То было давно… - Константин Алексеевич Коровин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приятели бежали по берегу. Василий Сергеевич прибежал, с красным лицом, в волнении, ничего не сказал и, схватив ружье, опрометью кинулся назад к двум.
– Что это? Куда ты?
– Оставь, пожалуйста. Потом!
И он помчался к реке.
Через час я увидел возвращающихся приятелей. Все по пояс мокрые. Сердитые. Поросенка не было.
Подходя к крыльцу, я услышал зычный голос Василия Сергеевича, который кричал:
– Болван, а еще доктор!
– В руках был! – кричал и Юрий Сергеевич. – За ноги брать надо было. За ноги бы брал! А ты за морду тянешь!..
У доктора Ивана Ивановича кисть была обмотана платком, и он быстро шел впереди. Войдя ко мне в мастерскую, он нашел аптечку и быстро развел в воде марганцевый калий.
Повернувшись ко мне, он сказал:
– А йоду-то у вас, конечно, нет?
«Что такое случилось?» – думал я.
Василий Сергеевич сел на террасе и, закрыв глаза, хохотал. Оказалось, поросенка на берегу поймал Иван Иванович. Поросенок его укусил. Случай исключительный.
– В самый пульс укусил, – заливался Василий Сергеевич. – Что делается, что делается!..
– А если он бешеный? – медленно процедил Коля Курин.
– А поросенок-то где же? – поинтересовался я.
– В лес убежал, – ответил Иван Иванович серьезно. – Ведь он здоровый, вроде небольшого кабана! Посмотрите, как хватил!
Иван Иванович и приятели снимали с себя сапоги и панталоны. Промокли, попав в полынью, в погоне за поросенком.
Грелись на кухне у печки. Пили, чтобы не простудиться, зубровку и, кстати, с досады ели ветчину, приготовленную на праздник к розговинам.
Подали самовар.
– Чаю с коньяком обязательно, – сказал Иван Иванович, – а то лихорадку схватим.
Наутро в Вербное воскресенье на стол у окна тетушка Афросинья поставила в вазу вербу. За чаем были просфоры. Василий Сергеевич умывался у колодца ключевой водой. Лицо красное, веселое. А Иван Иванович мрачно перевязывал руку и говорил:
– Полакомились поросенком. И кто знал, что поросенок кусается. Редкий случай, неслыханный в зоологии.
– А я читал, – сказал Коля Курин, – укус поросенка может быть смертельным.
– Это где же вы читали, позвольте вас спросить? – ехидно полюбопытствовал доктор Иван Иванович.
– В естественной истории, – кротко ответил Коля Курин.
– И читали, что укус смертелен?
– Не смертелен, но опасен…
– А вы бы поменьше говорили, Николай Васильевич, великая польза для вас от этого проистекла бы…
– Колька, всем в Москве известно, всегда накликает беду, – смеялся Юрий Сергеевич. – В кружке, когда в карты играют, как Николай подойдет смотреть, так его нарочно уводят, чтобы не смотрел.
– Это кто же меня уводит? – спросил Коля серьезно. – И куда это уводят? Эх, чушь ты всегда несешь, Юрий. Меня не очень уведешь, я ведь действительный член кружка.
– Скажите! – удивился Вася. – Но когда же тебя в действительные провели? Я старшина. Что-то не помню.
– Э, брат, ты старшиной-то без году неделя. А я еще при Сумбатове прошел. Все, брат, беленькие получил.
– Это я узнаю, как это – все беленькие! У меня и то три черных было.
У крыльца раздался визг поросенка.
– Слышите! – сказал Иван Иванович. – Поросенок!
Все выбежали на крыльцо. Перед крыльцом стоял Игнашка – сын мельника с Ремжи. Говорил, что переехал в челне у деревни, поймал поросенка и вот явился.
Перед ним в мешке барахтался виновник всей кутерьмы, стояли Дедушка и тетенька Афросинья. Дедушка говорил:
– Куда его? Ведь к нашей свинье в закуту не пустишь. В коровник надо.
– Никак нельзя, – сказала тетенька Афросинья. – Не пущу в коровник.
– Зарезать его, – сказал Юрий.
Поросенок пробился и высунул голову из мешка. Он имел вид напуганный и жалкий.
– Ведь вот, Юрий Сергеевич, резать… Ведь время-то какое! Страстная неделя. Кто резать-то станет? – Говеют, – сказала Афросинья.
– Тащи назад! – крикнул доктор. – Верно, жалко резать. Поросенок удалой, кусается. Прощаются грехи сейчас всем. Бери назад. Корми, пои, свинья выйдет. Я заплачу. И поросята потом у меня будут свои.
Игнашка взвалил на плечо мешок с поросенком и засмеялся, говоря:
– «Поросята будут»… так ведь он боров!..
Сирень и шкаф
Как прекрасно весеннее небо утром! Разбросанные в голубом эфире светлыми перьями, весело стелются облака, спускаясь к розовой дали весеннего леса, отражаясь в голубой воде разлива рек. Еще белеют в оврагах снега. В саду моем пожелтели осины, синие тени кладут ветви больших берез на обсохшую крышу сарая.
Я лежу на скамейке сада и вижу, как сидит скворец у скворечника на ветке и, подняв голову, заливается песнью. Скворец благодарит весну, небо, солнце, волю и жизнь…
Как хорошо лежать на спине и глядеть в самую высь неба! Какая красота в просторе светящемся голубого мира…
У террасы дома вольноопределяющийся Володя саблей наотмашь рубит сухие ветви кустов сирени и боярышника. А на террасе стоит и смотрит молодая девушка Муся, моя натурщица.
– Что это ты сирень всю изрубил? – говорю я Володе.
– Что ж, – отвечает тот, – она еще лучше расти будет. Надо же мне упражняться, а то…
Володя вынул портсигар с желтым шнуром, взял папиросу, постучал «элегантно» по портсигару, глядя на Мусю, и, бросив в рот, закурил.
Ко мне подходит слуга, длинноногий молодой человек, и жалуется:
– Что ж это такое? Володя всё время в сарае индюка нашего дразнит. Кричит ему «здорово, ребята», «рад стараться», а тот злится, весь ощетинился, отвечает. У него даже нос красный треснул…
– Володя, – говорю я, – он защита от врагов. Это, брат, потом будет что.
– Ничего не будет, – перебивает недовольно Ленька.
– Ну да, это оттого ты на него нападаешь, что он Мусе нравится.
– Тоже, Муся. Хороша.
– Ну а что, уже все гости встали? – спрашиваю я.
– Встали, умываются. Только Павел Петрович спит.
– Ступай, буди его, скажи – скоро блины будут, ведь Масленица сейчас.
– Володя, – уходя, говорит Ленька, – Мусю курить выучил, папиросы ваши искурят все.
– А ты запри.
– Я запер, так они достают…
Весна. Как ярко светит солнце. На фоне зеленых елей четко блестят пуховки вербы. Не хочется идти в дом. Охватывает какая-то лень. Недвижный, смотришь на сучья яблонь и солому. Синицы в кустах щебечут – тьи-тьи-тьи-тьи, – душа замирает.
– Иди скорее, блины уйдут! – кричат мне с террасы дома.
Я иду и думаю: «Блины уйдут. Как странно, куда?»
На кухне хлопоты. Я как вошел, так немного струхнул. Льют на горячую сковороду тесто. Пахнет дымом, трещит масло на сковородке. Тетка Афросинья так строго посмотрела на меня.
– Садитесь, идите за стол уж. Чего тут… – сказал мне так же строго Дедушка.
Блины. Это важное дело. На кухне все сердитые,
