Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк - Антонина Коптяева

— Решения конференции дают нам настоящее оружие для мирной борьбы на втором этапе революции, чтобы завершить ее победой диктатуры пролетариата, — заявил Александр Коростелев, заняв трибуну и обращаясь непосредственно к обособленно сидевшей группе большевиков.

— Не забывайте выступлений Каменева и Рыкова на конференции и статью Рыкова в вашей «Правде», — крикнул Барановский, с ненавистью глядя на резко сдвинутые рыжие молнии бровей Александра Коростелева. — Каменев ставил вопрос о поддержке Временного правительства, поскольку оно искореняет остатки царско-помещичьего режима. Ставил вопрос и о продолжении войны.

— Точно. Ставил. Да криво поставил. Поэтому и опрокинулись его утверждения после Апрельской Всероссийской конференции большевиков, которая эту каменевскую линию назвала в «Правде» каутскианством.

— Не только Каменев! Отнюдь! — сразу вскипел Семенов-Булкин, заметив беглые улыбки в аудитории. — Против тезисов Ленина выступили Рыков и Пятаков. Вы идете рядом с нами только потому, что массы требуют объединения сил социал-демократов. А вы — против и держите камень за пазухой. Это называется говорить народу правду?

— Мы везде заявляем, что будем работать вместе с вами в Советах, честно, открыто борясь за свое влияние в них, неуклонно выполняя решения партийной конференции, принявшей за основу Апрельские тезисы Ленина, которые осветили нам дальнейший путь. Без них мы, пожалуй, заблудились бы в дымовых завесах, которые вы наловчились пускать. Теперь рабочие имеют программу и экономических требований, чтобы быстрее двигаться к социализму. Национализация земли с конфискацией помещичьих владений…

— За это получите по зубам! — прорвался гласный городской думы — богатый степняк-помещик.

— Вот на ком шапка-то горит! — почти весело поддел его Коростелев. — Живете при новой буржуазной власти, как у Христа за пазухой, а ведете речь об искоренении царско-помещичьего режима! Ведь только окраску переменили, и теперь господствуют не феодалы-помещики, а помещики-капиталисты.

О войне и мире тут уже достаточно толковали. Я только хочу в связи с этим сказать, что очень своевременно поставлен вопрос на Апрельской конференции о создании Третьего Коммунистического Интернационала, где не будет места оппортунистам. Хорошо и то, что на предстоящем съезде нашей партии будет стоять вопрос об изменении ее названия и программы. Назовемся партией коммунистов, как во времена Маркса и Энгельса. Проведем критику и разоблачение ошибок наших идейных противников, а когда завоюем большинство в Советах, тогда оцепим вагоны с балластом и на всех парах устремимся вперед.

— Впереди может быть срыв под откос, — пригрозил эсер Архангельский. Он говорил долго и напустил туману еще больше, чем его приятели, пока Андриан Левашов не сказал:

— Вот так вы и задурили головы многим рабочим. Да вдобавок стараетесь подавить всех своей кичливостью — дескать, образованнее вас нет на белом свете.

Наконец выступления прекратились, и подавляющим большинством голосов была торжественно принята резолюция, предложенная Семеновым-Булкиным насчет объединения всех сил социал-демократии на борьбу с разрухой в стране, на защиту революционного отечества. А после собрания в комнатах клуба начался, как и следовало ожидать, обмен мнениями в каждой партийной группе.

— Эх, как мне хотелось выступить и прямо сказать: ничего путного, братцы, у нас вместе с Барановским, Семеновым-Булкиным, его дражайшей супругой и прочими их подголосками не получится! — заявил Федор Туранин.

Кобозев, еще не остыв, сумрачно сказал:

— Нельзя было так выступать: мы будем работать вместе с меньшевиками в Советах не ради дружбы, а чтобы привлечь на свою сторону трудовые массы. Надо на конкретных фактах показать народу, как лживы и продажны эти социал-демократы и как контрреволюционны министры правительства, которых они поддерживают. Начнем сразу разъяснять везде значение Апрельской конференции, рассказывать о ее решениях. Вы, Александр Алексеевич, вместе с Георгием и нашими активистами проведите беседы на предприятиях и в селах. Бахтигорай Шафеев и Мингареев пойдут к своим землякам. Организуем агитпоезд. Он будет на пути от Оренбурга до Ташкента останавливаться на станциях, и наши товарищи проведут везде митинги среди рабочих и солдат.

— Отлично! — сказал Кичигин. — Сегодня же приступим к созданию агитбригады.

— Новоселье справили? — спросил Ефима Наследова Коростелев. — Как землянка? Построили?

— Ну-у, настоящий дворец получился! Не хуже того, что был у Пугача в Бердах.

— Жалко, что Первомай у нас сорвался из-за пожара в Форштадте, — сказал Котов. — Казаки себе не землянки, новые дома мигом отстроят. Чего им сочувствовать? Надо бы показать буржуям единство рабочих, пускай они не мечтают о реставрации, а то царские портреты висят кое-где по-прежнему!

— Ничего, скоро все почувствуют нашу силу, — ответил Георгий Коростелев, уже составлявший для своей бригады список агитаторов. — Семеновы-Булкины сегодня корчились, как береста на огне, а то ли еще будет!

Землянка, конечно, мало похожа на дворец, но тогда, в первое утро своего появления, она так приветливо глянула на строителей, что они обрадовались, словно дети.

Илья Заварухин большими шагами обошел вокруг низкого, обмазанного глиной жилья, над двускатной крышей которого победно торчала желто-красная кирпичная труба.

— Семь аршин на девять! Потрудились на славу!

Не было еще потолка, не вынута земля внутри и не выровнен пол, но заранее приобретенные рамы со стеклами закреплены в просветах окон, и дверь прислонена к проему без порога и косяков. Участок, самовольно занятый под постройку, огорожен врытыми столбами с привязанными плетешками, а где и просто голыми жердями.

Яма, в которой сложена печь, оказалась почти на середине будущей землянки.

— Вот и отлично! — сказал Левашов, потеребливая вымазанные глиной усы. — Теперь тут, когда будете выемку грунта делать, можно земляные подушки оставить, чтобы доски для нар настлать.

Дедушка Арефий и Наследиха не согласились:

— Больно-то нужно! Летом — сырость, зимой промерзать будут. Потихоньку выберем всю землю. После саманны стены сложим, потолок настелем.

Ефим Наследов весело похаживал вокруг, что-то подправлял, подтыкал, уже без опаски вколачивал гвозди.

— Живет баба за барином! Теперь тут можно городить что угодно.

Федор Туранин крепко сжал локоть Ефима:

— Гляди у меня, домовладелец, не забывай рабочую дружбу, не то приду и, как медведь, раздавлю твой теремок.

Фрося оживленно хлопотала на новоселье, вытрясала одежонку, постели, помогала матери вносить и размещать домашний скарб.

— Радуешься? — спросил дед Арефий. — Добро, внученька, и я рад: все-таки в своем углу помирать спокойней.

— Типун вам, батя, — посулила Наследиха. — Выстроили, чтобы жить. Теперь надо прибраться да по обету свечу божьей матери-заступнице поставить в соборе. Доделки разные — это успеется.

Явился после утренних гудков Игнат Хлуденев с другими милицейскими.

Он тоже обошел вокруг землянки, для чего-то постучал по крыше, спускавшейся краями до его пояса, обтер с кулака приставшую глину, испытал прочность изгороди и осуждающе покачал головой, увенчанной форменной фуражкой:

— Вы бы еще половину улицы захватили!

— Нам и тута не тесно будет, — бойко отозвалась Наследиха, победоносно сияя рыжими прядями, вылезшими из-под тесного будничного волосника.

— «Тута»! — Бывший жандарм презрительно сплюнул себе под ноги. — Городская земля каких денег стоит, а вы нахалом… Да еще плачетесь: угнетают вас, иксплотируют!

— Самый Иуда Искариот, — убежденно молвил дедушка Арефий, глядя ему вслед выцветшими, но непотухшими глазами. — Сколько шкур спустили с нас жандармы да казаки!

Он взглянул на Фросю, усердно чистившую возле плетешка самовар, и, захваченный нахлынувшими воспоминаниями, продолжал раздумчиво:

— Лет этак полсотни назад у нас каждое утро людей через строй гоняли. Без того день в городе не зачинался, и никто уж вниманья на эти казни не обращал. Вроде утренней разминки обыденно драли. Стоят этак на плацу Форштадтском либо на площади от Водяных до Чернореченских ворот две шеренги солдат с прутьями, а промежду ними, будто по зеленой улице, волокут человека с голой спиной, распятого на чем придется. Попервоначалу-то он ногами шагает, с боков только распорку держат, а после волоком тащат, сердешного. А с обеих сторон ему отвешивают, только кровь брызжет да лохмотья мяса летят. Бывало, иные, перекрестясь, на эту дорожку сами твердо ступали, но чтобы до конца дойти… Нет! Ежели еще назначат тыщу шпицрутов, кой-кто доходил. А как три тыщи — каюк! Я тогда в военном лазарете санитаром работал и насмотрелся всячины. Раз казачьему уряднику так шкуру спустили, что врач лазарета сожаленье возымел: самовольно допустил к нему ручного медведя кровь лизать. Зверь смирный, сытый, дескать, раны вычистит, а заодно и занозы вынет. Да куда — к утру помер казачок.