Поздний развод - Авраам Иегошуа

Папа:

– Вы можете располагать нами не только вечером, но и днем. Бизнес, слава богу, так плох, что я могу управиться в магазине один и отпустить мать. Она может помогать вам хоть целыми днями.

Мама:

– И с точки зрения карьеры Аси… мы думаем об этом тоже, так что и с этой стороны есть резон.

Отец:

– С такой матерью, как твоя, тебе не придется беспокоиться ни о чем. Ведь это ей ты обязана тем, что выросла такой красавицей. Когда ты появилась на свет, мы были поражены, откуда в нашем роду взялась такая обезьянка, но потихоньку-помаленьку…

Мама:

– Хватит тебе раздражать ее, ты способен только все разрушить, ты думаешь, что это я, но видишь теперь, что все это он… он не может остановиться. У меня нет ни минуты покоя. Вчера я разговаривала с матерью Сары, девочки из вашего класса, которая вышла замуж за несколько месяцев до тебя… и они уже ожидают второго внука. Не сердись, я ни на что не намекаю. Я знаю, что это единственное, на что она годится, но вы должны использовать отпущенное вам время, а не плыть по течению и думать, что всё…

Слаженный усыпляющий, мягкий дуэт. Знали бы они, в какой точке наших усилий мы находимся.

Ну а у него была возможность обзора с другой стороны – глубокая и широкая расщелина, тянущаяся до самых гор и неба, помогавшая его вдохновению и освобождавшая от сомнений, где здесь север, где юг, где восток и где запад. Сама я не способна определить стороны света, зато Аси достаточно шагнуть в любую комнату, чтобы определить, в каком направлении он сделает следующий шаг. Пространства открыты любому, кто умеет их читать. И тут возможна неожиданность – подобная тем, что наполняют талмудические тексты. Таково же обостренное ощущение ландшафта. Мальчишки ломали копья с преподавателем Талмуда в то время, пока я по каплям стекала с небес. Полуживая сонная змея подобна обессиленному старому человеку, одолеваемому дремотой. Это возможно. У нас будет случай это увидеть. В конце концов, существуют только слова. И боль от этих слов. Но крови они не источают.

Холод пробирает не на шутку, а на мне – легкая весенняя одежда и летние туфли. Неужели этот леденящий ветер и означает приход весны? Почему это всегда происходит накануне Пасхи? Несколько блеклых дней, отделяющих зиму от весны, а затем всею своей мощью на нас обрушивается лето. Эта страна – для всего сразу. Кстати, недурная строчка, годится для стихотворения. Надо ее записать. Кто-то из поэтов поведал журналистам, что всегда носит с собой небольшой блокнот. Полезная мысль. Что он скорее всего скажет мне? Дина Каминка, у вас огромный талант. Ваше имя стоит того, чтоб о нем не забывали. Последняя надежда литературы времен упадка. Где вы скрывались до этих пор? Какая чепуха! Шикарные тетки с сумками для шопинга, проходя мимо, пялятся на меня. Взгляды их буравят меня насквозь, не то что взгляды мужчин. И выглядит это так, словно я у них что-то отняла. Но те, кто меня знает, знает и то, что исходящая от меня угроза – мнимая.

Маленький мальчик стоит прислонившись спиной к лестничным перилам у входа. Его. Стоит только бросить взгляд на такие же кудри. На то, как он смотрит. Для окончательного сходства не хватает только трубки. Я трогаю его за плечо. Ты сын такого-то, правда? Но это не производит на него никакого впечатления. Похоже, он привык уже, что он сын знаменитого отца. Он бьет по мячу и устремляется вслед за ним по ступенькам.

Две двери, одна напротив другой. На обеих (довольно странно) его имя. Я нажимаю звонок на одной из них, той, что справа. Молодая невзрачная женщина в джинсах держит на руках младенца, за ее спиной грохочет рок-музыка. Прежде чем я успеваю открыть рот, она указывает мне на другую дверь и мягко отступает, оставляя свою открытой, пока я ищу звонок. Уступая свое место другой женщине, постарше и тоже с ребенком. (Этот – третий по счету, тоже его?) В руках у нее – корзинка для покупок.

У него что, и на самом деле – две жены? А что… почему бы и нет? Такие квартиры стоят недорого. В глазах у меня возникает картина – среди ночи, голым, он перебегает от одной к другой.

– Я договорилась с господином… С господином…

– Входите.

Она осматривает мое элегантное платье с ироничной улыбкой и указывает на дверь, ведущую внутрь квартиры. С моей стороны это была ошибка – тащиться в это гнездо богемы на высоких каблуках. Я вхожу в узкий коридор и в ту же минуту слышу, как наружная дверь с громким и циничным грохотом захлопывается за моей спиной. Тусклый свет заполняет пространство среди приземистых книжных шкафов, воздух пропах не просохшим после стирки бельем, усиливая ощущение лирической увертюры, вкупе со смутным отражением в облупленном зеркале, притаившемся среди зимних пальто. Кроме всего прочего, зеркало показывает, что ветер полностью погубил мою прическу, и теперь моя голова более всего похожа на развевающийся флаг. Зачем мне все это?

Проходя мимо кухни, я замечаю гору грязной посуды в раковине. Может быть, он подыскивает себе третью жену, чтобы вымыть все эти тарелки?

Постучав в дверь, я мягко ее открываю. Маленькая комнатка. На просторной кровати сидит белокурая девчушка. Грязное белье. Ребенок занят тем, что грызет свою куклу. Я пробую открыть следующую дверь. Старый змей в поношенном черном свитере гольф, ниже, чем я представляла его, крепче, чем я представляла, старше, чем я представляла, наклонился над молодым человеком, перед которым высилась бумажная гора. Корректуры? Неопрятное ветхое, огромных размеров кресло, похожее на доживающую последние дни старуху, куча в беспорядке разбросанных курительных трубок, просторный стол в слабом свете лампы, деревянными панелями обшитые стены с книгами на подоконниках, проглядывающие за ними верхушки гор. Вместо ковра – овечья шкура на полу, крутящаяся без звука пластинка – совершенно не израильская комната, полная к тому же темных деревянных скульптур. Острый запах мужчины.

«Простите… ваша жена сказала, что я должна прийти в… не знаю, помните ли вы… мой муж… к десяти часам… меня зовут Дина Каминка…»

Остатки кофе в высоких стаканах, пепельницы, полные окурков и табачного пепла, душная комната насквозь пропахла литературным творчеством. У него яркие смеющиеся глаза. Молодой человек выглядит довольно мрачно. Я даю им время (а что еще мне остается) вдоволь налюбоваться моей красотой.

– Моя жена? Ладно, пусть будет так. А что, уже десять? Ну конечно, вы правы, мы договаривались встретиться в десять. Проходите, присаживайтесь. Еще минуту, и я к вашим услугам.

Я прямиком направляюсь к раздолбанному креслу, падаю в него и проваливаюсь буквально до самого пола. У него, в черных вельветовых брюках и обтягивающем свитере, вид надежного и аккуратного человека. В тот момент, когда он что-то исправляет в рукописи, затем начинает очищать стол, сдвигая в сторону бумаги и стаканы с остатками кофе прочь со стола, поясняя мрачному юноше смысл только что сделанной поправки. «Это не долго», – обращаясь ко мне, вполголоса комментирует он ситуацию, в упор глядя на мое пылающее лицо с несколько натянутой любезностью, после чего мне хочется еще глубже погрузиться в это кресло, но единственное, что мне удается сделать, это с чувством стыда скрестить ноги.

Он продолжает стоять, созерцая меня и, похоже, размышляет, что за явление ниспослано ему столь неожиданно этим заурядным утром, и прикидывает, чем это может обернуться.

– Может, вы хотите что-нибудь выпить?

– Нет, спасибо.

Он закрывает дверь за молодым человеком, который покинул комнату, не произнеся ни слова и не удостоив меня даже взглядом, затем надевает очки и начинает заглядывать в ящики стола, перекладывать ворохи рукописей до тех пор, пока в конце концов не обнаруживает желтоватую пачку листов, и начинает их просматривать, лучезарно улыбаясь, не произнося ни слова перекладывает один листок за другим, затем садится и снимает очки.

– Должен признаться, ваша поэма произвела на меня большое впечатление. Это похоже на чудо. Не снится ли мне все это? И так безболезненно.

– Это честно? – Я беззвучно тону, я в экстазе и еще глубже утопаю в кресле.

– Где вы были до сих пор? Ваша поэма «Неотразимость тела моего» абсолютно восхитительна.

– Как вы сказали? Моя поэма?

– Да. «Неотразимость тела моего», замечательно. – Он торжественно склоняется надо мной, чтобы мы вместе могли читать написанное на желтоватом манускрипте, – листок покрыт странными округлыми каракулями. Он путает меня с кем-то. Он имеет в виду кого-то другого.

«Неотразимость тела моего»?

– Наконец-то среди всего этого мусора, которым меня засыпают, я слышу новое звучание, предвестник нового слова в литературе.

В моем голосе – гибель вселенной, пыль рухнувших надежд, но храбрости я не теряю.

– Минуту… простите… мне кажется, вы ошиблись… эти страницы, они не мои… Дина Каминка… Вы спутали меня с кем-то… мой муж дал вам тетрадь с цветной обложкой…