Наоборот - Жорис-Карл Гюисманс

-- Ну и погодка! -- вздохнул старик слуга, положив на стул одежду, истребованную хозяином,-- костюм, шитый некогда в Лондоне.

Дез Эссент никак на это не откликнулся, потер руки и подошел к книжной полке, на которой лежала стопка разнообразных шелковых носков. Он подумал, какой бы цвет выбрать, и, с учетом хмурой погоды, собственного туалета в однотонно серых тонах и характера своих планов, решительно схватил тускло-желтую пару, поспешно натянул их, надел высокие тупоносые башмаки с застежками, серый клетчатый, в коричневую крапинку костюм, котелок, накинул синюю, цвета льна, крылатку и последовал за слугой, который еле волок два -большой и поменьше -- чемодана, баул, шляпную картонку и чехол с зонтами и тростями. Прибыв на вокзал, дез Эссент объявил слуге, что не знает, когда вернется -- через год, через месяц, через неделю, а может, и раньше, -приказал ничего не менять в доме, уплатил старику жалованье наперед, в счет своего примерного отсутствия, и сел в вагон, а тот в изумлении остался стоять на перроне, разинув рот и разводя руками.

Дез Эссент оказался один в купе. За окном, похожим на мутное стекло аквариума, в косых струях дождя стремительно убегала прочь равнина, однообразная и унылая. Дез Эссент погрузился в раздумье и закрыл глаза.

Вот и еще раз пережил он приступ жестокой тоски в столь желанном и обретенном наконец уединении! Когда-то он так мечтал о тишине после всей выслушанной им болтовни. А теперь, обретенная, эта тишина давила на него невыносимо. Как-то утром, проснувшись, он почувствовал себя узником в тюремной камере. Губы у него шевелились, в глазах стояли слезы. Он пытался что-то выговорить и судорожно дышал, как после долгих рыданий.

И столь же безумно вдруг захотелось ему пройтись пешком увидеть живое человеческое лицо, поговорить с кем-нибудь, включиться в общую жизнь. Он даже под каким-то предлогом в тот день позвал к себе слуг и не отпускал их. Но беседовать с ними было невозможно. Во-первых, старики привыкли к молчанию и работе, напоминавшей уход за больным, и потому стояли почти как немые; а во-вторых, дез Эссент приучил их соблюдать дистанцию, и это тоже не располагало к беседам. Вдобавок они отличались инертностью ума и на все вопросы отвечали лишь односложно.

Стало быть, никакой пищи для души, никакого облегчения старики слуги дать ему не могли. Одновременно с этим произошло с ним и другое событие. Накануне он, чтобы успокоить нервы, принялся перечитывать Диккенса. Однако действовало чтение не умиротворяюще, отнюдь нет. Мало-помалу, являя ему картины английской жизни, оно исподволь стало оказывать совершенно обратное действие. Постепенно созерцание всех этих условных образов пробудило в нем новую жажду. Ему захотелось увидеть их в натуре и отправиться в путешествие -- сделать образ реальностью. И тут же его потянуло к новым впечатлениям, к побегу от изнурительного пира ума и тупого перемалывания пустоты.

Ненастье за окном укрепило его в этих мыслях: сплошные туманы и лужи прямо-таки не позволяли ему подумать о чем-то постороннем и отвлечься от мечтаний, навеянных чтением Диккенса.

Наконец он не выдержал и решился. Нетерпение его было так велико, что он прибыл на вокзал задолго до отхода поезда, чтобы поскорее покончить с одиночеством и очутиться в уличной толкотне, в вокзальной толпе и суматохе.

-- Я еще жив, -- сказал он себе, когда локомотив, замедляя свой танец, вкатывал в ротонду дебаркадера Со и делал заключительные па в такт смолкающему грохоту поворотных кругов.

Выйдя в город, на бульвар д'Анфер, дез Эссент окликнул извозчика, очень довольный, что по рукам и ногам связан вещами и чемоданами. Посулив ему солидные чаевые, он нанял фиакр с кучером в брюках орехового цвета и красном жилете. "Оплата почасовая, -- сказал он. -- Поедем на Риволи. Остановитесь у "Galignani's Messenger". -- Ему захотелось до отъезда купить путеводитель по Лондону Бедекера или Муррея.

Фиакр тяжело двинулся с места, вздымая колесами круги грязи. Плыли по настоящему болоту. Небо, казалось, лежало прямо на крышах, со стен домов лило ручьями, водостоки переливались через край, мостовые были покрыты коричневой жижей, прохожие то и дело подскальзывались. Проезжавшие омнибусы заставляли пешеходов останавливаться и прижиматься друг к другу, женщины подбирали юбки до колен, съеживались под зонтиками и жались к витринам, чтобы их не окатило грязью.

Косой дождь проникал в фиакр сквозь занавески. Дез Эссенту пришлось поднять стекла, и теперь они были расчерчены полосками воды; брызги грязи сверкали на боках фиакра, как фейерверк. Наверху по крыше и багажу, словно горох из мешка, сыпался дождь, и дез Эссент, убаюканный этим стуком, мечтал о своем путешествии. Здесь, в Париже, ненастье -- уже задаток, уже начало Англии. Перед глазами дез Эссента расстилался теперь дождливый, огромный, беспрерывно дымящийся в тумане безбрежный Лондон, от которого несло расплавленным чугуном и сажей. Потом, насколько хватало взгляда, замелькали нескончаемые доки с их кранами, лебедками, ящиками, множеством копошащихся людей: одни торчали на мачтах и реях, другие, на набережных, задрав зады кверху, заталкивали в подвалы бочки.

Все это шевелилось на берегах, у гигантских пакгаузов омывалось темными смердящими водами фантасмагорической Темзы, среди леса мачт, среди тьмы балок, вздымающихся к тусклым облакам небосвода, по которым на всех парах мчались одни поезда, другие прокладывали себе путь на земле по желобами крыш и, испуская страшные вопли, выплевывали дым из водостоков на улицы и бульвары, где вспыхивали в вечных сумерках чудовищно яркие, навязчивые рекламы и текли потоки экипажей среди толп молчаливых и деловых людей, целеустремленно шагающих вперед с прижатыми к бокам локтями.

Дез Эссент дрожал от упоения, чувствуя себя затерявшимся в мерзком мире торгашей, в глухом тумане, в кипучей деятельности, во всей этой системе зубчатых передач, дробившей и перемалывавшей миллионы обездоленных, тогда как филантропы в виде утешения предлагали им чтение Библии и пение псалмов.

От толчка фиакра дез Эссента подбросило на сиденье и мираж исчез. Он глянул в окошко. Было уже темно. Сквозь туман мерцали в желтоватом ореоле газовые рожки. Ленты огней плыли по лужам и, казалось, вращались вместе с колесами экипажей среди подрагивающих струек чадящего пламени. Дез Эссент попытался разглядеть, где проезжает, узнал Каррузель и вдруг неизвестно почему, быть может из чувства противоречия, стал думать о совершенно ином и от туманных видений перешел к мыслям самым обыденным: вспомнил, что слуга, собирая чемоданы, забыл положить в несессер зубную щетку. Дез Эссент пересмотрел список своих вещей. Все было на месте, но досада, что щетка забыта, не оставляла его до тех пор, пока кучер, остановившись, не положил конец его воспоминаниям и чувству дискомфорта.

Они стояли на Риволи у "Galignani's Messenger". Между двумя витринами, изобиловавшими альбомами и книгами, была видна дверь с матовыми стеклами. К ней крепилось множество табличек, вырезок из газет, обрамленных картонными рамками, голубых телеграфных бланков. Дез Эссент подошел ближе, привлеченный разнообразием книжных переплетов. Одни были из гофрированного картона, ярко-голубые и густо-зеленые, но непременно с золотым тиснением и серебряным обрезом; другие из коленкора, то светло-коричневые и светло-зеленые, то цвета гусиного помета и красной смородины, с оттиснутыми на корешке и лицевой обложке черными полосками.

Во всем этом было нечто антипарижское, весьма утилитарное и грубое, но вместе с тем позволявшее сим книгам смотреться все же лучше, чем третьесортная французская продукция.

То тут, то там лежали открытые альбомы с юмористическими сценками из Морье и Джона Лича или лубками на тему несущихся через равнины кавалькад Колкотта. На этом фоне бросались в глаза несколько французских романов, в которых английская кислятина смешалась с добродушной и самодовольной пошлостью собственного производства.

В конце концов он оторвался от витрины, толкнул дверь и вошел в просторную читальню, битком набитую народом. Иностранки, сидя в креслах, рассматривали карты и, что-то бормоча на своих тарабарских языках, обсуждали увиденное. Приказчик принес ему целую кипу путеводителей. Дез Эссент тоже уселся и принялся листать их Мягкие обложки гнулись у него в руках.Просмотрев принесенное, он раскрыл Бедекера на главе о лондонских музеях. Характеристики, данные в путеводителе, были лаконичными и точными. По мере того как он увлеченно читал, его внимание переключилось со старой английской живописи на гораздо более ему ему близких новых мастеров. Он вспомнил некоторые из современных картин, виденных им прежде на международных выставках, и подумал, что, может быть, встретит их в Ловдоне, как, к примеру, работы Миллэса с его лунно-серебристым "Бдением святой Агнессы", или на странный манер расцвеченные индиго и гуммигутом полотна Уатса, выглядевшие так, будто их затеял больной Моро, писал анемичный Микеланджело, а докончил полюбивший синеву Рафаэль. В числе прочих его холстов дез Эссенту вспомнились "Осуждение Каина", "Ида", "Евы", в которых сквозь причудливую амальгаму трех великих мастеров проступал лнк британца -педанта и эстета, ученого и мечтателя, одержимого тонами то суровыми, то жестковатыми.