Чего ждет Кейт - Бекки Алберталли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оказывается, получить главную роль – это все равно что услышать «Я тоже тебя люблю».
Андерсон внимательно изучает мое лицо:
– Рада?
– Да, – киваю я. Потом улыбаюсь и поднимаю на него глаза. – Но разочарована, что в финале нам не придется пожениться.
– Ты бы проверила, кто твой Гарри.
– Да, точно. – Я перевожу взгляд на список, спускаясь ниже своей фамилии. И там, прямо под ней…
Сэр Гарри: Мэттью Олсон.
Твою мать.
Сэр Гарри: Мэттью Олсон.
Сэр Гарри – это возлюбленный моей героини. Мэтт Олсон – мой. Причем речь не просто о каком-то возлюбленном. Они даже этого не скрывают. И у них есть общий ребенок.
Забудьте, что я говорила про необходимость учить слова. Мне бы научиться снова дышать.
Сцена двадцать вторая
Чем ближе мы к дому Шона Сандерса, тем быстрее бьется мое сердце.
– Напомни, почему мы собрались на пижонскую вечеринку?
– Потому что нас пригласил отец твоего будущего ребенка.
Энди шутит так весь вечер. Осеменитель. Отец ребенка. Конечно, он упражняется в остроумии, но клянусь, в его голосе я слышу какое-то напряжение. Как будто, если шутить на эту тему достаточно часто, никто не догадается, как она его беспокоит.
Андерсон берет меня под руку.
– Сделаем же это.
– Сделаем, – решительно киваю я.
Это прямо квинтэссенция домашней вечеринки. Из-за входной двери доносится музыка, и мое сердце начинает стучать в такт ее басам. В окне видны силуэты людей, наклоняющихся друг к другу и опрокидывающих красные пластиковые стаканчики. Оглянувшись на Энди, я вижу, что он замер на пороге, глядя перед собой огромными карими глазами. Похоже, он совершенно растерялся.
– Эй! Ты крутой, – шепчу я.
– Знаю.
– И самый милый.
Он окидывает меня взглядом – сверху вниз – и улыбается.
– Ты тоже.
И да, я краснею. Признавать это неловко, но я стремилась именно к образу крутой и одновременно милой девчонки. Волосы неплохо уложены и заколоты по бокам. Андерсон убедил меня надеть юбку – короткую клетчатую юбку – с высокими ботинками и свободным кардиганом. А еще я подрумянила щеки, накрасила ресницы и губы – единственный макияж, который я могу себе позволить. Стоит добавить еще что-то, и мое лицо выглядит как маска, которую разрисовала толпа детей (или пижонов).
Энди отпускает руку, открывает дверь и ловит мою ладонь, чтобы затащить внутрь.
И – ух!
Вечеринка обрушивается на меня, задевая каждое из пяти чувств. Грохот музыки. Запах пива. Мигание разноцветных гирлянд, доказывающих, что Шон Сандерс – главный любитель праздника в своей пижонской компании. Не отдавая себе в этом отчета, я всем телом прилипаю к Андерсону.
– Как думаешь, Мэтт уже пришел?
– Не знаю. Давай сделаем круг почета.
Круг почета. Андерсон прямо с порога приспособился к местному языку.
Мне стоит больших усилий не выглядеть слишком уж напуганной перспективой проталкиваться через толпу пижонов. А ведь всего несколько часов назад Андерсон точно так же прокладывал нам путь через ряды театральной братии. Тот же маневр, но теперь я вижу перед собой не разноцветные волосы и футболки с логотипом «Гамильтона», а серые спортивные брюки и толстовки, короткие юбки и кроп-топы. В углу я замечаю Райана, который смеется над чем-то с товарищами по бейсбольной команде. Мы ни разу не были на вечеринках вместе, но я видела в его инстаграме[17] фотографии: улыбка, раскрасневшиеся щеки. Думаю, какая-то часть меня понимала: он выпивает там, – но уверенности не было. Ни на одном снимке у него в руках нет стаканчика.
Но теперь все ясно. Мой брат определенно выпивает. Почему-то осознание этого факта заставляет меня чувствовать себя маленькой, странной и очень-очень от него далекой.
Мимо нас проталкивается высоченный светловолосый парень. Напрягая мускулы, он кричит:
– ПА-А-АДЕМ!
– Боже. – Андерсон хватается за горло.
В соседней комнате слышится грохот, а сразу за ним – смех и множество развернутых проклятий. Они звучат громче, чем следовало бы, так что даже вечные обитатели дивана подскакивают и отвлекаются от своих обнимашек.
Может быть, мы просто вступили в параллельную вселенную. Все тут кажется слегка иным. Например, бейсболки. Такое впечатление, что пижоны забывают все правила насчет головных уборов ровно в ту секунду, как переступают порог дома, где начинается вечеринка. Или они просто не хотят носить их как нужно, поэтому разворачивают козырьком назад и сдвигают на половину головы. Других объяснений я не могу придумать.
– Нужно включить вентилятор, – как всегда будто прочитав мои мысли, говорит Энди. – Вжух! О нет! Твоя кепка улетела? Возможно, тебе стоило бы… ну не знаю, нормально натянуть ее на свою тупую башку.
Я моргаю.
– Видишь Мэтта… где-нибудь? Я не вижу.
– Может быть, он в одной из соседних комнат. Если мы разделимся и…
– Ты свихнулся? Даже не пытайся меня оставить. Вдруг убьют.
Как будто в подтверждение моих слов какая-то девчонка тут же врезается в меня, в последний момент успев все-таки подхватить свой стаканчик.
– Боже. – Она кладет руку мне на плечо. – Прости. Мне так жаль. Так жаль.
– Все… нормально, – начинаю успокаивать я ее, но она, не дослушав, снова растворяется в толпе.
– Ладно, нам нужна система действий, – говорит Андерсон. – Почему бы нам не проложить путь к столу с напитками.
– Ты пьешь?
– Нет! – Андерсон поджимает губы. – Но нам нужно взять стаканчики и налить в них воду или что-то еще, чтобы смешаться с толпой. Не знаю. Мне тут не больше твоего нравится.
– Фу, – морщусь я. – Ну давай.
Мы будто в пузыре: идем через толпу, но с нами никто не разговаривает. Иногда кто-то уступает нам дорогу; не будь этого, я бы чувствовала себя невидимкой.
В дверном проеме возле кухни стоит, сжимая красный стаканчик, Вивиан Янг. На ней короткая футболка, длинная юбка и макияж. Я к этому не готова. В школе она только и носит, что спортивную форму. Но она такая хорошенькая: золотисто-коричневая кожа, темные глаза, копна волос. Ее присутствие – как луч света в темной, освещенной цветными огоньками кухне.
– Привет!
– Привет, – отвечает Энди. Немного слишком жизнерадостно.
– Привет, – повторяет Вивиан. – Так здорово…
– Поздравляю! – в ту же секунду произносит Андерсон.
– И я тебя!
Три «привет» и одно «поздравляю» на протяжении пяти секунд – это, должно быть, отдельный рекорд в книге записей о мучительных разговорах. Не понимаю, что там между ними происходит. Романтики в этом нет, но что-то другое есть определенно.
Андерсон сначала колеблется, потом все же говорит:
