Моя жизнь - Эрнест Сетон-Томпсон

Потом стремительный полет вниз — ниже, ниже, и квели уже на поляне. Здесь она стоит минуту в застывшей позе с поднятыми, совсем выпрямленными крыльями, показывая их внутреннюю сторону, испещренную белыми и черными пятнами. Она стоит так несколько минут, как будто рисуясь своей красотой. Потом медленно складывает крылья, чтобы побегать и попастись немного, а потом приглашает перепелиным криком свою подругу или собратьев.

На протяжении всего дня мы слышали заунывный крик, наблюдали стремительные движения, горделивые позы».

И теперь, шестьдесят лет спустя, эта песнь и все, что было связано с ней, оживают в моей памяти с такой силой, что я не нахожу ничего равного по силе этому впечатлению.

Были у меня и другие небольшие открытия и наблюдения, которые скрашивали жизнь во время нашего далекого странствования.

Однажды я остался один охранять лагерь — мои братья в тот день отправились на ту сторону реки Пембинны, чтобы расспросить относительно свободных земельных участков.

В долине этой реки недалеко от нашего лагеря росло несколько дубов. Я отправился туда, не сомневаясь, что мне удастся сделать какие-нибудь новые наблюдения над птицами.

И действительно, не успел я прийти, как мне сразу бросилось в глаза одно очень интересное явление. В стволах дубов было несколько отверстий, по-видимому выдолбленных дятлами. В них поселились парами городские ласточки. В наших густо заселенных краях на Востоке мы привыкли считать ласточку обитательницей сараев и крыш — уголков, обеспеченных ей человеком. Но здесь, в глуши, я увидел, как живет наша ласточка в диких условиях и как она жила пятьсот лет назад, до прихода белого человека.

В земельной конторе нам сказали, что вся земля, годная под пахоту, в этом районе распределена между поселенцами уже год назад.

В мрачном настроении мы повернули наших лошадей на Северо-Запад, на Брендон, по направлению к дому.

Покинув долину реки Пембинны, мы попали на обширную пустынную равнину с известняковой почвой. Здесь мы спугнули кулика-уиллета[5] с его гнезда. Это гнездо было просто небольшой впадиной между пучком травы и костью бизона. Оно не было ничем выложено внутри — по-видимому, нечем было, так бедна природа вокруг. Яйца оливково-серого цвета, такие же монотонные, как и унылый ландшафт кругом. Я не сомневался, что кость бизона была для кулика вехой, по которой он находил свое гнездо, когда возвращался издалека.

Но самым замечательным были яйца. Грушеобразные, они имели очертания треугольника и все четыре лежали вплотную друг к другу острыми концами внутрь, так что образовывали круг, разделенный на четыре равные части. Позже я узнал, что у многих морских и болотных птиц яйца такой формы. Но тогда для меня это было большой неожиданностью.

Осенью 1881 года я часто встречался с Биллем Лоном, Биллем Лангом и другими охотниками города Торонто. Меня всегда поражала та необычайная точность, с какой эти люди узнавали птиц по полету. Уже издали они знали, какая стайка летит. И когда я спрашивал: «Как же вы их узнаете?», они отвечали: «Это дается опытом».

Такой ответ совсем не удовлетворял меня.

Однако скоро я сам догадался, что прежде всего надо знать природные условия, а также то, какие именно птицы прилетают в определенное время и в определенные районы.

Затем надо знать характерные черты их полета и то, как они выстраиваются в стайке. Так, например, гуси и журавли летят высоко длинной вереницей. Иногда же выстраиваются под углом. Дикие утки и некоторые из болотных птиц тоже летят вереницей, друг за другом, только низко над землей. Чирки, морские кулики и черные дрозды, так же как и маленькие птички, летят неправильными стайками. Короче говоря, крупные птицы летят обычно правильным строем, вероятно, потому, что столкновение для них было бы более опасным, чем для мелких птиц.

Недавно несколько моих друзей-летчиков говорили мне, что, когда аэропланы летят эскадрильей, они выстраиваются по примеру диких гусей. При этом строе каждый аэроплан эскадрильи находится позади ведущего и каждый пилот видит свой путь впереди. И если бы случилось, что один из аэропланов отстал, при таком строе нет опасности столкновения.

Последний секрет охотника — это умение узнавать характерные особенности оперения у каждого вида птиц. Я стал изучать их и зарисовывать. Я сделал иллюстрации с натуры и дал им название «Определение полета» или «Портреты-зарисовки издалека».

Во время моего пребывания на Северо-Западной равнине я сделал сотни таких зарисовок.

Мы не встретили ни одной вилорогой антилопы на нашем пути — последние большие стада этих животных исчезли три или четыре года назад. Исчезли и бизоны. Они паслись здесь раньше огромными стадами. Но уже лет двадцать прошло с тех пор, как бизонов не стало видно на равнине.

На нашем пути попадались только лисицы, барсуки, скунсы.

20 мая, в самый расцвет весны, вдруг сразу похолодало и поднялась снежная буря. Пруды сковало льдом на четверть дюйма толщиной.

Три или четыре часа мы продолжали наш путь, борясь с суровой стихией. Потом приютились в сарае, который стоял на брошенном участке. Скоро к нам присоединились и другие охотники за землей.

Два дня мы просидели здесь, не решаясь разжечь костер, так как кругом была разбросана солома.

Много птиц залетало к нам в сарай укрыться от непогоды. Они сидели, нахохлившись, на стропилах крыши, на выступах стен.

Там были краснохвостки, вирео, черношапочные славки, пара береговых ласточек, дрозд с оливковой спинкой. Бедный дрозд скоро умер, так же как и другой, который прилетел позже.

И в самом деле здесь было очень тяжело, в этом злосчастном сарае. Мы все дрожали от холода и ничего не могли делать; оставалось только сидеть и ждать, когда разгуляется погода.

И все же никто из нас не унывал и не падал духом. Мы все были молоды и жили надеждой, что скоро найдем себе хороший участок земли.

Каждый день мы встречались с такими же путниками, как и сами, — некоторых видели на дороге, других — в лагере, а третьи приветствовали нас из своих новых землянок.

Стоило взглянуть на телеги переселенцев, чтобы безошибочно сказать, что это едет беднота. Они жили впроголодь. В дымных землянках, покрытых толем вместе крыш, было грязно. И все-таки эти люди не горевали, и бедность не угнетало их, потому что в сердцах жила надежда.

Молодые люди были здесь с молодыми женами, а некоторые и с маленькими детьми. Люди старшего поколения, потерпевшие неудачу в восточных районах Америки, надеялись устроиться здесь. Они с усердием пахали, огораживали свои участки, достраивали землянки — первое пристанище поселенцев, словно знали зачарованное слово, которое сбросит с них путы нищеты и превратит горе в радость.