Жизнь вдребезги - Буало-Нарсежак

Он вышел на минутку, чтобы дать шоферу «скорой» на чай, запер ворота — и ему вдруг почудилось, что это все остальные теперь в тюрьме, а сам он свободен. Издалека до него доносилась музыка, словно обещание нежданной радости, внезапно испугавшее его. Он поспешил вернуться к Клер. Они остались одни. Эта женщина принадлежала ему, словно птенец, выпавший из гнезда, словно брошенный матерью зверек, найденный охотником в кустах. Ему предстояло утешить ее, сделать окружающий мир доступным ей; и, если бы Дюваль верил в Бога, он бы его возблагодарил. Он подошел к кровати. Голубые глаза озирались вокруг. Они показались ему такими доверчивыми, что он улыбнулся.

— Вы ведь знаете, кто я по профессии, — сказал он. — И врач, и санитар — всего понемножку… Сейчас я вас раздену, а вы постарайтесь забыть, что я мужчина.

Он начал снимать с нее одежду. Она было хотела помочь ему здоровой рукой. Но вскоре оставила эти попытки, закрыла глаза и позволила ему делать с собой все, что ему вздумается. Дюваль дал себе слово оставаться безучастным. «Это обычная клиентка. Ведь я привык!» Но невольно он медлил. И его руки словно сами тянулись к ней. Истосковавшись по работе, они сгорали от нетерпения. Их неудержимо влекла к себе обнаженная плоть. Пальцы его блуждали, едва касаясь, вдоль ее тела, вокруг грудей. Чтобы нарушить очарование, Дювалю пришлось заговорить. Прерывающимся голосом он пробормотал:

— Вам бы надо обрасти жирком… Ну вот! Теперь накинем ночную рубашку, и можете отдохнуть, пока я приготовлю завтрак… Я вам еще не говорил, но я неплохо стряпаю, когда захочу… Вот так… Вы прямо как королева.

Левой рукой Клер ощупала себе лицо, затем указала на что-то в глубине комнаты. Между ними завязался разговор глухих.

— Что-что? — переспросил Дюваль.

Он отошел к комоду, показал ей сумочку.

— Это?.. Нет?.. Одеколон?.. Тоже нет?.. Дальше?.. Но дальше уже стена… A-а! Зеркало!

Она несколько раз опустила ресницы. Дюваль вернулся к ее кровати.

— Лучше пока не надо, милая Клер… Поверьте мне, вы совсем не изуродованы… Вот только… Как вам сказать… Рот еще чуть-чуть перекошен… Но это скоро пройдет… Через несколько дней я сам принесу вам зеркало… обещаю… А пока…

Он принес ее сумку, вынул пудреницу и губную помаду. Она протянула руку.

— Потише! Уберите-ка руки! Давайте я сам.

Он присел на кровать поближе к ней и прилежно, как школьник, накрасил ей губы. Помада слегка размазалась. Он затаил дыхание.

— Не шевелитесь!

Ему хотелось продлить удовольствие. Нетвердым голосом он пробормотал:

— Как приятно в мои-то годы поиграть в куколки.

Их объединяло чудесное согласие, какое-то животное излучение, пробегавшее по коже; и лицо Дюваля постепенно застывало. Рот кривился все сильнее. Он смочил слюной палец и стер излишек помады с уголков ее губ.

— Недурно! Совсем недурно! А теперь капельку пудры.

Белое облачко окутало ее лицо.

— Ай! Похоже, я малость перестарался.

Пуховкой он снял избыток пудры, поднялся на ноги и, словно художник, склонил голову набок. И это правда была картина, только что им созданная, — портрет для единственного зрителя; пожалуй, он переложил белой и красной краски, и это придало ей патетическое выражение, от которого у него защемило в груди. «Боже милостивый, ведь я люблю ее, — подумалось ему. — Значит, это и есть любовь!»

Она наблюдала за ним. Он встряхнулся, будто очнувшись от сна.

— В другой раз у меня лучше получится, — пообещал он с притворным оживлением. — Я выключу эту штуковину, ладно? Уши болят от нее. Да и к чему нам музыка?

Он выключил проигрыватель, вернулся к ней. Он уже не мог отойти от нее ни на шаг.

— Как бы мне хотелось узнать ваше настоящее имя. Как я бы обрадовался! Коллетта?.. Габриэлла?.. Фернанда… Нет, только не Фернанда. И не Антуанетта… Может, вы попробуете написать? Это для вас отличная разминка… Знаете… ну, как у пианистов… Концерт для левой руки… Я вам принесу карандаш и блокнот.

Он сходил в свою комнату за бумагой и шариковой ручкой, положил их рядом с молодой женщиной, но она не шевельнулась.

— Нет?.. А мне было бы так приятно!..

И он внезапно ощутил приступ подлинного горя и осознал, что отныне ровное течение его жизни будет омрачено нелепыми радостями и горестями. Он словно перенесся в детство, которого у него никогда не было. Он забрал у нее бумагу и ручку и швырнул их на кресло.

— Ну и дурак же я! Сейчас я вам объясню… Хотя нет. Я замучил вас своими вопросами… А ну-ка, Рауль, старина, пошел на кухню!.. Если я вам понадоблюсь…

Он оглянулся вокруг и, не найдя ничего подходящего, снял правый ботинок и положил его на коврик перед кроватью, так, чтобы она смогла дотянуться до него рукой.

— Вот… Постучите по полу… Потом я куплю звонок.

Он вышел прихрамывая, в коридоре скинул второй ботинок и надел шлепанцы, которые еще никто не носил. Они оказались ему чуть маловаты. Кому же они предназначались? Тому таинственному мсье Дювалю, о котором Клер рассказывала лавочникам? А что, если Клер и впрямь замужем? Кольца у нее нет, но это еще ничего не значит. Вот и Вероника не носила обручального кольца. «Ну, допустим, — подумал он, — у нее есть муж, и он сейчас в отъезде… за границей… Он еще ничего не знает… Или, скажем, он узнает, так или иначе, что его жена в больнице… Но ведь в больницу уже хожу я. Место занято. Ведь не может быть двух мсье Дювалей! Это бы им все испортило. Все?.. А что значит все? Какой-то тайный замысел?.. А, ладно, к чему строить догадки! Чем воображать невесть что, уж лучше вообще ни о чем не думать».

Он надел фартук, вступил во владение кухней и принялся колдовать над кастрюлями. Ему вспомнилось время, когда он был мальчишкой и готовил еду, дожидаясь прихода матери. Но он уже не грустил. Даже принялся что-то насвистывать, нарезая мясо. Закипела вода. Он поломал спагетти и бросил их в кастрюлю. Смешно! Он так богат, что мог бы держать целый штат прислуги, а вместо этого вкалывает сам, как когда-то в детстве! Он поставил мясо в духовку, уменьшил огонь и снова поднялся в спальню.

— Как дела?.. Сейчас все будет готово… Признайтесь, вы удивлены. Что, не ожидали увидеть меня в фартуке? Мать всегда заставляла меня надевать фартук, чтобы не испачкаться.

Он присел к ней на краешек кровати. Это уже вошло у него в привычку.

— У меня был только один костюм. Вот и приходилось его беречь. Ведь мы так бедствовали! Вот вы когда-нибудь испытывали нужду? Нет. Я вижу, что нет… А ведь не иметь за душой ни гроша — это тоже своего рода увечье. Иногда я чувствовал себя карликом… Мы с матерью казались пигмеями среди нормальных людей… И всякий мог нас унизить…

Он весело пожал ей руку.

— Теперь-то с этим покончено… У меня много, очень много денег… Думаете, я говорю о двух-трех миллионах старыми деньгами, потому что привык считать деньги по-старому? Нет… речь идет о нынешних миллионах. Я вам потом объясню… Мне столько всего надо вам объяснить… Вообще-то мне полезно поговорить. Раньше я ни с кем не разговаривал. Черт возьми! Мое мясо!

И он стремглав бросился вниз по лестнице, выключил газ. Мясо как раз в меру подрумянилось. Попробовал спагетти выложил их в большое блюдо и полил кетчупом. Потом отнес в спальню тарелку, бокалы, бутылку… При этом он не смолкал ни на минуту — даже на лестнице и на кухне, — опасаясь порвать соединявшую их нить, вдоль которой отныне текла его жизнь.

— Надеюсь, я не пересолил спагетти! — крикнул он снизу. — Хотя с добрым куском масла… Что-то я нынче разошелся. Да здесь на четверых хватит… Ну, за стол!

По дороге он потерял один шлепанец, едва не упал и вошел в комнату, подпрыгивая на одной ноге.

— Ну, мадам, вы довольны? Конечно, кровать здесь не такая удобная, как в больнице, но, если подложить пару подушек, вы сможете сидеть.

Он приподнял Клер, завязал ей вокруг шеи салфетку.

— Сегодня я сам вас покормлю. Но позже я научу вас пользоваться левой рукой — вот увидите, это совсем не сложно. Ну а пока просто открывайте ротик.

Он размял спагетти, опустился на колени рядом с кроватью и поднес Клер полную ложку. От усердия он вместе с ней двигал губами, жевал пустым ртом, чувствуя сам, как пища понемногу опускается в желудок.

— Знаете, макаронные изделия — это мой конек… Да еще вареная на пару картошка. Я ведь вырос на лапше да на картошке. Не пугайтесь, я знаю и другие рецепты — такие, что просто пальчики оближешь… Вот только обживемся немного… Ну что, еще капельку? Не хотите? Тогда давайте кушать мясо.

Он подул на ложку, осторожно попробовал и покачал головой.

— Ням-ням… Ложечку вам, ложечку мне… Вот какой славный у меня ребятенок…

Она неловко хватала мясо губами. Соус тонкой струйкой стекал ей на подбородок. Он вытирал его краешком салфетки. Она была несчастна, но и он чувствовал себя несчастным, видя, как от мучений лицо Клер превращается в страдальческую маску.