Заколдованная рубашка - Н Кальма

А в это время на тюремной башне прозвонили старинные часы и тюремщик Вадди, молодой, рослый парень очень похожий общим типом лица на Марко Монти, начал обходить камеры.

Услышав звон часов, Бруно Пелуццо зубами распорол тощий соломенный тюфяк, лежавший на койке, и вытащил запрятанную в солому сутану священника.

Однако он не надел ее на себя и даже спустя несколько минут вновь спрятал: кто знает, удалось ли Вадди получить нынче дежурство, не придет ли запирать его камеру совсем другой, незнакомый тюремщик? Пелуццо приник ухом к двери. Все в нем было напряжено. Вот где-то далеко послышались шаги, зазвенели ключи. Все ближе, ближе… Уже слышен голос тюремщика, приказывающий заключенному отойти от двери.

Голос Вадди? Нет, кажется, совсем незнакомый, Бруно вне себя. Он стоит у самой двери. Если сейчас окажется, что это незнакомый тюремщик, Бруно готов на безумство, он готов кинуться на незнакомца, растерзать его, а потом будь что будет! Все равно казни не миновать!

Но тут дверь камеры приоткрывается, и Пелуццо видит добродушное лицо Вадди.

— Живей, вяжи меня! — шепчет Вадди, скидывая с себя одним движением мундир.

Он сам садится на койку, сбрасывает брюки, прислоняется к стене и закладывает руки за спину.

Бруно молча, яростно обкручивает веревкой его ноги и руки.

— Кляп, — чуть слышно говорит Вадди.

— Что?

— Засунь мне в рот что-нибудь. Рубашку, что ли. Только поосторожней, чтоб я не задохнулся, пока меня найдут.

Бруно послушно засовывает в рот тюремщика рукав его собственной рубашки. Сам он поспешно накидывает на себя сутану, надвигает на лицо капюшон. Теперь он точь-в-точь тюремный капеллан.

— Что же мешкает этот дьявол Монти!

В самом деле, Монти нет. У Вадди испуганные глаза: вот-вот явится кто-нибудь из товарищей тюремщиков, удивленный долгим его отсутствием. Бруно еле удерживается от громкого ругательства. Что случилось? Что, черт возьми, случилось?!

В эту минуту в камеру, как тень, проскальзывает Марко Монти.

— Чуть не подвели кандалы, — шепчет он. — Еле снял.

Он хватает брошенное на пол платье Вадди, натягивает сапоги, брюки, куртку. Вадди кивает — все в порядке, форма надета как нужно. Монти берет в руки связку ключей, фонарь тюремщика.

— Спасибо тебе, Вадди, — шепчет он.

Капеллан и мнимый тюремщик выходят из камеры Пелуццо, запирают за собой дверь. Потом неторопливым шагом минуют коридор уголовного отделения, спускаются по лестнице в нижний этаж, где стоит недавно сменившийся часовой.

— Вот провожаю святого отца. Он давал напутствие смертникам. Ведь их обоих завтра порешат, ты знаешь, — говорит Монти часовому.

Тот кивает и подходит под благословение капеллана: часовой уверен, что капеллан явился в тюрьму в дежурство его предшественника и потому не спрашивает пропуска.

Монти — он же Вадди, тюремщик, — облегченно вздыхает и украдкой смотрит на капеллана. Однако Пелуццо так ушел в свой капюшон, что даже глаз его не различишь.

Во дворе тюрьмы лежат глубокие тени: солнце низко, скоро сумерки, и это радует узников. Они пересекают двор, приближаются к воротам. Двое часовых и тюремный стражник о чем-то болтают, пользуясь тем, что поблизости нет никого из начальства.

— Вот провожаю святого отца, он давал последнее напутствие тем двум. Завтра их казнь, — повторяет Монти заученные слова.

— Так и есть, завтра конец беднягам, — говорит один из часовых.

Все трое набожно крестятся и целуют руку мнимому священнику. С лязгом открывается железная створка ворот. Капеллан, а за ним тюремщик переступают страшный порог.

Секунда. Вторая… Сильная фигура в священнической сутане прыгает в коляску Александра.

— Pronto! — говорит сквозь зубы капеллан. — Pronto! Скорее!

Есипов ударяет по лошадям. Горячие кони с места берут вскачь. Александр машет кнутом, земля летит под лошадиными ногами, сухие комья бьют в коляску. Быстрее! Еще быстрее!

Позади топот. Александр оглядывается. Там скачет вторая пара коней. На козлах — старенький веттурино. Но теперь он уже не старенький, он стоит во весь рост на козлах и что-то кричит, и Александр легко узнает в нем Лоренцо. Летят, как птицы, кони. Скорее, скорее к друзьям, в безопасное место!

Генуя

23. Дочь профессора

«Левушка, милый, у вас, верно, уже в цвету роскошная итальянская весна, солнце и зелень, а у нас Нева в белых барашках, небо хмурится и сырой ветер гонит рябь по лужам. На сердце тоже темно по-осеннему. Не могу сообщить Вам ничего радующего. У нас то и дело пожары. Говорят, поджигают те, которым выгодно пугать начальство, и это дает повод полиции преследовать невиновных. Началось гонение на воскресные школы для народа и на тех, кто в них преподает. Хотят ввергнуть народ в вечную закоснелость, в стоячее болото, и когда? — когда ему уже пообещали свободу, поманили счастьем! Все наши — в волнении и негодовании страшном. Все Вам завидуют, мечтают о настоящем большом деле, а я — сильнее всех. Милый Левушка, если б я только могла быть рядом с Вами! Если б… Ну, не буду, не буду…

В прошедшую пятницу собрались у меня наши общие друзья (по понятным причинам не хочу называть их), и все сговорились выпить шампанского, если победит Ваш предводитель итальянского народа, если удастся ему изгнать Бурбонов и добыть свободу Италии…»

Лев Мечников читал косые, ломкие строки и с тоской думал о том, что дома, в России, все застыло на мертвой точке. Никакого просвета, все потонуло в казенных бумагах, в прожектерстве. «Все Вам завидуют, мечтают о настоящем большом деле», — пишет Наташа. Значит, Александр с его мальчишеским нетерпением, с его жаждой подвигов прав. Руки просят дела, большого, справедливого, гуманного. Здесь, в Италии, такое дело начато. И нельзя, непростительно оставаться в стороне, когда все лучшие люди присоединяются к Гарибальди!

Милый нервный почерк! Задумчивое, мягкое лицо Наташи Осмоловской виделось, как будто она была здесь, рядом. Лев встряхнулся, провел рукой по волосам: полно, сейчас не время предаваться воспоминаниям! Не для воспоминаний приехали они с Александром в Геную и вот уже третий день достают оружие, походные сумки, сапоги. Уже решен поход Гарибальди в Сицилию, уже собираются сюда волонтеры со всей Италии, и вот-вот будет назначен день отправления.

Но захочет ли Гарибальди взять их с собой? Ходят слухи, что он особенно придирчиво отбирает на этот раз людей. Правда, у обоих русских сильная поддержка: госпожа Шварц и Александра Николаевна Якоби тоже приехали в Геную и обещают представить их генералу. Это они познакомили Льва и Александра с близким другом генерала — профессором Претори и его дочерью. Нынче обе дамы и профессор уехали спозаранку, чтоб увидеть Гарибальди и узнать, на какое именно число назначен отъезд в Сицилию.

Вот почему Лев Мечников и Александр Есипов с утра явились в сад профессора и с нетерпением ожидают его возвращения.

Пока Мечников, прислонясь к балюстраде террасы, читал письмо Наташи Осмоловской, Александр разговаривал с семнадцатилетней дочерью профессора Лючией. То есть разговаривала главным образом Лючия.

— Эта русская дама с золотыми волосами — ваша родственница?

Глубокие, оттененные мохнатыми ресницами глаза вопросительно и настойчиво смотрели на Александра. Над балюстрадой террасы нависали розовые шапки цветущих тамарисков, и четкие тени лежали на каменных, позеленевших от времени ступенях. Бело-зеленые анемоны нежным ковром устлали землю в саду, душно и сладко пахли золотые крокусы. Генуэзская весна не пожалела красок: густо-синим обвела море, пурпуром — паруса рыбачьих лодок, лиловым — горы на горизонте. И шелковистых щек Лючии тоже коснулась весна, иначе они не были бы такими смугло-розовыми.

— Н-нет, синьора Якоби мне вовсе не родственница, — отвечал с легкой запинкой Александр Есипов.

Его смущала и сердила эта настойчивость. Помилуйте, всего неделя прошла с того дня, как его и Льва привели в этот дом «Ангел-Воитель» и госпожа Шварц, и вот пожалуйте — какая-то семнадцатилетняя смуглянка с растрепанной косой учиняет ему такой допрос!

Однако не отвечать вовсе или отвечать невежливо Александр не мог: он слишком уважал отца этой девушки — смелого и неподкупного человека, о котором с восторгом рассказывали его друзья-гарибальдийцы. Профессор Претори был любимейшим лектором студентов Миланского университета. Он читал лекции по литературе, но лекции эти превращались в проповеди патриотизма и свободы. Претори смело говорил о том, как томится Италия под властью чужаков, как они разрывают на части всю страну, как церковь губит в Италии все живое. Однажды на его лекцию тайно пробрался ректор университета — ставленник австрийцев. Ни студенты, ни профессор его не заметили. В этот день Претори говорил об объединении Италии, о своем друге — Гарибальди.