Маршал Блюхер - Николай Кондратьев

— Все на ногах, товарищ Блюхер. Боевое имущество на Металлургическом полностью отремонтировали. Хлеб пекут во всех домах. Шьют рубахи, готовят бинты. Все сапожники чинят обувь. Одним словом, все, что в наших силах, сделаем. И уйдем с вами.

Блюхер потер ноющие виски, тихо сказал:

— Надо мобилизовать всех врачей и сестер. А вот семьи боевиков не возьмем… Тяжело, но иначе нельзя.

— Я понимаю. Поговорим с народом. Кое–кого оставим для работы в подполье.

— Сам‑то как решил?

— Пойду боевиком в Белорецкий полк.

— Вот это хорошо. Организуешь политическую работу. Белорецкий полк уходит последним. Пусть бойцы лишние сутки с родными побудут. Ну, до встречи в походе.

На дороге к штабу Блюхера догнал усталый верховой, доложил:

— Товарищ Блюхер! Командир шестой роты Верхнеуральского полка Иванчиков. Белые сильно жмут. Наши заставы поредели. Всего в деле второй батальон.

Блюхер вскочил в штаб, приказал:

— Голубых, разыщи Ивана Каширина! Пусть прикажет Погорельскому поднять в ружье первый и третий батальоны и двинуть на помощь второму. Скажи так: любой ценой удерживать противника, пока не закончим эвакуацию города.

На правом берегу Белой, сокрушая деревья, тяжело ахнули взрывы.

«Пристреливаются по заводам, — определил Блюхер. — Устроят мясорубку. Слишком много, людей собралось в Белорецке. Надо, не ожидая полной готовности армии, постепенно выводить отряды на Стерлитамакский тракт».

И только сейчас Блюхер почувствовал всю полноту ответственности за все отряды, за огромный обоз беженцев, за раненых.

Блюхер подозвал связного башкира Ягудина, приказал:

— Найди Томина и передай: полк Кононова через час должен выступить в поход.

Теперь Блюхер думал лишь о том, как отстоять Белорецк. Совсем недавно белоказачий отряд прорвался в город, зарубил нескольких обозников, но был разбит местными коммунистами и ранеными бойцами, которыми руководил вставший с постели Николай Каширин. А сейчас к городу подошли крупные силы противника с пулеметами и артиллерией. Удержит ли напор врага Верхнеуральский стрелковый? Решил на помощь пехоте выдвинуть челябинскую батарею.

Многочисленные атаки на Белорецк были отбиты.

Последним оставил город Белорецкий социалистический полк.

Шли на Серменево, Узян, Кагу. Впереди 1–й Оренбургский казачий имени Степана Разина полк, за ним — 1–й Уральский стрелковый, а замыкал колонну Верхнеуральский отряд Ивана Каширина.

Тарахтели патронные двуколки и походные кухни, ломовые телеги и легкие брички, низкие крестьянские повозки и громоздкие старинные тарантасы. Позванивали котелки, дребезжали ведра, цокали копыта. Плакали дети, и ругались подвозчики. Мычали коровы, и хрюкали свиньи. Тяжело пыхтели грузовики, таща на буксире привязанные веревками легковые автомобили. И все это, сливаясь, громыхало по густым горным рощам.

Шли русские, украинцы, татары, башкиры, латыши, чуваши, вотяки, марийцы. Шли интернационалисты — венгры, немцы, китайцы, чехи. Партизанская армия растянулась на двадцать верст.

От жары и пыли трудно было дышать. А когда 6 августа приблизились к вершине Уральского хребта Ала–Тау, разразился ураган. Могучий ветер выворачивал вековые сосны и валил на дорогу. Ливень хлестал по лицам шатающихся от усталости людей. Негде укрыться и обсушиться. Давно уже кончился печеный хлеб…

Спустились в солнечную долину Зигана. Навстречу изнуренным бойцам вышли башкирки с горячими розоватыми лепешками. Зазывали в избы и юрты, откуда струился вкусный запах жареной баранины. Сытно позавтракав, бойцы повеселели.

Два дня партизанская армия приводила себя в порядок, отдыхала.

С полным напряжением работал главный штаб. От движения на Стерлитамак, занятый крупными силами противника, пришлось отказаться. Блюхер вместе с Николаем Кашириным наметили фланговый марш вдоль реки Белой к Богоявленску для соединения с окруженным белыми отрядом Михаила Калмыкова.

Блюхер понимал — здесь начинаются самые трудные испытания.

Командир 1-го Уральского стрелкового полка Иван Степанович Павлищев

На рассвете 10 августа задремавшего главкома поднял ординарец Павлищева.

Командир 1–го Уральского полка сообщал о том, что к селу Петровскому подходила разведка врага. Застава обстреляла белых кавалеристов и захватила в плен раненого прапорщика. Тот показал, что их основные силы находятся в пяти–шести верстах от села Петровского и готовятся к наступлению.

Блюхер написал Павлищеву: «Держитесь крепче. Утром я двину отряды на Богоявленск. Со стороны Стерлитамака мне нужен надежный заслон. Ни в коем случае не сдавайте Петровского»[15].

Павлищев развернул два батальона во ржи у села, а третий оставил в резерве.

В полдень цепи противника двинулись на Петровское. Шли быстро, строго держа равнение. Их встретили залповым огнем. Атакующие стали продвигаться короткими перебежками. Две сотни чехов по ржи скрытно подошли к 5–й роте уральцев и кинулись в рукопашную. Бойцы не выдержали, стали отходить.

Наблюдавший за боем Иван Павлищев поднял резервный батальон и повел в контратаку. Удар был стремительным и смелым. Отступавшие боевики остановились и вместе с товарищами бросились на врага.

Три версты уральцы преследовали белочехов. Половина вражеского отряда осталась во ржи.

В тот же день Блюхер направил отряды на Богоявленский завод. Пришли в полдень. В большом поселке почти нет мужчин — все держат фронт в окрестных селах.

Разместились в заводской конторе. К Блюхеру пришел невысокий, загорелый, с пробивающимися усиками юноша и отрекомендовался:

— Венедикт Ковшов — начальник штаба Богоявленского отряда.

— Прошу, садитесь. Рассказывайте.

— Воюем третий месяц. Измотались до крайности. Прошу — подмените, если можно.

— И можно и нужно, — охотно согласился Блюхер.

Достал полевую книжку и написал приказание командиру 1–го Уральского Павлищеву о смене отряда Калмыкова. Передав листок адъютанту Михаилу Голубых, спросил Ковшова:

— А как у вас боеприпасы, сохранились?

— Все, что получили по весне из Уфы, храним исправно. Три тысячи винтовок, триста тысяч патронов, восемьсот пятьдесят трехдюймовых снарядов. Все припрятали. А сами перебиваемся трофеями.

— Вот это порадовал. А мы, надо сказать, подрасстреляли боезапас. А как по части медикаментов?

— Чего нет, так нет. Нижние рубахи рвем на бинты.

— А где сам Калмыков?

— На позициях. Послал связного. Скоро примчится Давно вас ждет.

Ковшов ушел. Блюхер покатал карандаш по столу, улыбнулся:

— Хорошо, что пошли сюда. Молодец Калмыков Вот тебе и унтер, а воюет, как генерал.

И когда в штаб вошел запыхавшийся Калмыков и что‑то хотел сказать, Блюхер бросился к нему, обнял, расцеловал:

— Встретились. Наконец‑то снова встретились. Будем воевать вместе!

— Куда путь держишь?

— На Зилим — Иглино.

— Правильно! По пути надо снять осаду с Архан гельского завода. Отряд Дамберга с трудом отбивается.

Просил помощи, а мы сами из последних сил держимся.

— Возьмем с собой и Дамберга. Сколько там у него?

— Объединишь наших два отряда — получишь около трех тысяч дружинников. Полтысячи конных, а остальные— пехотка. Три пушечки имеем, только без прицельных приспособлений.

— А что, если ваши дружинники не захотят уходить из Богоявленской республики? Ведь придется оставить жен и детей…

Калмыков крутанул черные длинные усы, сказал угрюмо:

— Договаривай, Василий Константинович, договаривай до конца. За вами по пятам идет третья Оренбургская казачья дивизия Ханжина. Свою злость здесь выльют. Спалят. Я их знаю. Племянника моего, Петю Калмыкова, пятнадцатилетнего парнишку, захватили под Кассельской. Хотели узнать, где наши. Выкололи глаза, отрезали язык, всего штыками искололи и повесили для устрашения. Лежит в городском саду Петька. Его здесь все знают.

— Понимаю. Все понимаю. Ты не видел, каким мы обозом обросли. Более трехсот раненых везем. А впереди переправы и главные бои. Если мы возьмем беженцев в Богоявленском и Архангельском, превратим армию в цыганский табор. Все погибнем…

— Я соберу народ. А ты и скажи про это самое. Напрямик. В самые глаза…

— Скажу. По–рабочему — начистоту. Только я плохой оратор.

— Не ради краснобайства. Ради самой жизни. Сюда все придут вечером.

В восьмом часу вечера заводской сторож застучал палкой по чугунной доске. Раньше это было сигналом — пора на работу. А сейчас старик играл боевую тревогу. И к большому серому дому с облезлыми колоннами двинулись люди. Шли семьями, опускались на траву, рассказывали о прожитом и пережитом. У крыльца, вставленные в фонари, тускло горели десятилинейные лампы.