Меч императора Нерона - Михаил Иманов

Любого мужчину — умного или глупого, патриция или плебея — можно было взять этим, потому что каждый из них желал видеть себя самым-самым: самым сильным, самым страстным, самым великим. За это мужчина мог дать женщине все, что имел, и сделать все, на что оказывался способен. Беда была лишь в том, что Поппея хотела слишком многого, более того, что ей могли предложить.

Родители выдали ее замуж за Марка Отона, и она считала это хорошей партией, хотя не любила мужа. Впрочем, как и всех других мужчин, которых знала. Из них Марк оказался все-таки самым лучшим. Во-первых, он был хорошего рода, хотя и этрусского, а не римского, во-вторых, был богат, в-третьих, всегда оставался своим человеком при дворе, а при последнем принципате считался другом императора Нерона. Да и сам он был человеком неплохим: ровного характера, достаточной смелости и достаточного ума. Правда, достаточным его ум оказался только для других людей, а для Поппеи его явно не хватило.

Дело в том, что Марк Отон не хотел становиться императором, а Поппея больше всего на свете желала быть женой императора. Она с сожалением думала о том, что родилась римлянкой. Родись она, к примеру, в Египте, она бы имела шанс стать царицей, подобно Клеопатре. Но в Риме такое невозможно — грубые мужчины видели в женщине лишь способ получить удовольствие и ничего более, а значит, самое большее, на что могла рассчитывать женщина, это стать женой или любовницей императора. Не самая высокая ступень, но, по крайней мере, близкая к высокой.

Она заговорила об этом с Отоном уже через несколько недель после замужества. Сказала, что готова сделать все, чтобы он стал императором. Он рассмеялся (ведь мужчина считает любую женщину глупей себя), сказал:

— А ты не хочешь, чтобы я стал богом или хотя бы полубогом, например как Геракл?

— Богом стать нельзя,— отвечала она серьезно, не обращая внимания на его насмешливый тон,— им нужно родиться. А императором можно сделаться, стать.

— Но разве это не судьба? — спросил он уже без насмешки.

— Судьба,— подтвердила она.

Он улыбнулся, развел руки в стороны:

— Значит, у меня другая судьба.

— У человека та судьба, которую он выберет и с которой сумеет управиться.

— Значит, ты не веришь в предназначение, данное каждому из нас богами?

Поппея пристально на него посмотрела, прежде чем ответить:

— Боги благоприятствуют лучшим и любят сильных. Я хочу, Марк, чтобы ты стал сильным.

На его лице выразилось недовольство. Он встал и, шагнув к двери, не глядя на нее, сказал:

— Запомни, я не желаю слышать такое. Никогда.

И он вышел, сердито топая.

— Значит, мне придется думать об этом самой,— произнесла она вполголоса и странно усмехнулась.

И она в самом деле думала об этом — каждый день и каждую ночь. Даже тогда, когда муж сжимал ее в объятиях, нашептывая то нежные, то стыдные слова. И когда она отвечала ему страстным шепотом и движением тела — и тогда она думала об этом. Но тот их разговор о ее мечте был первым и последним. Несколько раз, особенно наутро после бурных ночей, когда они лежали расслабленные и удовлетворенные (Марк, разумеется, совершенно удовлетворенный), касаясь друг друга телами, он спрашивал ее:

— Скажи мне, Поппея, ты счастлива со мной?

— Я счастлива с тобой, Марк,— отвечала она.

— И ты больше ничего не хочешь от меня? Не хочешь, чтобы я стал... кем-то другим?

— Нет. Мне так хорошо с тобой.

Она не лгала, ей было хорошо с ним. Обыкновенная женщина и не могла желать лучшего. Но Поппея не считала себя обыкновенной женщиной — только чуть-чуть, только когда бывала с Марком.

Когда Марк Отон вошел в число друзей нового императора, а потом стал считаться его самым близким другом, она поняла, что наступил ее час. Она стала еще нежнее, еще внимательнее к мужу, доставляла ему ночами самые изысканные и необыкновенные удовольствия. Короче, сделалась самой лучшей женой, которую только можно вообразить.

Марк в самом деле был от нее без ума. И это при том, что его дружба с императором Нероном требовала от него вещей, несовместимых с понятием примерного мужа. Бесконечные пиры, ночные кутежи в обществе самых развратных и самых гнусных женщин, путешествия по грязным притонам Рима и... снова кутежи и пиры.

Поппея не ревновала, ей было чуждо это глупое чувство. Она улыбалась Марку, в каком бы виде он ни являлся домой. Она не делала брезгливого лица, когда он обнимал ее, обдавая запахом вина и продажных женщин. И в такие минуты шептала, что любит его, что счастлива с ним и что лучше ее Марка нет мужчины на свете.

О Марк, глупый Марк! Она добилась того, к чему стремилась: он стал восхвалять ее в кругу своих друзей (он сам признавался ей в этом), превозносить замечательные достоинства ее души и тела. Она не знала только, говорил ли он о ней с императором Нероном, хотя, конечно, его разговоры о ней с другими вряд ли могли не дойти до императора. Но он должен был когда-нибудь заговорить с ним самим, и она ждала, ждала этого, нетерпеливо ждала, хотя внешне ничего нельзя было заметить.

В тот день он вернулся домой засветло (что случалось крайне редко), и весь вид его был потерянным и угрюмым. Она, как обычно, встретила его ласково, сказала, что так скучала без него, думала, не вынесет разлуки. Он ничего не отвечал и прятал глаза, только вздыхал виновато.

— Что с тобой, мой Марк? — спросила она, нежно гладя его щеку и стараясь заглянуть в глаза.— Ну, посмотри же, посмотри на меня. Что-нибудь случилось? Расскажи, не бойся, ты же знаешь, я всегда с тобой, все для тебя сделаю. Так что же случилось? Скажи.

— Нерон хочет видеть тебя,— глухо выговорил он, глядя в сторону.

Сердце Поппеи радостно дрогнуло, все внутри нее замерло, и несколько мгновений она не могла что-либо произнести.

— Нерон хочет видеть тебя,— повторил Марк, чуть возвысив голос.

Поппея уже сумела взять себя в руки и наивно спросила:

— Хочет видеть меня? Зачем?

Он тяжело вздохнул и впервые за все время разговора посмотрел на нее:

— Разве ты не понимаешь, для чего Нерону нужна женщина?

Она заморгала глазами, улыбнулась ему еще ласковее, еще наивнее:

— Но я ведь не женщина, Марк, я твоя жена.

Он недобро усмехнулся, так, будто это она была виновата во всем:

— Он сказал, что хочет видеть тебя сегодня вечером. Ты понимаешь, сегодня вечером!

— Сегодня вечером,— повторила она, кивнув.— Я понимаю, Марк.

Он вдруг порывисто обнял ее, прижался щекой к ее щеке и заплакал.

— Что ты, Марк, что ты! Успокойся, я прошу тебя. Что ты, ведь я с тобой.

Она нежно гладила его по затылку, как ребенка, а он, содрогаясь всем телом, говорил сквозь слезы:

— Ты уже не со мной, Поппея, ты с ним, я знаю.

Она невольно вздрогнула — в какое-то мгновение ей показалось, что он действительно знает все. Этого не могло быть, но она почувствовала так и прерывисто вздохнула.

— Он отберет тебя у меня! — плача, продолжал он.— Единственное, что я всегда так боялся потерять. О боги, за что вы так ужасно наказываете меня?

Он долго не мог успокоиться: всхлипывал, утирал слезы ладонью. Наконец спросил, глядя на нее с надеждой и болью одновременно:

— Что же теперь делать?!

Она пожала плечами, улыбнулась ему успокоительно, сказала просто, как о чем-то совсем не значащем:

— Ты отведешь меня к императору, вот и все.

— Я... отведу... тебя? — Отон остался стоять с открытым ртом, и челюсть его заметно дрожала.

— Не надо так волноваться, мой Марк.— Поппея дотронулась до его подбородка,— Ты же знаешь, придворная жизнь налагает на человека определенные обязательства. Возьми себя в руки — ты удивляешься так, будто впервые узнаешь о чем-то подобном. Сейчас вопрос не в том, сделает Нерон то, чего ты боишься, или нет — скорее всего сделает,— вопрос в другом: что нужно предпринять, чтобы все это стало наиболее выгодно для нас.

— Выгодно для нас?! — вскричал Отон.— Ты хочешь отдаться этому...

— Замолчи! — жестко прервала его Поппея.— Не произноси то, чего не следует произносить вслух. Я не хочу отдаваться императору, ты вынуждаешь меня сделать это.

— Я?! — со страхом выговорил Отон.

— Ты.— Она ткнула в его сторону указательным пальцем.— Разве не ты водишь с ним дружбу, разве не ты шатаешься с ним по грязным притонам, веселишься в обществе гнуснейших женщин? Я уже не помню, когда мы спали ночью в одной постели.

— Но я!..— возмутился Отон, делая страшное лицо.

Она снова не дала ему договорить, остановила решительным жестом руки:

— Перестань! Разве я хоть раз упрекнула тебя? Разве я хоть чем-нибудь показала, что мне не нравится твой образ жизни? Будь честен, скажи!

Отон отрицательно помотал головой.

— Вот видишь,— продолжала Поппея,— тебе не в чем упрекнуть меня. Зачем же упрекать в том, в чем я перед тобой не провинилась?