Своевольная принцесса и Пегий Принц - Робин Хобб

Но есть и такие, что поют точнее, как и Рэдбёрд: да, он очевидно был возмущен, но стиснул зубы и не дал сорваться необдуманным словам. Мерзкое оскорбление расточилось по залу, словно свертывающаяся кровь, и на мгновение установилась тишина. Но потом крики зазвучали с новой силой, в них ярче проступала злоба и ярость.

Невозможно было призвать всех к порядку, даже когда Король Чарджер велел страже следить за тем, чтобы каждый дворянин говорил по очереди. В конце концов он приказал всем покинуть зал и объявил, что через три дня суд соберется вновь ради торжества справедливости и здравомыслия. Да только Канни-двор роптал на то, что Лорода Элквина в темницу не заточили, а только отправили в свои гостевые покои да приставили стражников, и не ареста ради, но чтобы ограждать его персону от посягательств. Куда там, ведь король уже принял решение, и жизнь пегой лошади ему дороже жизни нежной дщери своей собственной страны!

Возможно, Лорд Канни честно пытался утихомирить кипучие воды, когда вечером собрался со своими ближайшими друзьями, среди которых был и Лорд Кёрл из Черноземелья, и возвысил свой голос над этим бурлением. Да только это вряд ли.

Злобный шепоток перерос в рев, которому поддали жару слухи о том, что пока Канни выпивает в кругу друзей, короля, между прочим, видели гуляющим в саду при луне, да не одного, а под ручку с Леди Уиффен из Бака.

Сплетня пронеслась по Оленьему Замку, словно лесной пожар. Лорд Канни предстал перед королем на следующее утро перед завтраком, волоча по лестнице свою жену за руку. Та была бледна, заплаканные глаза покраснели, волосы в беспорядке разметались по плечам. Прямо перед всеми Канни обвинил короля в попытке наставить ему рога, не прошло и недели со дня свадьбы. На глазах у всего двора они поссорились не как король и его лорд, а как кузены, равные друг другу, выпаливая гневные слова и припоминая застарелые обиды.

И все это время Лорд Канни крепко сжимал запястье жены, так что меж пальцев плоть ее вздулась, покраснела и уже начала чернеть. Когда король упрекнул его за это, Лорд Канни ответил, что ныне это его жена, и он будет делать с ней все, что пожелает. Прежде чем король, чье лицо стало бело-черным, смог что-то ответить, заговорила Леди Уиффен. До этого стоявшая смирно с побелевшим лицом, она вскинулась и впилась в мужнино лицо ногтями. Довольно и того, что ее позорят перед всеми, когда она ни в чем не виновата, кричала она, да только не станет она молчать, если ее называют вещью какой-нибудь и чьей-то собственностью. Как только муж выпустил ее руку и схватился за расцарапанное в кровь лицо, она вспрыгнула по ступеням наверх, за спину к королю, а тот закрыл ее руками и заявил, что отныне она под его защитой.

Прибыла наконец королевская стража. Медвежьим рыком Чарджер приказал им спустить Лорда Канни и его людей с лестницы. Они выполнили это, пролилась какая-то кровь, но без серьезных ранений. Коппер Сонгсмит стоял там, у нижних ступеней, рядом с дворянами Канни, а Рэдбёрд наверху, позади короля и Леди Уиффен, и оба они видели все и слышали каждое слово, и поэтому я могу поклясться, что пишу здесь чистую правду. Отступая перед обнаженными мечами, Лорд Канни поклялся отомстить за то, что разум его жены не иначе как затуманен магией Уита, что Король Чарджер околдовал ее. На что Король Чарджер проревел, мол, как может тот трепать языком о вещах, которых не понимает, если не понял, что за ужас и боль причинил трусливый его приспешник Лорд Кёрл из Черноземелья, убивший пегих лошадей и сам навлекший на себя другое несчастье.

Все присутствующие слышали это неосторожное обвинение, и многим подумалось — даже Рэдбёрду Правдопевцу — что словами этими король расписался в том, что находит смерть маленькой дочки Лорда Кёрла равноценной платой за смерть дюжины лошадей. Еще до наступления темноты каждое ухо в Шести Герцогствах ознакомилось с опрометчивым высказыванием короля. Рэдбёрд велел мне записать также и то, что король в раскаянии сказал ему позже: что слова те опередили разум, что никогда он не хотел вызвать скандал и намекать на чью-то вину. Может ли какой человек, важный или простой, сказать, что в гневе никогда не говорил напрасных слов? И все же как менестрель, преданный истине, Рэдбёрд просил меня записать, что король действительно произнес эти злые слова. К вечеру по всему Оленьему Замку и городу разнесло не только их, но заодно и гнусные сплетни о Леди Уиффен, которая якобы теперь не только под защитой короля, но и званная гостья в его спальне. И это при том, что со времени столкновения на лестнице Чарджер ни на минуту не оставался один, Рэдбёрд мог в этом поклясться.

Случилось все это накануне Солнцеворота.

Что же пели лживые менестрели, пели так долго, громко и часто, что вскоре все поверили в их вранье? Пели они о том, что Лорд Канни из Бака, сокрушаясь о судьбе Шести Герцогств, преданных Королем Чарджером и его колдунами-лордами, собрал верных дворян и договорился с ними, что сойдется с Королем Чарджером в честной схватке один на один в полдень Летнего Солнцеворота. Они пели и пели, громко, долго и постоянно, что в этот час магия Уита наиболее слаба. Они пели, что все это задумал Лорд Канни из любви к Шести Герцогствам, и не более того.

А теперь прочтите, что я напишу. Дрались они ради переменчивой женщины и мертвого ребенка, ради трона и мужской гордости. Никто не способен был заранее измыслить тот поток событий, который принес свои плоды в День Летнего Солнцестояния. Я служу истинному менестрелю и пишу здесь только то, что поведал мне Рэдбёрд, ухо к губам, а в этом у него не было причин лгать, будь он сто раз вруном.

К восходу солнца Олений Замок поделился на два лагеря. Свита Канни и их разнообразная охрана нагло разгуливали в стенах королевской крепости, вооруженная до зубов, люди короля от них не отставали. Не в зале судилищ, а прямо на лестнице, ведущей из королевской спальни, в окружении своих гвардейцев Король Чарджер объявил, что Лорду Элквину обвинений не предъявят, ибо нет свидетельств его вины, как не было свидетельств против убийцы пегих лошадей. Может, он и думал, что такое заявление склонит к миру обе стороны, так как ни за убийство лошадей, ни за убийство девочки, совершенные в горестном помешательстве, привлекать к ответственности никого не станут. Если он так думал, то не мог ошибаться сильнее. Каждая из сторон считала себя пострадавшей неизмеримо больше. Может быть, стоило попробовать предложить обеим сторонам хоть какую-то сатисфакцию. Пошли он двух дворян на поединок до смерти, кончено, это было бы кровопролитие, но в куда меньших масштабах, чем предстояло теперь.

Не успел Король Чарджер договорить последних слов, как женщина, днём ранее искавшая у него защиты, в голос ужаснулась «произволу без права на справедливость!» Если его слова были взвешены, а голос спокоен, то она, выпучив глаза, просто-таки визжала от ярости: мол, ни одна женщина, без разницы, наделенная Уитом или нет, не признает зверя, пусть и собственного Уит-зверя, равноценным ребенку из чрева своего, мол, «бессчетные табуны зарезанных лошадей не уравновесят чаши весов, на которых — дитя, убитое в конюшне среди навоза и сена».