяснил, для чего на боевом объекте служит противопожарный щит. Дал указание немедленно освободить ведро.

…Вышли из домика. Возле тягача о чем-то беседовал с водителем Бакланов. Увидев командиров, поспешно затушил сигарету о теплую, отполированную землею гусеницу.

16

Обязанности помощника начальника караула выполнял низкорослый, хмурый, всегда чем-то недовольный младший сержант Надбайло. «Сержант из себя никудышный», — так решил Бакланов. Решил с первого взгляда — не сержант, а замухрышка какой-то. И форма на нем мешком сидит, и из себя шпендик. В представлении Бакланова, сержант должен быть ростом по крайней мере с Кириленко, ну, в крайнем случае, таким, как Русов.

Надбайло с первых же минут знакомства «исправил» о себе мнение. Он сказал:

— Вы приехали не к теще на блины и по коридору ходите энергичнее, не шаркайте ботинками.

Чуть позже, прежде чем ввести Филиппа в камеру, он приказал:

— Возьмите масленку и смажьте петли в третьей камере.

Бакланов буркнул:

— Ладно.

— Как то есть ладно? — взорвался от возмущения сержант. — Вы что, забыли, как положено отвечать? Если еще раз такое… учтите, добавим пару суток. Ишь какой орел нашелся!

Бакланов не стал возражать. Говорят, насчет «добавить» на гауптвахте очень даже просто.

Позванивая ключами, младший сержант ушел. Бакланов проводил его долгим, задумчивым взглядом.

В камере Филипп познакомился с рядовым Рахматуллаевым. Тот досиживал последний день. Филипп протянул руку, назвал себя.

Смуглое широкоскулое лицо солдата озарила приветливая улыбка.

— Салам алейкум! А я — Ахмед. Ты надолго? Три сутка? А совсем мал-мал. Моя десять сутка сидель.

— Десять? Ого! За что это тебя? — спросил Бакланов и, видя, что Ахмед стушевался, смекнул, с кем имеет дело. Сразу обрел уверенность и даже попытался шутить:

— Небось «мал-мал ошибка давал» — вместо «ура» «караул» кричал?

— Нет, не даваль ошибка, — серьезно и грустно пояснил Ахмед, — мал-мал из отпуска опоздаль… Одна сутка опоздаль. Одна сутка дома — один час. Совсем мало. Садись, ошна.

Филипп не знал, что такое «ошна», но, судя по дружескому жесту Ахмеда, понял, что это слово близко к русскому слову «приятель».

Вечером пришел новый начальник караула, старший лейтенант с артиллерийскими эмблемами на погонах. Спросил, по какому году служат. Ахмед, оказывается, служил второй год. Бакланов же почему-то принял его за старослужащего солдата.

Ахмед родился и вырос в Узбекистане. Служил в стрелковой части здесь же, в Морском.

Бакланову старший лейтенант укоризненно заметил:

— А вам не стыдно сидеть на гауптвахте? Третий год служите. Пора бы взяться за ум. Домой, по крайней мере, ефрейтором уехать. Перед друзьями не стыдно, и девчата любить будут.

Бакланов хмуро смотрел в пол. «Эх, товарищ старший лейтенант!.. Если бы все в жизни так просто было. Ефрейтор — значит девушки любят. Да я б давно им стал… Но дело-то не в этом…»

А старший лейтенант между тем сказал, что начались большие учения. Совместно с Черноморским флотом.

— Трудненько придется вашим товарищам. Место в строю будет пустовать. Кто-то и за вас воевать должен. Вот какие дела… А вы кто? Вот вы, — старший лейтенант обращается к Рахматуллаеву.

— Рядовой Рахматуллаев!

— Да я не о том. Кто вы по военной специальности?

Солдат виновато потупил голову.

— Пулеметчик мы, товарищ старший лейтенант.

Офицер укоризненно произносит:

— Вот видите, пулеметчик! — А затем задает такой же вопрос Бакланову.

— Дизелист, — отвечает Бакланов.

— Плохо, товарищи. Очень плохо!

Хотел еще что-то сказать, но, видно, раздумал, кивнул Надбайло:

— Закрывайте камеру.

Офицер ушел. Звякнула щеколда, заглянул в глазок часовой, и остались они в камере вдвоем. Филипп Бакланов и Ахмед Рахматуллаев. Сначала Филипп обрадовался. Так… Значит, большие учения. Хорошо. Очень хорошо. Пусть хлебнут, каково оно без него работать. Резо один не выдержит. Его будут подменять. Ага, Русов, выйдет тебе боком эта губа!

Но затем в голову полезли иные мысли. Какой дизель запустил Резо? Надо бы первый, а во второй масло по-быстрому долить. Забыл ему сказать. Замерит или не замерит уровень? Должен замерить, малый аккуратный. Небось сейчас сидит на раскладном стуле и читает учебник шофера третьего класса. Читает и обязательно чего-нибудь не понимает. А спросить не у кого… Ника в станции сидит. Ну и гусь этот Славиков оказался! Говорит, что он специально просигналил. И этот пошел за Русовым… Ваня Кириленко — человек. Тот из себя педагога не строит. Парится небось тоже за экраном да на самодельной печке возле домика готовит ребятам еду. И Володька Рогачев зол на него, Филиппа.

О Русове Филипп вспоминал с неприязнью, но каждый раз гнал эти мысли прочь. «Пусть поработает, пусть ему достанется больше всех».

Спросил в глазок часового:

— Слышь, друг! Не знаешь, сколько учения будут?

Часовой не ответил. Только тяжелые шаги по коридору. Раз… раз… раз.

— Слушай, Ахмед! Работать нас завтра куда-нибудь поведут?

— Нет, ошна. Нашальник совсем плохой человек. Моя просиль работа. Его сказаль: «Не будет работа. Посиди четыре стена». Так сказаль. Хитрый нашальник. Ой какой хитрый! Знает, работа нет, чистый воздух нет, солныца нет. Совсем турьма получаем. Один день моя работа водиль. Нашальник мал-мала ошибка даваль. Сержант смешной попаль. Сердитый и смешной. Бери побольше, говориль, кидай подальше, говориль. Пока летит, отдыхай. Какой отдыхай, если лопата работай. Ай какой веселый сержант, хитрый!

Ахмед прищелкивает языком, усаживается на пол, ноги крест-накрест. Сидит, слегка покачивается назад-вперед. Прищуривает и без того узкие глаза, и вид у него мудрый-мудрый, как у Ходжи Насреддина. Из щелок прикрытых век поблескивают глаза. Лицо смуглое, с каким-то особенным загаром. Так и кажется, что само лицо его излучает тепло — столько солнца оно в себя вобрало! Бакланов сидит на корточках. От нечего делать разглядывает свои корявые пальцы…

Значит, все время сидеть в четырех стенах. Ясно. Чего тут не понять. Строгие аресты отменены, но начальник гауптвахты решил, видно, сохранить их, не нарушая закона, вот таким своеобразным способом.

Ахмед болтал без умолку. Ему в одиночестве надоело молчать. Он жаловался на выводных, на часовых. Они, дескать, забыли, что сами такие же солдаты. Потом Ахмед говорил о жене. Какая у него жена! Зачем женатых в армию берут? Был бы Ахмед в Верховном Совете депутатом, непременно бы внес предложение не брать женатых в армию.

А какие степи вокруг его колхоза! Как море! Ай какие степи! И везде, куда ни глянь: хлопок, хлопок, хлопок! Работал Ахмед на хлопкоуборочном комбайне. Директор совхоза при всех говорил, что Ахмед непременно будет Героем труда. Не успел стать Героем. Уехал Ахмед в армию. Хорошо служил. Честное слово, хорошо! Лучше всех в батальоне в мишень стрелял. Сам генерал жал руку и говорил, что Ахмед — настоящий солдат, что Ахмед достоин боевой славы своих земляков. А генерал очень заслуженный человек. Ротным командиром в дивизии генерала Панфилова воевал. И еще очень строгий у Ахмеда командир полка. В отпуск уезжал — полковник предупреждал: «Смотрите, рядовой Рахматуллаев, большая честь солдату — отпуск на родину. Отдохните дома, и в часть без опозданий. Ожидаются большие учения». Побыл Ахмед дома с молодой женой, побыл с друзьями и… опоздал. И вот теперь Рахматуллаев — плохой солдат. Вся часть воюет на учениях, а он сидит в камере. Сидит, и очень ему обидно, что все так получилось.

— Да, дорогой, некрасиво получилось, — посочувствовал солдату Филипп. — Сам я, правда, дома не был, да и нет его у меня… Но вообще-то представляю, что значит получить отпуск домой… — Бакланов не удержался, поделился своей обидой с другом по несчастью: — А у меня, Ахмед, эта губа из-за одного сержанта получилась. Прислали его в наш расчет. Едкий мужик…

И так далее, со всеми подробностями, с преобладанием темных красок рассказал Филипп Бакланов о своем житье-бытье на посту 33.

Выплеснув всю горечь и досаду, Филипп впал в благодушное, даже веселое, настроение.

— А вообще-то жизнь на отдельном радиолокационном посту своеобразная. Все от народа зависит. Подберутся ребята хорошие — малина! Вот я до этого служил на Севере. Тоже на отдельном локационном посту. Вот где ужас, Ахмед! Метели, пурга. Как задует, как занесет…

Бакланов задумался. Он никогда не служил на Севере и севернее Москвы даже проездом не бывал. Однако от лейтенанта Макарова, служившего два года в холодных краях, слышал много всяких историй и выдавал их за свои, случившиеся будто с ним.