Звезда волхвов - А. Веста

   – Нормально... – одобрил Егор и, оглядев круглый зал с высокими арочными окнами, мраморными чашами и хрустальным куполом, добавил: – Да и с жилищными условиями вам крепко подфартило. Вы одна здесь обитаете?

   – Вместе с Ладой. В отличие от меня, она оказалась очень способной, но теперь не знаю, как сложится ее карьера.

   – Артистическая?

   – Нет, балетная. В этом году она закончила балетное училище.

   – Она была замужем?

   – Ну что вы все «была» да «была»? – Флора перелила вино через край, и алые капли брызнули ей на колени.

   – Виноват, но ваша сестра ушла со съемочной площадки, и до сих пор не вернулась.

   – Только и всего? Ничего страшного. Она очень импульсивная. Может вспыхнуть, все бросить и удрать в Париж или в Лондон, на неделю или на две. Но через день-другой ей все надоест, и она раскается и вернется, ласковая, как котенок. Так с ней уже бывало. Не волнуйтесь!

   – Разве может девушка с таким норовом не волновать и не тревожить?

   – Да, вы правы. В ней все же есть что-то роковое. Потому все так и случилось...

   – Что случилось?

   – Представьте себе это загадочное влечение несоединимых противоположностей: танцовщица и художник-иконописец, точнее реставратор икон. Он увлекся ее огнем и свободой. Теперь я понимаю: за ним стоял мир возвышенных и бесплотных образов, в котором не было места живой Ладе.

   – Живой, вы сказали живой?

   – Живой, не мертвой же. Никас пытался ухаживать за ней, но потом между ними что-то произошло... Он исчез. Не бойтесь, мой милый Пинкертон, исчез не в милицейском смысле. Он просто ушел...

   – В монастырь?

   – Откуда мне знать? От их недолгой любви остался один-единственный портрет.

   – Это портрет Лады?

   – Да, конечно.

   – На картину можно взглянуть?

   – Почему бы и нет... Но сначала надо найти ключ от мастерской. Никас передал его Ладе, чтобы она смогла забрать портрет, если захочет.

   Флора вышла в соседнюю комнату. Севергин проводил ее взглядом: развратница или святая, не ведающая греха?

   Она вернулась одетая в розовую тунику. С волнистыми распущенными волосами она была похожа на греческую жрицу или весталку.

   – Так лучше? – усмехнулась она.

   Проклятие, она показалась ему еще более голой, чем прежде. А может быть, долгое воздержание сыграло с ним злую шутку, но Егор едва не задохнулся в своем не по-летнему плотном костюме.

   – Вы везучий! Я нашла ключ, – Флора показала маленький ключ на цепочке, словно когда-то его носили на груди.

   Она накинула на плечи свободный черный плащ с искорками стразов, обула на ноги золотые сандалии-плетенки и через несколько минут вывела во двор изящный автомобиль, чем-то похожий на серебристую озерную чайку.

   Духота сменилась влажным, порывистым ветром. Темное небо дышало близкой грозой. Городские ущелья в ожерельях огней были пусты и полны тревожного ожидания.

   – Это ее первая и очень успешная роль. Лада моложе меня, ей всего восемнадцать, – говорила Флора, и Севергин отметил, что она не допускает мысли, что с сестрой случилось что-то серьезное.

   В подвал, позади запасников Пушкинского музея, Севергин и Флора попали около полуночи. Мастерская была заставлена статуями в парусиновых чехлах и полотнами, натянутыми на подрамники.

   – Это осталось от старого хозяина. – Флора кивнула на ряды мраморных богинь. – А это – его...

   Егор с минуту смотрел на полотно: красочный слой из цветных вспышек и приглушенных пятен вздымался разноцветной лавой. Сначала он ничего не видел, но едва взгляд привык и нашел фокус, как на живом шевелящемся ковре проступило женское лицо, сотканное из разноцветных лепестков, из снежинок и молодых листьев. Это была удивительная стереоскопическая живопись. Егор немного повернул голову, и девушка тоже повернулась в профиль. Он видел юный девичий лик с прижатой к устам дудочкой-жалейкой, в шутовском колпачке набекрень. Отступив от картины на несколько шагов и изменив угол зрения, он различил мертвенное лицо с посиневшими губами, просвечивающее словно сквозь воду.

   – Никас писал эту картину пальцами, – прошептала Флора, – тонким слоем краски: лепестками пигмента, похожими на пыльцу бабочки. Глаза его были закрыты. Он ощущал цвета кожей. Глаза слишком часто лгут и толкают к пропасти, и вы сегодня в этом убедились...  

   Егора вновь пробрал жар и стыд, словно он сам был голым пред этой странной женщиной в черном плаще, обсыпанном звездами.

   – Вы думаете, что успели прочитать в картине все? Нет, там сокрыто еще тысячи образов. Когда я увидела эту картину, я испугалась: человек с таким зрением обречен страдать! Теперь вы поняли, почему он ушел?

   – Не совсем. Я бы назвал это игрой воображения, не больше.

   – Никас учился иконописи, но его искусство скорее демоническое, чем ангельское. Искусство – это магия, а живопись – магия вдвойне; в этих полотнах больше жизни и души, чем в живом существе. Художники и писатели по сути своей маги. Они вызывают из небытия, из первобытного хаоса семена образов, они облекают их в плоть и нарекают имя. Никас мог творить миры из звездного света, минуя грубые формы, именуемые жизнью тела, но едва заглянув в этот колодец, он испугался. Раскаленным зрением влюбленного он прочитал ее судьбу.

   Флора умолкла.

   – Вы что-то сказали о колодце? – напомнил Севергин.

   – Нет-нет, вам показалось. Хотя, знаете... В средневековых книгах встречается странное название «колодец истины». Истина пришла в наш мир нагой, но влюбленный Мастер одел ее в символы...

   – Скажите, как фамилия влюбленного мастера?

   – Барятинский, Николай Барятинский.

   Егор записал в блокнот фамилию художника и посмотрел на часы:

   – Ну что ж, мне пора. Прощевайте!

   Внезапной грубостью Егор хотел разрубить хрупкие цепи влечения, которыми эта женщина успела оковать его волю. Он резко открыл дверь мастерской и вышел на ночную улицу. Беззвучно шарахнулась в проулок куцая тень и слилась с ночным мраком.

   – Постойте! – окликнула его Флора. – Егор, остановись!

   Она все же догнала его и умоляюще коснулась его руки, но лучше бы она не делала этого. Севергин стиснул ее ладонь, чтобы она ощутила мгновенную боль.

   – Может, сознаешься напоследок, зачем тебе понадобился этот стриптиз?

   – От судьбы не уйдешь, – усмехнулась Флора, не отнимая руки, – Ты – Севергин! От Сварога идет твой чистый и светлый Род. И наша встреча не случайна...

   – Дальше! Говори дальше!

   – Не здесь и не сегодня. Мы еще увидимся. Ты ступил на Стезю Истины, и не всякий, сделавший первый шаг, будет идти до конца. Это путь сильных...

   «Кто ты?» – беззвучно крикнул он.

   – Таких, как я, проклинали и жгли на кострах, и теперь ты знаешь, за что.

   «Ведьма!» – мелькнуло в голове Севергина.

   – Вы позволите ведьме отвезти вас домой?

   – Не позволю, – ответил Егор.

   Флора мягко выскользнула из захвата и пошла обратно к машине. Черные волосы плясали, и плащ не скрывал изгибов тела.

   Севергин в бешенстве сжал кулак и с силой саданул костяшками о кирпичную стену. Острая боль отрезвила его.

   Глава 15    

Ловцы человеков

   Ходить бывает склизко по камешкам иным...

    Владыка Валерий оставался в монастыре уже третий день, решительно переняв у настоятеля Нектария бразды правления. По прямому указанию владыки Велесов холм и часть Царева луга обнесли дополнительным рубежом охраны. Земли «Целебного родника» оказались под защитой монастыря. На лугу шумели экскаваторы, прокладывая траншею под дополнительную ветку водопровода.

   Перед вечерней службой в соборе владыка дал короткую и решительную пресс-конференцию журналистам. С ними он всегда общался с тайным удовольствием. Эта абсолютно мирская, расхлябанная публика была, как ни странно, близка ему. Они тоже были «ловцами человеков», жрецами, поставленными высоко над толпой, поэтому владыка и эти пронырливые бестии отлично понимали друг друга. Валерий устраивал смелые и острые пресс-конференции, а журналисты на весь белый свет славили «передового попа».

   Энергичный и собранный владыка с шумом и шелестом вошел в зал для конференций. Зал был предупредительно предоставлен Шпалерой. В этой любезности и готовности идти навстречу всем его начинаниям владыке чудился рассвет, ренессанс светско-церковной симфонии. Окружение Шпалеры все еще состояло из перекрасившихся коммунистов, но именно эти бывшие безбожники так неумело, но истово крестились перед телекамерами, так старательно держали в потных ладонях свечи, так терпеливо выстаивали долгие службы, в которых ничего не понимали, что владыка верил: они на пути к исправлению. В общении с ними, правда, все еще возникали некоторые препоны . К примеру, они крепко жали руки святым отцам и подолгу трясли, вместо того чтобы канонично коснуться губами. Даже цари не брезговали целовать архиерейскую десницу, теперь же высокие политические бонзы норовят по-брежневски лобызаться с батюшками в щеки и в губы. Предвидя грядущие воспитательные трудности, владыка пока не требовал от Шпалеры и его свиты соблюдения строгой обрядности.