Заплатить за все - Мария Зайцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что-то ты себе противоречишь, — нахожу, что ответить, я, — только что жить вместе предлагал…
— Ну, а вдруг продавил бы? — пожал он плечами равнодушно, — ты, так-то, баба сладкая… Поиграть можно. Но не за такие бабки, которые я сюда вливаю, не воображай лишнего.
— Тогда зачем пришел?
— Я вообще не к тебе. Дмитрича искал. А ты так, подвернулась.
— Ну и иди дальше, ищи.
— Сам разберусь, прокурорша, чем мне заниматься. А ты езжай в Питер, из всех училок ты — реально можешь там быть полезна. Хотя, если не хочешь, не езди, мне, честно говоря, похер. Все проплачено давно, дети в любом случае поедут.
Он разворачивается, чтоб выйти из кабинета и уже на пороге тормозит и смотрит на меня, застывшую соляным столбом у стола:
— А насчет предложения подумай… Пока оно в силе.
— Пошел нахрен.
— Ну-ну…
Горелый усмехается и выходит.
А я остаюсь. Стою, дура дурой, прижимаю к груди энциклопедию, не замечая, что пальцы уже сводит от напряжения, и пытаюсь понять, что это вообще было сейчас?
И почему мне обидно? Самую малость?
Глава 18
— Горелый, долго еще играться будешь?
Гоша Чистый, в миру — Игорь Дмитриевич Чистяков, партнер по бизнесу и, без преувеличения, один из двух самых близких людей, оставшихся у Горелого в этом гребаном мире, прикуривает, щурится на крейсер Аврора, прекрасно видный с террасы модной едальни, где друзья приобщаются к популярной гастрономии Питера, вздыхает.
Горелый изучает друга, привычно подмечая изменения. А они есть. Гоша осунулся, стал бледным и каким-то жестким. А, учитывая, что он и без того мягкостью никогда не отличался, понятно, что чего-то в его жизни происходит. Из разряда неприятных. На эту тему Горелому очень хочется поговорить, но чуть позже. Может, когда они в этом заведении привычно нарежутся до синих свиней и пойдут пугать культурную столицу своими некультурными рожами. Но не сегодня, сегодня у него другие планы.
— У нас дела, вообще-то, — продолжает Гоша, все так же не глядя на Горелого, — китайцы на нас вышли… А это рынок, понимаешь? Особенно с учетом того, что они сами хотят. Сам знаешь, если хотят, то и двигаться будут…
Горелый кивает, соглашаясь. Китай — это интересно, хоть и геморно. Обычно, если на них выходишь самостоятельно, то они с истинно восточной неторопливостью тянут, изучают, кивают и улыбаются… И принимают решения только тогда, когда реально удастся заинтересовать. А вот если сами пришли, то тут уже можно играть…
— И вообще… Заебался я, — Гоша переводит на Горелого взгляд, мрачный такой, тяжелый, — сначала ты сидел, но тут ладно, тут без вопросов… Но ты вышел! И вместо того, чтоб меня чуток разгрузить, играешь в ебенях каких-то в фермера. Дичаешь там хлеще, чем на зоне. Борода, блять, лопатой уже, как у купца дореволюционного!
— А если это не игра? — перебивает его Горелый, по новообретенной привычке оглаживая бороду. А что? Приятно… Не колючая, такая густая, трогать — одно удовольствие. Он, между прочим, перед встречей с Гошей еще и постригся, зашел в парикмахерскую для мужиков, и бороду там подровнял… Ее даже чем-то пытался намазать парень, сильно смахивающий на напомаженного норвежского лесоруба, но Горелый не позволил. И без того, приглаженный и постриженный, казался себе зашкварно выглядящим, пока не привык немного к своему отражению.
— Не игра? — Гоша щурится, теперь уже на Горелого, злобно так, — решил там остаться? А мне что делать? А? Горелый, это подстава!
Вот за что Горелый всегда любил и уважал Гошу, так это за то, что он нихера с девяностых не поменялся. При волнении переходит на феню, и приобретенный лоск крутого бизнесмена, владельца заводов, газет, пароходов, слетает, словно луковая шелуха.
— Я отдохнуть хочу, Гош, — примирительно отвечает Горелый, — воздухом свободы подышать…
— Так приезжай обратно в Москву! — рявкает Гоша, пугая утренних официанток, — надышишься по самые гланды!
— Нее-е-е… Там не то…
— Знаю я, что у тебя там, в деревне, — дергает углом рта Гоша, — медовая кукла? Прокурорша? Вот знаешь, когда пробивал тебе ее место жительства, думал, выебешь и успокоишься… Если б знал, что тебя эта дырка засосет с головой, то даже не дернулся бы помогать!
— Глотку не рви, — прерывает его Горелый, крайне недовольный тоном беседы. Про прокуроршу так говорить может только он и никто больше! — Это мое дело.
— Нет! — горячится Гоша, — нет, Горелый! Это — мое дело! Потому что пока ты там играешь, я тут света белого не вижу! И вообще… Может, я бы тоже был не против вот так, отдохнуть?
— Ну вали, — пожимает плечами Горелый, — на острова, там… Или на яхте с девочками…
— Не хочу, — огрызается Гоша, откидываясь на спинку стула и снова переводя взгляд на символ русской революции, — надоело.
— А чего хочешь?
— Если б я знал…
— Чистый, Питер на тебя плохо влияет, — ржет Горелый так громко, что официантка, подошедшая поменять им пепельницу, пугливо уносится прочь, — вон, уже и тоска характерная… как это правильно? Экзистенциальная, вот! Смотри, а то и сам не заметишь, как начнешь с топором за бабками гоняться… Тут, говорят, опять кого-то расчленили недавно, да в канал сбросили.
— Похер, — прерывает Гоша попытки Горелого перевести разговор на местные достопримечательности и развлечения, — я тут все равно наездами. Я вообще хочу в Италию уехать, виллу там присмотрел. На Комо…
— А не боишься, что шустрые итальяшки ее реквизируют? — подначивает Горелый, но Гоша только пренебрежительно плечом жмет, давая понять, что он — не русский олигарх, а русский бывший зек. И отобрать свое у него можно только через кровь.
— Ну вот бери тогда эту виллу и езжай, — говорит Горелый, — а бизнес на этого… как его там? Веренина…
— Чтоб он последнее проебал? — с досадой хмурится Гоша, — нет уж.
— Ну, тогда не ной.
— Я не ною. Я спрашиваю у тебя, когда вернешься.
— Не знаю пока. Отъебись с этим вопросом. А, если устал, умей делегировать полномочия. Как я, например.
— Ах, ты, сучара!
— Ну
