Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2 - Анатолий Мордвинов

Генерал Рузский также говорил, что «гарнизон в Луге был невелик и не содержал боеспособных элементов и что с ним легко можно было справиться», но надежда, что благодаря манифесту об ответственном министерстве (еще даже не объявленном) возможно будет мирным путем прекратить беспорядки, не доводя до столкновения между частями армии, и привела Рузского, а по его совету якобы и государя, к решению вернуть эшелоны обратно в Двинский район. Это же решение одобряли и советовали из Ставки. Решение действительно роковое, а надежда слишком уж наивная – в какой стране и когда во время таких беспорядков и мятежей ответственное министерство, само по себе, без содействия военной силы, водворяло порядок, спасало страну и династию и обеспечивало победу?!! Если бы русская Государственная Дума действительно являла собою глубокую думу русского народа, а вновь назначенный и ответственный перед нею «премьер» Родзянко был действительно государственным человеком, он должен был бы умолять не о задержании вышедших с фронта войск, а наоборот, настаивать перед Рузским и Алексеевым об усиленной и скорейшей их посылке в столицу. Ведь лишь в этих войсках заключалась возможность спасения Родины! Но Родзянко владел уже 3-й день страх улиц, тогда как Рузский продолжал пользоваться значением и спокойствием в Пскове. Каким образом он – умудренный житейским опытом старик – мог вообразить, что петроградские фабричные и запасные вышли на улицу, стали убивать офицеров и городовых, грабить лавки, стрелять в войска и выпускать из тюрем преступников лишь для того только, чтобы добиться им малопонятного ответственного министерства, а не для более им близких и заманчивых целей! Да к тому же сама бушевавшая в Петрограде «многотысячная» толпа была невелика. По словам ее главных вожаков, она в первые дни не превышала 5000 человек, и прибытие с фронта 2–3 надежных полков с энергичными командирами (многие уверяли впоследствии, что и «одного крепкого батальона было бы достаточно») помогло бы быстро справиться с петербургским уличным бунтом и тем спасло бы все, и миллионы загубленных впоследствии человеческих жизней, и династию, и победу, и честь, достоинство и процветание Родины. Но единственным человеком из всего высшего командования, правильно и твердо оценивавшим обстановку, был только сам государь, отдавший своевременно и необходимые приказания. Даже ярые враги его – большевики, отдают ему в этом отношении должное и признают, что «только шаг, сделанный самим царем – разгром революционного Петрограда, мог бы спасти положение монархии». Верховный главнокомандующий в лице русского императора, беспредельно любившего свою Родину, безусловно, оказался на высоте своего положения. На этой высоте не оказались лишь его непосредственные помощники и исполнители его повелений. Их отношение к событиям и вызвало горькую и нелестную оценку государя, занесенную им в свой дневник от 2 марта. Оно же сильнее всего и повлияло на его решение отречься…

Но вернусь наконец к продолжению моего рассказа.

После завтрака (2 марта), к которому никто из посторонних в императорский поезд приглашен не был, распространился слух, что вместо Родзянки к нам для каких-то переговоров выезжают члены Думы Шульгин и Гучков, но прибудут в Псков только вечером.

В этот же день, 2 марта, утром генерал Клембовский из Ставки по прямому проводу передал нам, что конвой Его Величества в полном составе прибыл в Государственную Думу и через своих депутатов просил разрешения арестовать тех офицеров, которые отказались принять участие в восстании.

Помню, что известие это меня и других взволновало необычайно; я не разбирался тогда в возможностях этой поголовной измены и сильно негодовал на конвойцев за их поведение, хотя я должен был бы и тогда сознавать, что в своем «полном составе» конвой никоим образом не мог появиться в Думе: 2 сотни его находились в то время в Могилеве, сотня или полторы в Царском Селе, и, кажется, полсотня несла службу в Киеве при вдовствующей государыне императрице. В Петрограде могла находиться (и находилась там в действительности) лишь оставшаяся там небольшая команда, из коих было много вольнонаемных мастеровых да разные нестроевые.

Но такова уж сила лживого известия, переданного в мятущееся время, – ему верят порою вопреки полной очевидности.

Поверил ему, вероятно, не менее убежденно и сам генерал Клембовский, получив это тяжелое известие из Петрограда и передавая его столь предупредительно нам из того самого Могилева, где, как он отлично знал и сам, продолжала находиться почти половина конвоя… Поверили этому, как ни странно, тогда и мы, свита государя.

Впоследствии, когда мы уже вернулись в Ставку, прибывшие из Петрограда офицеры-конвойцы на мои упреки рассказали мне, как было дело в действительности.

По их словам, двигавшаяся по Шпалерной (где находились казармы конвоя) и направлявшаяся к Таврическому дворцу возбужденная громадная толпа народа привлекла внимание оставшейся в Петрограде команды, и многие, главным образом из любопытства, намеревались вместе с нею добраться до Думы.

Но оставшийся в Петрограде есаул Мануха это им запретил и сказал:

– Сидите тут смирно – я один пойду в Думу и разузнаю, в чем дело, – и направился туда.

Все же несколько человек, не более 30–40, несмотря на приказание, смешались с толпой и пробрались вместе с ней на двор Таврического дворца.

Их красивая, своеобразная казачья форма привлекла всеобщее внимание. Вышедший из Думы какой-то депутат, увидев офицера, обратился к Манухе с предложением привести разрозненных людей в порядок.

Мануха отказался, но какой-то урядник конвоя все же выстроил этих людей, и тогда депутат обратился к ним с речью: «Товарищи, мы счастливы, что даже и конвой» и т. д., и т. д.

Что было дальше, я уже забыл, но помню, что эти же офицеры мне говорили, что 2 сотни, бывшие в Царском, так же как и сотни, находившиеся в Могилеве и Киеве, оставались все время верными присяге, на своих постах.

Это же засвидетельствовал и граф Бенкендорф, находившийся все время при Ее Величестве в Царском Селе, в Александровском дворце.

По его словам, «как конвой, так и собственный Его Величества полк держались в превосходном порядке, готовые всегда исполнить свой долг».

Конвой не соблазнился и революционным приказом № 1, утвердив на своих местах все свое прежнее начальство, чего, к сожалению, не сделал Сводный полк.

Обе эти части телохранителей, неся верную службу, оставались во дворце до 8 марта, когда сменены были по приказу Временного правительства – объявленному через генерала Корнилова – революционными гвардейскими стрелками.