От сохи до ядерной дубины - Владимир Губарев

В Снежинске проходила очередная конференция по защите Земли от астероидов. Приехал на нее и легендарный Эдвард Теллер, один из столпов «Манхэттенского проекта».

Академик Б. В. Литвинов не мог в полную силу работать на этой конференции: лежал в больнице. На непродолжительное время он все-таки вырвался на одно из заседаний. Мы встретились, обнялись.

В тот раз мы больше не увиделись. Но вскоре я вдруг получил от Бориса Васильевича «Записку». То, что я прочитал, показалось мне очень важным. И при очередной встрече я попросил разрешения на публикацию отрывков из нее. Литвинов дал «добро».

Итак, Главный конструктор писал:

«Цель моей записки – указать на новую опасность, которая возникает или возникнет для дела мирного использования ядерных взрывов. Вы знаете, что я – горячий и до конца дней своих убежденный агитатор и пропагандист именно такого, мирного использования ядерных взрывов. Мы применяли ядерные взрывы для тушения газовых и нефтяных пожаров невиданной свирепости и мощи. Мы применяли ядерные взрывы для создания огромного водоема, для создания подземных полостей для хранения нефти, газового конденсата, для интенсификации добычи нефти, для добычи апатита, для геофизических исследований и т. п. Почти обо всем этом вы много раз писали, и писали хорошо, просто и доброжелательно.

Но наступили новые времена. Ядерных взрывов стали бояться пуще чумы. Все запретить, все прекратить, заряды разобрать, ядерщиков посадить, чтобы не сбежали куда-нибудь делать кому-нибудь опять-таки ядерную бомбу. Один умный человек написал, что подлец и дурак всегда подозревают других людей в том, что они сами способны или хотят сделать. Критика в адрес ядерщиков многим принесла ощутимые дивиденды. В прошлом году на конференции Ядерного общества в Нижнем Новгороде один канадец сказал, что сторонники антиядерных движений принесли вреда больше, чем радиоактивность. Другой, англичанин, высказался еще резче: что „зеленые“ избрали объектом критики ядерную промышленность и ядерщиков для того, чтобы под прикрытием лживой заботы о людях создать для себя неиссякаемый источник обогащения. Можно нигде не работать, ни за что не отвечать, не подвергаться никакой опасности, но, критикуя тех, кто работает, кто подвергается реальной, а не выдуманной опасности, можно прекрасно устроить свою жизнь. Примеров верности этих слов можно привести множество, но подоплека всегда тщательно скрывается, а выпячивается то, что на самом деле не так уж и страшно или опасно…

Вы многое делаете, чтобы придать ядерщикам, и особенно оружейным ядерщикам, человеческие черты и привлекательность. Я понимаю трудность этой работы и не жду, что вот так сразу поменяется отношение к нам. „Разоблачения“ нашей „преступной“ деятельности сопровождались ложью о якобы баснословных зарплатах, снабжении, строительстве и т. п. Как же тут не возненавидеть нас?! Мы – представители того самого военного комплекса, который якобы жил за счет других. Сегодня Теллер сказал, что он „открыл самое инертное вещество: человеческий мозг. Инертнее его только куча человеческих мозгов, и это хорошо видно в университетах, у военных и в промышленности“. Замечательно сказано! Действительно, нет ничего инертнее человеческого мышления. Человек использует свои мозги в основном для решения своих примитивных задач: где достать что получше, подешевле и побольше. Суждения о сложных вещах он усваивает готовые, приготовленные кем-то…

Ядерное оружие – оружие, доведенное до абсурда, ибо нет ничего абсурднее оружия, которое нельзя применить! Зачем делать страшную и ненужную вещь?! Осмысленно делать страшную вещь, если она нужна, если она приносит пользу или, говоря по-другому, имеет потребительскую значимость, имеет общественное востребование. Когда речь идет о сложных вещах или системах, тем более неочевидного назначения, нужно объяснять – почему они нужны. Люди охотно соглашаются с необходимостью на что-то тратиться, если это что-то будет им полезно или необходимо, избавляет от лишних затрат или недугов.

Еще один могучий фактор – страх. Именно страх, что фашисты сделают А-бомбу раньше, чем союзники, толкнул сначала французов, потом англичан, а потом и американцев к урановому проекту. Страх перед американцами, имевшими А-бомбу, заставил СССР делать свою бомбу, пусть сначала по проверенному американцами образцу, но свою, созданную мозгами и руками своих ученых, инженеров и рабочих. Когда говорят, что не нужно большого ума, чтобы повторить чужое, я говорю: возьмите поваренную книгу, в ней все написано о том, как приготовить то или иное кушанье, возьмите нужные продукты и приготовьте простейшее по известному рецепту. Я уверен, что это сможет сделать лишь тот, кто уже имеет навык. Вот также и нашим ученым, а главное, инженерам и рабочим надо было приобрести навык. Рассуждать о возможности создания и уметь создать – это большая разница. Самуил Борисович Кормер любил повторять, что между двумя глаголами – „делать“ и „сделать“ – иногда лежит пропасть шириною во всю жизнь.

…Давайте убеждать людей и политиков в очевидном: нельзя уничтожать умение специалистов создавать из страшных и ненужных вещей (ракетно-ядерного оружия) вещи необходимые (защиту от опасных космических тел) и полезные (промышленное и научное применение взрывов ядерных устройств). Я кончил. Жду ответа».

Литвинов расписался размашисто, будто одним росчерком пера хотел показать всю широту тех перспектив, которые открываются ему, а значит, и всем людям.

Во мне тоже живет надежда, что Разум восторжествует. Невежество всегда временно, как и те, кто служит ему. Жаль только, что победа зачастую приходит поздно, когда уже нет тех, кто приближал ее.

Академик Борис Мясоедов: «Что делать с плутонием?»

Сегодня мы спокойно рассуждаем о плутонии: те тайны, что были священными для наших отцов и дедов, стали всем доступны. Хорошо это или плохо? Не знаю… Знаю лишь то, что домыслов и слухов о плутонии очень много. А потому и состоялась наша встреча с академиком Борисом Федоровичем Мясоедовым, который знает о плутонии все, но рассказывать может лишь то, что допустимо – и сегодня вокруг плутония еще по-прежнему много секретов.

Я спросил ученого:

– Насколько мне известно, институт, в котором вы руководите лабораторией, всегда занимался «Атомной проблемой»?

– Вся моя научная карьера связана с Институтом геохимии и аналитической химии имени В. И. Вернадского. Я проработал там сорок лет. Начал еще дипломником и вырос до заместителя директора.

– А если вернуться еще раньше?

– Родился в Курске, в обычной советской семье. Мать – домохозяйка, отец – землемер. Есть у меня брат, который был избран член-корреспондентом Российской Академии наук. Занимается он молекулярной генетикой. Закончил я среднюю школу с отличием. Выбор профессии для меня был ясен: только химия! Московский химико-технологический институт был тем самым вузом, где я мечтал учиться. Приехал один в Москву и поступил в институт. Шел 1948 год… Судьба распорядилась так, что я сразу же окунулся в самые интересные проблемы современной химии. Это была радиохимия.

– То есть «Атомный проект»?

– С 1945 года эти работы были закрыты. Ставилось главная цель: создание атомного оружия. Сегодня то время рассматривают весьма критически, мол, не надо было этого делать… Но перед страной стояла реальная угроза – разрабатывались планы ядерного удара по Советскому Союзу, и мы нуждались в защите. Все молодые силы, которые могли помочь в решении проблемы, были брошены в эту область. И, естественно, молодые химики. На третьем курсе я был переведен на специальный так называемый «физико-химический факультет», где нас готовили для работы на радиохимических предприятиях. В 1947 году приступили к строительству первого такого комбината, который находился посередине между Свердловском и Челябинском. Там было много озер. Вода необходима для охлаждения реакторов. На этом комбинате получался плутоний – второй искусственный элемент, открытый в 1940 году лауреатом Нобелевской премии профессором Гленном Сиборгом. Кстати, он был иностранным членом Академии наук, приезжал в Советский Союз и выступал со своим научным докладом на президиуме Академии. Ему принадлежит честь открытия 92-го элемента – урана, а за ним уже идут трансурановые элементы – вплоть до 116-го, многие из которых открыты нашими учеными в Дубне.

– Но хорошо взрываются только плутоний и уран-235, не так ли?

– Они хорошо работают и в атомных станциях!.. Однако в 1949-м – 50-х годах наши знания о плутонии, о его свойствах, о технологиях работы с ним были недостаточны. Он очень радиоактивен, а потому пришлось оборудовать специальные боксы, помещения. Но тем не менее из-за недостатка знаний не удалось избежать неприятных последствий, которые сейчас широко обсуждаются общественностью. Я имею в виду загрязнение окружающей среды вокруг трех наших плутониевых комбинатов – на «Маяке», под Красноярском и Томском. После окончания института этими проблемами я и начал заниматься. Аспектов было множество, и каждый раз они имели большое значение для страны.