ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008) - журнал Русская жизнь

Комментируя экспозицию, Евгений Васильевич то и дело говорил что-то вроде «Вы, конечно, помните этот рассказ», «Вы, разумеется, читали эту переписку»… Не помню, не читал, но киваю. Показывает на огромный диплом Петербургского университета: не знаю, какой университет закончили вы, Дмитрий Алексеевич, но такого диплома у вас быть, увы, не может. Истинная правда. Показывает на тургеневский набросок-автопортрет с элементами шаржа, сделанный писателем незадолго до смерти: когда вы, Дмитрий Алексеевич, станете корифеем в своей области, вспомните этот рисунок и ту неподдельную иронию, с которой великий Тургенев изобразил себя, и не зазнаетесь.

Корифеем в своей области. С ума сойти.

Шутки шутками, но когда Тургенев, наконец, умер и последний, шестой, музейный зал был осмотрен, я со всей определенностью осознал, что это была, пожалуй, лучшая музейная экскурсия на моей памяти. Довольно трудно объяснить, почему она лучшая, - просто умеет человек. Дано. Дар.

Нельзя сказать, что меня как-то особенно поразила экспозиция. Огромное количество документов, портретов, фотографий, книг, подлинных предметов обихода… Для людей, серьезно интересующихся Тургеневым и его творчеством (к сожалению, не могу себя отнести к их числу) - это, конечно, несметные богатства. А для меня главными впечатлениями стали эти два человека - Людмила Анатольевна и Евгений Васильевич.

Музей Лескова - совсем рядом, минутах в десяти ходьбы, в красивом деревянном доме на тихой Октябрьской улице. Открываю дверь и слышу фортепьянные звуки. Оказывается, здесь сегодня мероприятие, приуроченное ко дню рождения Лескова. Спрашиваю у смотрительницы, можно ли поприсутствовать. Конечно, можно.

Довольно большой зал, заполненный многочисленной публикой интеллигентного вида. На лицах - сосредоточенное и даже благоговейное выражение. Незаметно пробираюсь на самую дальнюю скамейку (остальные места заняты). Молодая пианистка играет неизвестное мне произведение неизвестного мне композитора. Рядом со мной сидит мальчик лет восьми в костюмчике, белой рубашке и галстуке-бабочке. У мальчика в руках блокнотик. Кажется, мальчик учит какой-то текст, наверное, готовится выступать.

Пьеса закончилась, поклоны, аплодисменты. Откуда-то сбоку на сцену выскакивает паренек в красной традиционной русской рубахе и степенно выходит дама в темном платье. Паренек совершает несколько залихватских танцевальных народных движений и громко, ухарски произносит: «Маланья - голова баранья! В одном глухом и отдаленном от городов месте была большая гора, поросшая дремучим лесом. У подошвы горы текла река, и тут стояло селение, где жили зажиточные рыболовы и хлебопашцы». Выпалив эти слова и совершив еще несколько народных танцевальных движений, паренек ускакал со сцены. Дама в темном платье хорошо поставленным голосом прочитала тот же текст, что только что выпалил паренек, но не остановилась на этом, а прочитала целиком сказку Лескова «Маланья - голова баранья». Чтение длилось довольно долго. Я подумал, что пареньку в красной рубахе было бы логично опять появиться в конце сказки, сделать несколько народных танцевальных движений и выпалить несколько финальных предложений сказки, чтобы, так сказать, придать композиции законченность, но этого почему-то не произошло. Поклон, аплодисменты. Мальчик в галстуке-бабочке направился к сцене, судя по всему, с намерением прочитать то, что было написано у него в блокнотике.

Спросил у смотрительницы - долго ли это будет продолжаться. Довольно долго, еще несколько выступлений, будут еще сказки, рассказы. Понятно. Надо идти.

Музей Бунина на ремонте, как и музей писателей-орловцев. Остается музей Леонида Андреева.

Андреевский музей находится на некотором отдалении от центра, в той части города, которая до революции называлась «Мещанской» - это был район, где селились по большей части ремесленники, мастеровые и другие представители мещанского сословия. Район и по сей день сохраняет примерно тот же вид, какой он имел в годы детства и юности Андреева, проведенные им здесь, в отцовском доме на 2-й Пушкарной улице. Дом тоже сохранил свой первоначальный вид. Синий, одноэтажный, деревянный, довольно большой. Кругом - почти деревенская тишина, на улице - ни души.

В музее на момент моего посещения присутствовали две сотрудницы. Сталина Федоровна, узнав, что я корреспондент из Москвы и мне нужно рассказать о музее, сразу передала меня на попечение своей коллеги: «Сейчас вам Юлия все подробно расскажет».

В отличие от тургеневского, музей Андреева - совсем небольшой. Три комнаты (гостиная, кабинет отца, комната матери) и еще небольшая комната, где работают сотрудники. Почти вся мебель - не подлинная, а, как говорят музейщики, типологическая - примерно того же времени и примерно такая же, как подлинная. Музей занимает не весь дом - за стеной живет семья Свиридовых. Свиридовы купили этот дом еще в 1912 году и жили здесь большим кланом, состоящим из трех семей, до начала девяностых. В 1991 году местные культурные власти решили организовать музей Андреева и предложили каждой семье новую квартиру. Две семьи согласились и выехали, а третья отказалась и так до сих пор и живет на 2-й Пушкарной, 41, в доме, когда-то принадлежавшем Андреевым.

Юлия, симпатичная молодая женщина, не столько проводит экскурсию, сколько просто рассказывает, без заранее определенного четкого плана, и это получается у нее, пожалуй, не менее интересно, чем у маститого Евгения Васильевича из музея Тургенева. Мы ходим из комнаты в комнату и обратно, я что-то спрашиваю, Юлия объясняет… Здесь более домашняя и менее официальная обстановка, чем в тургеневском музее, и это естественно - уютный деревянный дом, всего три небольшие комнаты. Жарко натоплена большая печь.

Из экспозиции больше всего запомнились три предмета.

1. Немецкий рояль 70-х годов XIX века, единственный подлинный предмет мебели, сохранившийся с тех времен, когда здесь жил Андреев. Рояль этот интересен тем, что никто из семьи Андреевых на фортепьяно играть не умел. Правда, еще в детстве Андреев освоил «Собачий вальс», который в его будущем творчестве станет символом тупой бессмысленности обыденной человеческой жизни (об этом - пьеса «Собачий вальс» 1916 года). Ничего, кроме «Собачьего вальса», на этом рояле не исполнялось.

2. Рундук одного из братьев Леонида Андреева. Брат воевал на фронтах Первой мировой и пропал без вести. Брат пропал, а рундук почему-то остался. Он стоит в бывшем кабинете отца, у стеночки, огромный, черный и страшный. Чем рундук отличается от сундука (на вид - ничем), я не знаю. Хотел было спросить у Юлии, но меня что-то отвлекло.

3. Плюшевый мишка. Мишке примерно сто лет. Это тоже не подлинный мишка, а типологический. Примерно такой же должен был быть у Андреева в детстве. Мишка не совсем привычный для нашего времени - не толстенький с коротенькими лапками, а, наоборот, худенький, вытянутый, с длинными нелепыми болтающимися конечностями, серовато-бурый, с очень унылым выражением на лице.

Три предмета, на которых лежит печать какого-то тупого, безысходного трагизма. Я смотрю на этого унылого плюшевого мишку, на страшный сундук-рундук пропавшего без вести брата, на старый рояль; в голове крутится циклическая, дерзко-безобразная мелодийка «Собачьего вальса». Почему-то вспоминается эпизод из «Рассказа о семи повешенных» - когда к одному из осужденных накануне казни приходит мать и начинает говорить о какой-то мелкой бытовой ерунде, о домашних делах, а сын говорит ей: маменька, опомнитесь, зачем вы мне все это рассказываете, меня же завтра повесят, а она ему: вот ты бы бомбы-то не кидал, тебя бы и не вешали, и потом она, кажется, сходит с ума.

Спрашиваю у Юлии, почему она решила стать музейным работником. Вопрос, может быть, немного дурацкий, но мне действительно это интересно.

- Я давно хотела работать в литературном музее, еще когда училась на филфаке. Для гуманитария, особенно для филолога, работа очень интересная, даже захватывающая, и при этом не суетная. У меня нет каких-то особых амбиций, карьерных или материальных. В «крысиных бегах» за так называемым успехом участвовать не хочется. При мысли о работе, например, менеджера меня бросает в дрожь. А музей - это мое.

Вспоминаю то, что говорила Людмила Анатольевна про орловских молодых гуманитариев. Почти те же слова, не сговариваясь. Все сходится. Преемственность поколений, как она есть.

Оставляю благодарственную запись в книге записей (или как там она называется), прощаюсь с Юлией и Сталиной Федоровной, выхожу на 2-ю Пушкарную. Уже вечер, тихо, никого нет. Не спеша иду в сторону центра.

Я шел и чувствовал, как во мне нарастает такое, знаете… умиление, что ли. Дескать, вот какие прекрасные люди здесь, в орловских музеях, работают, бескорыстные подвижники, такие интеллигентные… Но я быстренько в себе это пресек. Потому что нечего умиляться, и нечему. Умиляться можно какой-нибудь экзотике, а здесь никакой экзотики нет. Да, подвижники, да, замечательные люди, делающие хорошее, нужное дело. Это прекрасно, и это нормально. Так и должно быть. Уважаю. Спасибо.