Покоренный "атаман" - Иван Дроздов

Над степью звенит веселая чумацкая песня:

Пропыв волы,

Пропыв возы,

Пропыв ярмо

Щей занозы —

Все чумацкое добро!

Прокынувся чумак вранци,

Вси кышени вывертае,

А грошей немае.

За що ж похмелыться…

На пути обоза поперек дороги казаки бросают белую скатерть. На нее кладут хлеб–соль. Остановились волы первого воза. Не торопясь сходятся чумаки. Годовной чумак не смотрит на разбойников, посоветовавшись с одним товарищем, с другим, бросает на скатерть золотой. Главарь казацкой шайки поднимет монету, повертит ее в руках, потрогает на зуб. И если дань находит подходящей, подносит чумакам хлеб–соль, срывает с дороги скатерть. Мало — крутит недовольно головой: клади, мол, еще.

Из тех времен по имени главарей шаек повелись названия балок: Боярова, Волова, Чердынкина.

Земля чтит свою историю, бережно ее хранит…

Рыбаки давно поджидали Самарина, как только он подошел, толкнули на воду лодки, поплыли. Андрей поначалу сел посредине, но старый, иссохший на ветру рыбак подтолкнул его к корме, показал на самый крайний и высокий выступ: сиди, мол, там да не раскачивай лодку.

На носу сидел другой старик — рослый, живописно детый. На нем одном была кожаная широкополая шляпа. Он был очень стар, и лицо его не было таким смуглым, как у других, и смотрел он вперед торжественно, голову держал прямо.

«И что же они в таком возрасте работают?» — подумал Андрей о стариках.

Андрей и его шесть новых товарищей плыли к ближнему неводу, кильковому. Самарин слышал названия, но не знал, что они обозначали. Пытался до всего доходить своим умом.

Ветра не было. Со стороны моря тянуло влажным холодком. В нем слышались запахи соли, рыбы и еще какие–то другие, неясные, неведомые — очевидно, рожденные нежной зеленью, которой в конце лета всегда покрывается Азовское море.

Над неводами, до которых оставалось метров пятьсот, вились грязно–белые большие птицы.

Старик, сидевший на средней лавке, показал на одинокую быстро летящую птицу, воскликнул:

— Братцы, мартын рыбу с гвоздем проглотил!

Действительно, птица вытянулась в полете, напряглась. Рыбаки долго следили за ее полетом, качали головой, журили озорника, подшутившего над птицей. Сидевший ближе к носу гребец, не в меру располневший рыбак, заметил:

— Васька Шаныга балует. Вчера видел, как он рыбу гвоздями начинял да мартынам подбрасывал. А мартын что ж, птица алчная. И с гвоздем глотает.

Его сосед заметил:

— К вечеру переварит. В прошлом году мартын с отверткой лещика сцапал. Сутки сидел, не шевелясь. Потом полетел. Видно, переварилась.

Лодка достигла первого ряда деревянных стоек. Старик, сидевший на носу, поднял руку. Гребцы вскинули весла. «Наверное, бригадир», — подумал Андрей и стал внимательно наблюдать за его сигналами. Лодка поплыла по–над стенкой. Стойки тянулись на сто, двести метров, тонкие капроновые веревки под углом уходили в воду, натягивали сети. Их не было видно, только рыбаки знали, в каком хитром переплетении располагались они под водой. Попади сюда неискушенный человек — ничего не поймет, рыбак же знает назначение каждой стойки, каждой капроновой растяжки и знает, кто из рыбаков что и когда налаживал, устанавливал, крепил. Потом, как только лодка подъехала к торчавшим из воды и почерневшим от соли и времени стойкам, рыбаки наперебой комментировали работу товарищей:

— Барынкин соплей понавешал в узлах!..

Андрей смотрел туда же, куда смотрел говоривший рыбак, и видел обрывки нитей, висевшие над водой в местах порыва несущей бечевы.

Другой рыбак вспомнил какого–то Примаря:

— Балбеса хоть не заставляй! Не убрал глистатых.

Рыбак при этих словах приподнял из воды мертвую раздувшуюся рыбу, бросил далеко от невода. Погибшие от солитера рыбины плавали кверху животом то там, то здесь — от них шел удушливый запах гниения. Андрей вспомнил, как в прошлом году, отдыхая здесь, в Приморске, он сидел на берегу и наблюдал агонию больной таранки. Преодолевая волны, тарань плыла к нему со стороны моря, будто за ней гнался хищник, а она хотела укрыться под защитой человека. Плыла по верху, поблескивая на солнце плавником. Шарахалась то в одну сторону, то в другую. Затем ее подхватила волна и выбросила на берег. Волна откатилась, а рыба лежала недвижно. Но вот она вскинулась раз, другой, взлетела еще выше, но вода была далеко, и тарань, звонко ударившись о мокрый песок, присмирела.

…Лодка коснулась носовой частью высокого столбика, и рыбаки повставали с мест. Не нарушая равновесия, они вытянулись цепочкой у борта, достали из воды край сети, стали перебирать ее руками. Перебирали так, чтобы сеть, проходя через руки, в том же порядке снова опускалась в воду. Главную роль играл тот самый старик, который находился в носовой части. Ловко подхватывал он бечеву и выволакивал наружу сложную вязь шнуров и сетей.

— Петрович, левую зацепляй, левую! — кричал ему пропитым голосом сосед Самарина, расторопный хлопотун–рыбак с мясистым лицом и негнущейся шеей.

И Петрович проворно зацеплял левую. Он хоть и был в положении старшего, но подсказки рыбаков слушал.

Самарин хотел помочь рыбакам, но не сразу понял секрет перебирания сети. Толстый рыбак, работавший проворнее других, поманил Андрея к себе, стал учить его. Сеть была очень частой, почти сплошным полотном — самая мелкая килька не могла из нее улизнуть. На кильку она была и рассчитана.

Самарин увлекся делом, забыл пригнуться, когда лодка подплыла под очередную растяжку, натянутая струной капроновая бечева ударила его по шее, чуть не свалила с ног.

— Эй–ей, парень! Держись за землю!.. — крикнул ему Петрович.

Сосед заметил:

— В тихую погоду валишься с ног, а если бы ветер? Почесывая ушибленное место, Андрей представил, что бы тут было во время волнения. На уровне лица и даже чуть ниже паутиной висела вязь из тонкого капронового каната. Лодка вслед за сетью шла то в одну сторону, то в другую, порой она подвигалась рывками, надо было то и дело пригибать голову, чтобы не задеть за канат. Рыбаки все это делали автоматически, и в лодке они стояли твердо, Андрей же во время рывков чуть не падал на дно. Рыбы в сетях было много, преимущественно килька величиной с мизинец и меньше. Рыбаки загребали мерным ковшом два–три килограмма, остальное тут же выпускали в море. Среди мелюзги попадались и большие рыбины: судак, шемая, лобастик, таранка, а то нет–нет да и блеснет серебристой чернью красная рыба: осетр, севрюга. Обычно рыбаки в запретный период не берут красную рыбу, бросают ее в море, но сегодня они хотели прихватить с собой несколько штук икратых рыбин, чтобы угостить знатного гостя.